Теодор Вульфович - Ночь ночей. Легенда БЕНАПах

— То-о-ся! То-о-сенька! Помоги-и!..

Вот она и кинулась, не назад, а вперед, к тому самому Шмакову… Без подробностей — его враспыл, а у нее три ранения за пять секунд: две раны пулевые, одна осколочная… Вот это «схватила»!.. Вынесли ее оттуда на рассвете следующего дня. А для этого все оставшиеся в батальоне, сорок семь бойцов и офицеров, пошли на штурм небольшой возвышенности в направлении Сахарного завода… Она спасла многих, ее спасали все оставшиеся — редчайший случай.

Антонину било в ознобе, и она твердила: «Я знала… Я знала… Пришли, все-таки…» — Председатель побежал в соседнюю, некогда польскую, деревню на взгорье, Дорофеевкой называлась — рукой подать. Добыл кружку горячего молока под угрозой пистолета — «единство фронта и тыла» называлось. Укутал в полотенце под вопли хозяйки. И принес Антонине.

— Пей понемногу. Не обожгись…

Она отхлебнула и причитала совсем чужим голосом:

— Во-от… Во-от чего мне надо было… Догадался… Догадался… Во-от чего мне надо было.

Виктор Кожин сам ее поднимал, сам нес, сам укладывал…

На телеге с параконной упряжкой, которую добыли тоже силой угроз и оружия, ее увезли по страшенной грязи в тыл, на поиски госпиталя… Антонине должны были ампутировать левую ногу. Она не давалась… Предупредили:

— При всех обстоятельствах нога гнуться не будет. И заражение угрожает…

— Будет гнуться, не будет гнуться — все равно нога. Пусть будет! — проговорила и потеряла сознание.

Ей сделали две операции… Прошел слух — были даже очевидцы — дескать, ногу ей ампутировали. Ан нет!..

Больную, вдрабадан изуродованную, еле-еле живую ее отправили на родной Урал. Там ее отходили, подлечили, выписали из госпиталя. И тут уж от всего благодарно-мстительного народа приняла она свою долю неизбывной муки. Единственная, лучшая из лучших, войной проверенная Антонина Прожерина выслушала: «Ишь, какие хитрованные, и там ей кормежка, и одежа, и всех мужиков… И тут ей дай жилье! Хрен ей! На-ко-ся вот выкуси!» — И справки у нее оказались не те, и нога была лишняя, не ампутированная, и жилья-то у нее нет, и, в конце концов, ее обвинили в «дезертирстве с трудового фронта», так как обнаружилось, что на фронт она пошла добровольно, но без письменного разрешения начальства…

На этих подступах к мирной жизни полегло столько фронтовиков, что и вспомнить нельзя… Все ее ордена-медали не помогли ничуть.

Последовательность в изложении не так уж важна. Эта повесть пишется не для любителей сюжета: сюжет — штука отличная, но у нее есть свои жесткие законы; но есть нечто выше этой драматургической ловушки… У войны один закон, и тот никаким законам не подчиняется — головой в омут. Какая разница, кто нырнул туда немного раньше, кто чуть позже? Тем временем на Висленском плацдарме, к которому, казалось, войска уже приросли намертво и заплесневели… (Это не значит, что с Брянским лесом покончено. Мы туда еще вернемся).

Чем ниже воинское звание, тем тяжелее переносится разлука с друзьями.

А пока: в лесной просторной луговине с крутым обрывистым краем расположилась небольшая группа офицеров разведбата. Заняты они были странным делом или еще более странным бездельем — у каждого на правой вытянутой руке висел новенький противогаз с сильно укороченной лямкой, а в ладони зажата рукоятка пистолета или нагана — в зависимости от пристрастий. Чуть покачивались нагруженные вытянутые правые руки — глаз то целился, то отдыхал… Но это все как бы само собой, а разговор шел отдельно:

— Прошу учесть, за вами снова слежка… — как бы невзначай произнес гвардии капитан Хангени.

— А за вами? — легко парировал Белоус.

— За нами и не прекращалась.

— Темную ему!.. — как пригвоздил Романченко.

— Нет, все должно быть светло, как на юру, — внес поправку Курнешов.

— Но разве мы что-нибудь скрываем?! — взорвался взводный.

— Но ведь и не приглашаем… И не пускаем… — это Хангени.

— Мы не обязаны сидеть за одним столом с кем попало.

— Тогда и не ро-о-о-общи, — почти пропел Василий Курнешрв.

Разбойник Дубровский снял с руки противогаз. Все проделали то же самое — в ладонях темно поблескивало оружие. Целились — каждый по-своему. Били каждый по своей самодельной мишени.

