Василий Брусянин - Айно из леса

Много лет назад, когда Айно схоронила своего мужа, Генриха, и осталась с ребятами на муки и горе, — все в деревне говорили:

— Вот и ещё остались люди, которых надо кормить обществу…

Дошли эти слова до Айно, и она с гордостью отвечала всем обидевшим её:

— У Айно у самой две руки…

— И какая глупая женщина, эта Айно, чего она храбрится? — с едкостью в голосе вставил своё замечание и старый, и усатый Томас, которого русские рабочие прозвали «пауком».

Дошли и эти слова местного купца до бедной вдовы, и она с насмешкой в голосе сказала:

— Ах, хамэхэки!.. Хамэхэки!.. [1]

Всё же Айно приходилось одолжаться у Томаса и деньгами, и товаром из его лавочки. И всегда она делала это с болью в сердце, но что было делать — и деньги в своё время нужны, не проживёшь и без кофе, керосина, спичек и круп разных.

Гордая Айно с молодости не любила деревенского богатея как и всех богатеев. Она помнила, как плохо приходилось её покойному отцу, когда тот, будучи торпарем, отбывал у помещика работу и жил как раб.

Не уступила Айно Томасу и тогда, когда он начал «пошаливать» с нею как с молодой вдовой. Ещё при жизни Генриха кое-кто посмеивался над Айно, видя, что она по сердцу пришлась богатею. А Генрих делал вид, что не замечает особенных взглядов Томаса и не слышит того, что в шутку говорят в деревне.

А втайне беспечный и ленивый Генрих думал:

«Пусть бы пошалила немного Айно, не убудет её».

Слабый здоровьем Генрих не любил работать да и не мог.

Прожив молодые годы в Петербурге и Выборге и занимаясь чисткою труб, он совсем неприспособленным чувствовал себя к деревенской жизни и работе. И странно было видеть, когда Айно исполняла все тяжёлые работы по дому, а Генрих только помогал ей. И если бы не Айно, Генрих не сумел бы вырастить своих ребят.

А ребят у Генриха и Айно было немало: два сына и две дочери, да два мальчика умерло ещё в раннем детстве.

Бывало соседи посмеиваются над Генрихом и говорят:

— Тебя бы заставить рожать-то, так ты и узнал бы, как это нелегко. А ты вон всё Айно заставляешь…

— Генрих согласился бы и рожать, если бы Айно дала слово воспитывать младенцев! — смеялись другие, более злые на язык.

Генрих с добродушной улыбкой выслушивал все эти насмешки, но не решался высказывать вслух своего неудовольствия. Боялся он почему-то людей, и всегда так выходило, что все его обижали и смеялись над ним. А всё потому, что Генрих был бедный человек и скромный.

Когда у Генриха родился последний ребёнок, маленький, чуть живой Пекка, даже и сам пастор посмеялся над отцом и сказал:

— Куда тебе столько детей, Генрих?.. Сам ты слабый. Ну для чего ты их рожаешь?..

— Бог знает, для чего они рождаются! — отвечал Генрих и улыбался, пряча за своей улыбкой свои мрачные думы.

Умер Генрих за тяжёлой работой, ворочая камни на поле соседнего помещика. Умер он и горько плакали по нему только Айно да его ребята.

Схоронила Айно мужа и пошла в помещичье поле заканчивать подряд мужа. Товарищи по работе, мужчины, видели, как она выбивается из сил, потея и тяжело дыша за мужицкой работой. Видели это и уговаривали Айно, мол, сами за Генриха закончим работу. А Айно стояла на своём и работу мужа закончила.

С этого времени и пошла у Айно наполовину мужская, наполовину женская работа: дома, около ребят, она и нянька, и мать, и кухарка, а понадобятся её руки на дворе или в поле, — она и там на месте, не хуже любого мужика справляется с работой.

Ветхую избёнку оставил Генрих своей жене. Пришлось перекрыть кровлю, окна поправить, а сени совсем убрать, развалились они и грозили падением. Ничего только Айно не могла сделать с заборами, подгнили они, местами развалились, а местами склонились на улицу. Года два подпирала кольями Айно заборы, а потом и рукой махнула, истопила в печи прогнившие палки и колья, и стояла её избёнка без загорожи, а так — лесом окружённая со всех сторон.

Да и для чего Айно нужна была загорожа: огорода около её избы не водилось, и она только мечтала о грядках картофеля. Хлебных полей также около усадьбы не было: не любил Генрих заниматься такими пустыми делами. Мечтатель он какой-то был и всё думал, что вот кто-то придёт и изменит его жизнь к лучшему.

