Дядченко не на шутку разозлился, и прежде всего на Елхова. Построив взвод, пригрозил, что следующая попытка сорвать занятия закончится для кого-то плохо. При этом он не сводил взгляда с бывшего комбата. В строю стояли четверо сержантов. В штрафную роту они пошли неохотно, но выбора им не оставили. Сейчас сержанты не знали, что делать. Они не являлись штрафниками, но находились с ними в одной казарме, и в атаку предстояло бежать в одной цепи. Ссориться с подчиненными сержанты не хотели, заняли нейтральную позицию и не поддержали самолюбивого лейтенанта.
Елхов уже приобрел определенный авторитет и мог стать хорошим помощником, Дядченко его оттолкнул. Таким образом, взвод разделился на несколько групп. Самая большая инертная группа рядовых штрафников мало что решала, сержанты осторожничали, уголовники оживились. Особняком стояла группа во главе с бывшим капитаном Елховым, его поддерживали Ходырев, Межуев и еще несколько бойцов.
Процесс разобщения происходил и в других взводах. Командиры прохлопали этот момент, так как не имели достаточного опыта. А события в роте катились тем временем, как снежный ком.
Степан Матвеевич Елхов временно лишился звания, должности, ордена Красной Звезды и получил три месяца штрафной роты за обычное русское головотяпство. Он неплохо начинал службу, прошел через тяжелые бои осени сорок первого года, а за решительность и умение командовать ротой в зимнем наступлении под Москвой получил орден и должность командира батальона. В августе сорок второго Елхова направили в тыл за пополнением. Поездка обернулась печальными последствиями. Пока комплектовали маршевую роту, командиры загуляли. Деньги и вещи на обмен имелись, нашли водки, познакомились с женщинами, и праздник начался.
Дезертирство в тот период процветало крепко. Маршевая рота попросту разбежалась. Елхов опомнился, стал собирать людей, и это ему почти удалось. Но обстановка на фронте складывалась тяжелая, потерявшуюся роту стали разыскивать, а когда отыскали, то оказалось – многих новобранцев не хватает. За такие вещи нередко расстреливали, и капитан в полной мере осознал это, пока стоял у вырытой могилы.
Угодив в штрафники, он понял, на хорошее надеяться нельзя. В память врезались безнадежные бои под Селижарами. Тогда, в конце зимы, командование не могло примириться, что удачно начатое московское наступление выдыхается. В то время его родной полк раз за разом гоняли в атаки и контратаки, врага пытались смять валом живых людей. Такого Елхов не мог и представить. Он потерял процентов восемьдесят личного состава, всех трех ротных командиров, не надеялся выжить и сам. Но, разбив лоб о стойкую вражескую оборону, генералы угомонились.
Если не щадили обычных бойцов, то штрафников не пожалеют подавно. По всем признакам роту готовили для таранного контрудара на каком-нибудь выступе. Для тупой гибельной атаки, и ничего большего. Бывший комбат не желал пропадать просто так, не применив свой немалый боевой опыт. Однако, не обладая дипломатичностью, Елхов с первых дней сумел испортить отношения с Митрохиным, а затем с Дядченко.
В роте брали верх блатари. К Надыму присоединился молодой, набирающий силу уголовник Марченко, по кличке Марча, прибывший из астраханского следственного изолятора. Осужденный на пятнадцать лет за грабежи и убийство, он сумел убедить комиссию по освобождению, что вину осознал и желает сражаться за родину. В комиссии заседали неглупые люди, знавшие цену этой публике. В другой ситуации Марчу бы не освободили, но важен был порыв – в трудную минуту на защиту страны встает каждый гражданин.
Надым и Марча сплотили вокруг себя блатных и подчинили часть штрафников. Началось безудержное воровство. Одежду и обувь обменивали на самогон, а лучшие продукты из ротного котла доставались немногим. Процесс разложения набирал силу. Это почувствовал Воронков, но изменить ничего не пытался. Надеялся, что в первом же бою все решится само собой, а дальше видно будет. Командир роты Митрохин был слишком занят хозяйственными делами, мотался в штаб 51-й армии, которой напрямую подчинялась рота, привозил новых людей.
Нарыв зрел, готовый прорваться, а рота тем временем насчитывала уже триста человек. Толпа толком не занятых мужиков пребывала в подвешенном состоянии. На склад привезли винтовки, но выдавать их опасались. Ходить на занятия с палками вместо оружия многие штрафники считали не только смешным, но и унизительным. Замполит через свои связи в политотделе настаивал на скорейшем введении роты в бой, хотя больше других этого боялся. Тем временем пришло очередное пополнение. В их числе был молодой взъерошенный лейтенант Сергей Маневич, угодивший под трибунал за отступление без приказа.
