– Смеетесь, товарищ старший лейтенант?
– Нет, не смеюсь. Кстати, сходи к Бульбе, пусть обработает. Я со своим ухом, когда в него осколок попал, знаешь, как намучился?
Смуглый, крепко сложенный мордвин сообщил, что промыл ухо и кишки спиртом. Широко улыбаясь, добавил, что зенитный пулемет уничтожил лично. Я знал, что серьезный, лишенный юмора сержант хвалиться зря не станет. Вместе с ним и Матвеем осмотрели исклеванную пулями зенитную установку.
Оказалось, Шлемас сумел разжиться патронами, подполз поближе, перебил расчет и вывел из строя установку. Отчаянный парень! Лезть со своим «Дегтяревым» под ствол скорострельной зенитки!
– Да че там, – отмахнулся Шлемас и заглянул мне в глаза. – Вину я свою искупил?
– Искупил, – заверил я.
Уже позже, получая документы, Шлемас ответил на мой вопрос, почему он, такой крепкий и красивый мужик, был осужден за изнасилование женщины. По моему мнению, с женским полом у него проблем быть не должно.
– Меня женщины любят, – согласился Шлемас. – Но тогда история как в анекдоте получилась.
Оказалось, Шлемас случайно встретил за селом молодую румынку с тяжелой корзиной и кувшином с вином. Шлемас предложил помочь и, не зная языка, сумел уболтать бабенку. Пошли в кусты, где сержант дорвался до нее, как с голодухи.
– Довольная была… смеялась. А когда дальше пошли, ее две старухи заметили, ругаться стали. Родителям обещали рассказать.
Румынка, недолго думая, подняла крик, расцарапала лицо ногтями и заявила, что сержант ее изнасиловал. Это подтвердили старухи. Шлемас пытался оправдаться, но оправдания лишь усугубили дело. Председатель трибунала влепил ему два месяца штрафной роты, объяснив:
– Месяц за бабу, что не сумел по-тихому уговорить, а месяц за то, что трибуналу врешь.
Шлемас был хорошим веселым парнем. Хочется верить, что он дожил до конца войны.
Несколько слов о других штрафниках. Пекаря, несмотря на отсутствие ранения, я представил к реабилитации. Воевал он нормально. Одного таджика тоже представили к освобождению. Второй (который не говорил по-русски) отсиживался, как и Щербатый, весь бой в какой-то норе, что приравнивалось к дезертирству.
Его вместе со Щербатым забрали особисты, погрузили в машину. Я знал, что их расстреляют, но Омар (или Умар) этого не знал и лез в кузов вслед за земляком. Бойцы его отогнали.
– Вместе ехать хочу! Другая часть, да? – кричал он.
– Не лезь, дурак, – посмеивались выпившие штрафники. – Он на конечную станцию едет. А ты хлебни сто граммов за упокой души земляка.
Не забуду просящие, как у собаки, глаза Щербатого. Помочь я ему бы ничем не смог. Более того, я был обязан расстрелять его еще в бою, но потерял из виду. Мне это выговорили два лейтенанта-особиста.
В этом бою мы не понесли таких больших потерь, как в предыдущих. Но погиб мой друг Петя Фалин. Был тяжело ранен осколком в грудь майор Тимарь Николай Егорович. Погибли немало бойцов, хотя эти потери было не сравнить с предыдущими.
Но так как свою задачу мы выполнили, а части 40-й армии и всего фронта достигли значительных успехов, наградили нас, как никогда, щедро. Получил свой первый орден и я. Мы обмывали его вместе с Василем Левченко, Федором Бульбой, Матвеем Осиным и остальными ребятами, кто еще оставался в роте.
А моя дальнейшая история сложилась так. В конце сентября я был тяжело ранен под городком Карей, возле границы с Венгрией. Пуля перебила кость на ноге, немного выше щиколотки. Паршивая рана. Как будто на войне бывают хорошие раны! Я пролежал в госпитале три с лишним месяца. Василь Левченко погиб, так и не узнав о судьбе своей семьи. Матвей Осин тоже получил ранение, лежал со мной в одном госпитале и выписался раньше.
– В штрафную я не вернусь, – заявил он. – Наигрался со смертью!
Осину незадолго до этого присвоили младшего лейтенанта. Мы простились со старым другом, и он ушел. Меня выписали в январе сорок пятого. Где служить? Никто об этом не спрашивал. Направили в штаб одного из полков, а затем командиром роты. В конце войны получил капитана и второй орден Красной Звезды.
Осенью сорок пятого года был демобилизован как ограниченно годный к военной службе. В своем селе пробыл недолго, поехал в Куйбышев, где окончил авиационный институт, и работал в разных концах страны авиаинженером, штурманом-испытателем. Женат, имею сына (второй погиб в Афганистане), двоих внуков.
Мой бывший командир роты Тимарь Николай Егорович из армии тоже уволился, пошел по административной линии и стал большим человеком. Я случайно наткнулся на его портрет в газете и написал письмо. Получил радостный (с матюками) ответ. Все собирались увидеться, но как-то не получилось. Потом я узнал, что в конце восьмидесятых Николай Егорович умер (не иначе, помогла старая тяжелая рана).
Ну и встретились мы с бывшим штрафником Пекарем, еще более растолстевшим. Как я понял, он занимался бизнесом. Потащил меня в ресторан. Несмотря на возраст, крепко подзагуляли, у кого-то ночевали. Он звал пожить в своем загородном доме и гордо показывал орден Отечественной войны.
– Ну, куда ты торопишься? – не хотел отпускать меня бывший однополчанин. – Ведь нас, штрафников, по всей стране раз да два осталось. Могил даже не сыщешь!
Мой однополчанин был прав насчет братских могил штрафников. Конечно, мертвым все равно, но для нас лучше было хоронить своих товарищей вместе с погибшими воинами того или иного полка или дивизии. Мы знали, что этот обелиск будет сохраняться местными властями, никуда не исчезнут фамилии павших в бою.
Чаще получалось по-другому. На Талице мы хоронили своих ребят отдельно. Не было поблизости других частей, а ближайшее село находилось километрах в шести. Одна, вторая весна – и от нашего холма ничего не осталось. Вряд ли кто специально заботился о безымянной могиле. Тем более слово «штрафник» долгое время употреблялось только в специальной отчетности.
Мы, штрафники, вроде и реально существовали, дрались с немцами, а с другой стороны – нас как бы не было. Сомневаюсь, что какой-то след остался от нашей роты на разрушенном до основания бетонном заводе, где погибло большинство личного состава.
Но не в обелисках и крестах дело! Мои однополчане-штрафники выполнили свой долг. И я рад, что в последнее время о них заговорили. Штрафные роты и батальоны появились снова из небытия. Это важно и для них, погибших, и для нас, ныне живущих.