— Баста! — сказал Хангени и поднял руку — стрелял он неважно и сваливал постоянно на природное национальное косоглазие.

Оружие поставили на предохранители, позатыкали кто в кобуру, кто за пояс. Пошли к мишеням. Возле мишени взводного Хангени произнес:

— Обалденно! — Все попадания были в десятку и около.

Вернулись на свои места. Повесили на руки противогазы и снова начали целиться.

— Интересно, у него всегда в десятку, а у меня… — посетовал Долматов.

— Дай ему пострелять из твоего миномета, посмотрим, куда он за-за… попадет, — заметил Белоус.

— Может, товарищ разбойник поделится опытом?.. — начал игру Хангени.

Проще простого, — сразу откликнулся взводный, а сам продолжал целиться.

Это был уникальный нанаец: Никита Хангени — природный бездельник, но при этом человек с совестью и хороший товарищ, а потому постоянно просился в разведку. А его все время туда не пускали, потому что, если пойдет один политработник, надо идти и другим, а кому это из «оргов» и «политов» хотелось ни с того ни с сего подставлять башку под пули и вообще рисковать?.. Изредка он все же вырывался с самыми надежными командирами — вот и спутался прочно с боевой компанией…

— Ну! — подтолкнул Хангени.

И взводный ответил:

— Провожу от зрачка до цели абсолютно прямую линию, — все слушали серьезно, и рассказчик был непроницаем. — И прошу ее не колебаться и не вихлять. Это моя Личная Линия! Она не может мандражировать!.. И как бы цель ни металась, куда бы ни ныряла, я связан с ней этой Линией. Не отпускаю ее — держу!.. Остается пустяк, — уставную прицельную линию (мушка-прорезь-цель), которая вам всем известна, совместить со своей Личной Линией. Желательно это сделать быстро, чтобы враг не сделал что-нибудь подобное раньше тебя… Да! И не забудьте нажать спусковой крючок (нажал пять раз подряд), — раздалось пять плотных выстрелов и пять попаданий.

— О-ох… о-охренительно! — вдохнул и выдохнул Хангени.

— С вас скромный нанайский штраф, Никита, — пятью три пятнадцать…

Как салютом отстреляли по мишеням все. Ветерок относил пороховые дымки из логовины.

Словно из дыма появилась коренастая фигура самого Бориса Борисыча.

— К вам не проберешься. Того и гляди пришьете. Здравия желаю, — сказал он небрежно.

— Великому уполномоченному, — за всех ответил Белоус.

— Ну, ты, не очень-то… Разрешите поприсутствовать? — обратился он, как в пустоту.

— Письменное разрешение комбата, — отозвался взводный вполне официально.

Уполномоченный присвистнул.

Все снова навесили на правые руки свои противогазы.

— Лейтенант, подойди-ка, — сказал обиженный уполномоченный.

— А ты что, охромел?

— Пожалуйста, — подошел вразвалочку, наклонился, зашептал… а потом произнес вслух: — Одна нога здесь — другая там.

— Так это же он тебе приказал вот так враскорячку, а не мне.

Кто-то хохотнул, чуть демонстративнее, чем следовало.

— Хватит балагурить, не тот случай, — у особняка был действительно озабоченный вид.

Лесная тропа не широкая. Взводный шел впереди, уполномоченный за ним.

— А что, связного прислать не могли?

— Значит, не могли, — огрызнулся Бо-бо, он еле поспевал за ним.

— Ладно. Мне с персональной охраной даже почетнее, — и прибавил шаг.

— Чего ты все время собачишься?.. И твои, эти… мушкетеры… БЕНАП-их мать.

Председатель остановился, обернулся.

— Насчет мушкетеров полегче… — и, когда они поравнялись, спросил прямо в лицо: — Зачем опять за нами слежка?

— На кой хрен вы мне сдались? — небрежно ответил тот. — Делать мне нечего?!

— А у меня другие сведения.

— Дубовые у тебя информаторы. Я бы мог вообще ничего не говорить. Но обидно. Воюем, вроде, вместе…

— Вот именно: «вроде». Брататься нам пока не резон.

Бо-Бо многозначительно хмыкнул и надолго замолчал. Потом проговорил:

— Какой-то сигнал на вас, конечно, катится… — деловито так пробурчал. — Но не мой.

Объяснение принимало странный оборот — обычно контрразведчики в такие разглагольствования не пускались. Запрещено было намертво. Да и взводного такой разговорчик мог обязать кое к чему.

— А чей же? — все-таки спросил он.

— Ты тоже… Полегче. А то, куда ни сунься, караулы выставляете. Спрашивается: зачем?

— Для бдительности. Враг не дремлет!.. Часовые у нас строгие. И всегда по уставу!