Виноватым себя лейтенант не считал, отметал обвинения в трусости и собирался доказать это в первом же бою. Но столкнуться ему пришлось не с фрицами, а с уголовниками. Маневич появился в роте в хороших яловых сапогах, с командирским кожаным ремнем, даже брюки у него остались синие комсоставовские. Худощавый, с тонкими чертами лица и вьющимися волосами он не производил впечатления человека, умеющего постоять за себя. По приказу Марчи воренок Антоха предложил лейтенанту поменять кожаный ремень на солдатский брезентовый.
– Это еще зачем? – удивился Сергей.
– Он тебе ни к чему. Давай-давай, пока и сапоги не отобрали.
Лейтенант, закончивший в сорок первом училище и быстро выросший до командира роты, побелел от злости. Заикаясь, прошипел:
– А ну, гаденыш, убирайся, пока цел.
Воренок воспринял сорвавшийся голос новичка как признак страха и, подступив ближе, дернул за пряжку. Тут же получил удар кулаком в лицо и отлетел в сторону. Все это происходило во дворе, примыкающем к коровнику. Вокруг сидели, шатались бойцы, кто-то спал, компания воров играла в карты. Над широким двором, где пахло сухим навозом, нависала гнетущая тишина. Марча, с обманчиво сонным лицом, огляделся по сторонам и аккуратно сложил карты.
– После доиграем.
Он понял, представился случай окончательно сломить ситуацию в свою пользу. Марчу не устраивало положение, при котором ключевые должности принадлежали чужим. Слишком уверенно вел себя старшина Глухов, командиры отделений по-прежнему держались вместе, глядя на междоусобную возню свысока. И сейчас сержанты спокойно сидели на бревне с винтовками между колен, наблюдая за происходящим. Они не любили уголовников, но ротная верхушка бездействовала, не вникая в солдатские отношения. Сержанты благоразумно выжидали.
Марча встал, за ним поднялись еще пять-шесть человек. Надым, прищурив и без того узкие глаза, отвернулся. Он опасался, что заваруха может закончиться плохо, и не торопился поддерживать выступление Марчи. Через двор уверенно шагал Елхов, от него не отставал Борис Ходырев. Иван Межуев, хоть и трусил, но шел следом. У воров имелись заточки, сделанные из арматурных прутьев. Страшное тюремное оружие с отполированным жалом не оставляло лейтенанту шансов выжить. Он это понимал и пятился к забору.
Антоха, воодушевленный поддержкой, вытер кровь из носа, отряхнул штаны от навоза и, пригнувшись, наступал на лейтенанта. Маневич лихорадочно размышлял, что делать дальше. Самым логичным было прыгать через забор и убегать куда глаза глядят. Он бы это сделал, но один из воров решил ускорить ситуацию. Метнул заостренный прут, лейтенант успел отшатнуться и побежал прочь. За ним гнались сразу несколько человек.
Маневич бестолково метнулся к забору и оказался лицом к лицу с сержантами, сидевшими на бревне. Лейтенант не раз бывал в опасных переделках и обладал мгновенной реакцией. Выхватив винтовку из рук ближнего сержанта, он передернул затвор. Уголовников винтовка не испугала, они знали, что оружие разряжено. Но часто все решает случай. Сержант вставил утром в магазинную коробку единственный патрон, имевшийся у него. Зарядил просто так, по давней привычке, и эта случайность повернула ход событий.
– Стой, там патрон! – успел крикнуть сержант.
Маневич уже давил на спуск. Он тоже действовал по привычке, на него бежал враг, и его требовалось убить. Пуля ударила бежавшего уголовника в грудь, пробила насквозь и задела по касательной еще одного вора. Марча приостановился. На него налетел Елхов и сбил с ног. Борис толкнул Антоху и несколько раз пнул. Вскочили сержанты, прибежали взводные и замполит Воронков.
– Что же вы наделали, сволочи, – ахнул он, предчувствуя суровые разборки.
Среди сухих коровьих блинов возился, дергал ногами смертельно раненный штрафник, из которого быстро вытекала кровь.
– Надо помочь, – сказал один из сержантов.
– Ничем не поможешь, – отозвался другой. – Гля, как точно угодил.
Надым с подручными не трогался с места. Закурил офицерскую папиросу и пустил пачку по кругу. Дурацкая агрессивность Марчи его раздражала.
Событие встряхнуло роту и местный гарнизон. Два дня разбирались особисты, приехал хмурый следователь с клеенчатым портфелем. Антоха пытался молчать, но особист Стрижак посоветовал ему:
