чего сказал? – встревожившись, выкрикнул майор. Шавкат снова зашевелил губами, но майор ничего, кроме сильного режущего звона в ушах, не услышал.
Развернулся к Шавкату здоровым ухом:
– Ну?
– Убило не осколками – воздухом, – услышал Литвинов. Майор страдальчески сморщился:
– Надо идти!
– Идти надо, – согласился Шавкат, – чем быстрее – тем лучше. Куда?
– На север, к своим. Надо только взять патроны… Собери патроны, если они остались! – Майор пошарил глазами по черному закопченному отсеку, увидел под ногами автоматный рожок, подумал, что тот пустой, тронул его носком ботинка – рожок оказался тяжелым, с патронами.
Майор присел на корточки, попробовал выщелкнуть оттуда крайний патрон – патроны, как обычно, снимаются по одному с плоской пяточки пружины, но не тут-то было – не только патроны, но и сама пружина приварилась к внутренней полости рожка, металл спекся с металлом, и Литвинов отшвырнул рожок от себя.
Шавкат замер, вытянул голову, осторожно подошел к бойнице, через которую в отсек бросили связку гранат, снова вытянул голову.
– Что? – беспокойно спросил майор. – Что случилось?
В ответ Шавкат предостерегающе поднял палец – тише, приподнялся на цыпочках, губы его зашевелились – он что-то слышал и губами дублировал звук, а майор не слышал ничего. Литвинов покрутил головой, подставил к бойнице здоровое ухо – может, дойдет что? Нет, ничего – только тяжелый больной звон.
– Сволочь! – вдруг донесся до него голос Шавката.
– Что, Шавкат? – вскинулся майор. – Что говоришь?
– Гордиенко из тумана кричит!
– Гордиенко? Что он кричит?
– Ко мне обращается, – усмехнулся Шавкат. – Предлагает сдаваться. Говорит, что его хорошо приняли, накормили, дали одежду, в Пакистане дадут денег и отправят в Америку.
– Вот сука! – Майор опустил голову, сильнее прижал платок к уху. На щеке его запеклась длинная коричневая струйка, больно стянула небритую кожу. Впрочем, эта боль – не боль, настоящая боль – другая. – Не разобрался я в нем, Шавкат… Это же падаль! Еще что он кричит?
– Я думаю, как бы мне его нащупать в тумане?
– Я ничего не слышу!
– Если б Гордиенко мне попался!
– Не попадется, – лицо майора дрогнуло, – такая сволочь всегда осторожничает и никогда не попадается. Уходить надо, Шавкат!
– Надо! – Шавкат вгляделся в бойницу. – Чертов туман! Стоит, как забор. А они находятся рядом, совсем рядом – я чувствую!
– Что? – выкрикнул майор.
– Уходить надо. Все правильно, командир!
Видать, майор что-то все-таки расслышал, раз сказал:
– Туман не только для нас плох – туман и для них плох. В тумане мы растворимся.
– Пошли, – коротко произнес Шавкат, – патроны мы взять не сможем – все перекорежено.
Они вышли наружу и через несколько секунд исчезли в тумане. Шавкат на ходу все выворачивал голову, подставляя ухо пространству.
– Что, эта падаль все агитирует?
– Нет, молчит!
След их – широкий, темный – был хорошо заметен на песке, покрытом жемчужной сединой. Шавкат посмотрел на него, выругался – с таким хвостом в тумане не растворишься. Не только душман – ребенок найдет.
– А сегодня праздник, – снова взялся за старое майор. – Первое мая!
– Да уж, – зло пробормотал Шавкат, – праздник!
Майор не слышал его, он шел, косо заваливая тело вперед, одной рукой держа платок у пораженного уха, другую вместе с автоматом выбрасывал в такт шагу; ему казалось, что он шел бодро, скоро, сил у него полно и он сумеет одолеть еще много километров, перейдет вброд эти чертовы пески и окажется у своих, а Шавкат видел, что майор еле держится, шаг у него надломленный, угасающий, хватит майора ненадолго.
Временами Щавкату казалось, что в пустыне кто-то кричит, – это по-прежнему подает голос Гордиенко, что рядом с ними идут люди; Шавкат вытягивал шею и тыкал в пространство стволом «бура» – знать бы, где находится Гордиенко, увидеть его хотя бы на десять секунд. Но туман, кажется, сделался еще гуще, потемнел, набряк табачной желтизной – вобрал в себя цвет песка, стал нездоровым, опасным; если раньше в пяти шагах можно было что-то увидеть, то сейчас уже в двух шагах – ничего. Только плотные шевелящиеся клубы, тихое движение желтоватого дыма в воздухе – и все. Майор повернул голову к напарнику:
– Слушай, достань компас из сумки! У меня руки вон… – Он глазами показал на свои руки.
Шавкат оглянулся, словно за ними вплотную шли «прохоры», – показалось, что в тумане шевелятся, передвигаются чьи-то фигуры, но это шевелился, передвигался туман. Шавкат, преодолевая желание выстрелить в крутящуюся ватную плоть – неряшливую, дряхлую – ну, будто бы надергали старой пожелтевшей ваты, пахнущей плесенью и тленом, – ткнул в туман стволом «бура», потом опустил винтовку, вытер о халат потную ладонь; это их треплет пустыня, пробует на прочность. Скоро «глюками» угостит – галлюцинациями. Шавкат достал из сумки майора компас – старый, надежный, с неоцарапанным настоящим стеклом, не пластмассовый – командирский. У майора этот компас вертолетчики пробовали выменять на зажигалку – изящную, с долгоиграющей пьезоискрой, – Литвинов не согласился.
– Покажи мне, Шавкат, – попросил майор, – правильно ли идем? – Он замычал, затетешкал голову, но в тот же миг оборвал мычание – мужчина же все-таки он, командир, вздохнул: – Идем правильно!
Походка майора сделалась увереннее, автоматом он перестал размахивать, будто новобранец на предпарадном плацу; поплевав на угол платка, он попытался стереть кровяную дорожку, но та присохла мертво, можно смыть лишь водой, а воду жалко, вода предназначена только внутрь – остается одно: смыть мочой, когда что-нибудь скопится в мочевом пузыре – остановиться, побрызгать в ладонь и смыть.
Неуютно, все время кажется, что кто-то внимательно смотрит в их сторону, буравит спину, оглядывает бока, голову, ноги, прикидывает, как лучше подступиться к этим двум; и тогда у Шавката внутри что-то скручивалось в жгут, он набухал злым жаром, тыкал стволом «бура» в одну сторону, в другую – готов был выстрелить, но не знал, куда стрелять.
Через полчаса Шавкат заметил, что туман начал приподниматься над песком. Отклеиваясь, он уползал к ним за спину, сбивался там в плотные клубы, уходил назад – движение их происходит навстречу туману, убыстряется, словно бы силы их не иссякают, а лишь пополняются; майор уже совсем выровнялся, отошел от контузии и даже слышать стал чуточку лучше.
Плоское волнистое плато кончилось, они отшагали по ряби свое – ожемчуженная, покрытая туманным платом рябь эта потом будет им сниться, бередить, станет вышибать слезы из глаз и вгонять в хворь; они спустились в небольшую чистую лощинку, хотели сделать короткий привал, но майор, поморщившись, ткнул пальцем вперед:
– Туда, Шавкат! Надо подняться на бархан.
Шавкат подчинился. Утопая в песке, как в густом снегу, они поднялись на бархан, выбрали выбоину, похожую на небольшой окопчик, где можно поместиться двоим; майор безмолвно рухнул на песок, головой вперед, но быстро приподнялся на руках, словно ящерица, – у ящерицы это движение угрожающее, она всегда резко приподнимается на передних лапках, когда хочет кого-то испугать, – глянул под ватный полог тумана.
Туман уже приподнялся сантиметров