И немало подивились соседи, когда лет через пять увидели около дома Айно новую изгородь, а за изгородью гряды картофеля и хорошо пропаханную полоску ржи. В лесу одиноко жила Айно, и соседи редко видели, что она там делает, а энергичная женщина делала своё дело.

— Овса бы тебе, Айно, посеять! — открыто посмеивались соседи над женщиной, намекая на то, что у неё нет лошади.

— Сыновья вырастут, будет и лошадь! — отвечала Айно. — А смеяться вам надо мною нечего. Помощи просить не приду… Ну вас к чёрту всех!..

Но скоро и соседи перестали посмеиваться над Айно, видя, как она ведёт своё хозяйство. А доброжелатели трудолюбивой вдовы говорили:

— Молодец Айно! Она поднимает ребят!.. Сможет это сделать…

И Айно принялась «поднимать» детей. Старшего, Генриха, названного в честь отца, отдала она в кузницу. Работа не мешала мальчику посещать школу. За ним следом в школу был отдан и Карло, младший сын. Старшая девочка также посещала школу, а дома помогала матери. Небольшое было хозяйство у Айно, а дело всё же находилось.

Нередко Айно уходила в помещичьи усадьбы стирать бельё или мыть полы. И это бабье дело делала она так, что за нею не угоняться. И хозяйки ею были довольны, и зарабатывала она немало денег стиркой. А потом вышло так, что одна помещица, особенно полюбившая трудолюбивую женщину, по имени Сируленд, уступила Айно тёлочку. Много времени работала Айно за эту тёлочку, и всё лелеяла мечту, когда у неё из тёлочки вырастет настоящая корова.

Случилось это нескоро, но всё же случилось. Много хлопот и забот было у Айно с тёлочкой, но она не жалела сил, чтобы вырастить любимицу.

Зато какая радость была у Айно, когда её тёлочка выросла в большую корову и выродила Айно новую тёлочку, похожую на себя. Молоко по летам Айно продавала дачникам, а деньги расходовала с осторожностью, мечтая уже о лошади.

Много смеялись над Айно соседи, когда узнали о её мечтаниях о лошади.

— Куда тебе она? В извозчиках что ли хочешь ездить?

Без ответа оставляла Айно такие замечания, а сама думала:

«Подождите, покажу я вам, для чего мне нужна лошадь»…

Сыну Генриху она говорила:

— Учись скорее своему делу, да и выходи в мастера, а там займёшься и своим хозяйством.

Слушает Генрих, что говорит мать, а сам точно и не слушает. Понимает он, что и кузнечным мастером хорошо быть, и кузницу свою иметь, а ещё лучше бы уехать в Выборг или в Петербург и там попробовать служить где-нибудь или работать на заводе.

Встречал Генрих людей, которые работали в городах, и чем больше встречал таких людей, и чем чаще беседовал с ними, тем сильнее хотелось ему уехать в город и попытать своё счастье.

На восемнадцатом году Генрих опечалил свою мать. Лелеяла она мечту о своей лошади и денежки приберегала на лошадь, а Генрих вдруг заявил:

— Собери мне рубашки. Поеду в Петербург, в кузнецы на завод поступлю… С Пекка Райнинен и будем вместе работать.

— Ай-ай-ай!.. — взмолилась Айно. — Что же ты хочешь?.. Пекка только водку научился пить в Петербурге. Покинуть меня ты хочешь?..

Мечтательному Генриху ничего не стоило доказать матери, что как будет важно, если он поедет в Петербург. Называл он имена рабочих, вернувшихся из столицы, говорил об их заработках, и выходило так, что кроме радости этот самый Петербург ничего принести не может.

Уверовала ли Айно в мечтания сына, или ещё какие-либо соображения повлияли на её решение, но только отпустила она Генриха в Питер и даже денег дала ему на первое время. И теперь мечтала уже о том, как её сын вернётся из столицы и привезёт заработанный деньги. А тогда она непременно купит лошадь и будет сама и пахать, и боронить землю.

Подрастал и второй сын Карло. Но Айно теперь уже решила, что ни в какие кузнецы она не отдаст своего любимца, а приспособить его к домашнему хозяйству вместе с дочкой Хильдой.

И вот видят, бывало, люди, роется в огороде Айно, а около неё сын её Карло, белокурый мальчуган с короткими, но крепкими ногами, и дочка Хильда, у которой голубые глаза могут поспорить с самим небом.

Карло нравилась работа в огороде и в поле, а Хильда любила помогать матери в домашнем хозяйстве.

А подростки посмеивались над ним и часто говорили:

— Совсем ты девчонкой родился!

И едким нехорошим смехом смеялись. А мать Карло говорила:

— Пусть смеются, Карло, пусть! А вот пройдёт время, и будет у нас с тобой настоящее хозяйство: и лошадь, и коровы, и поля с хлебом.

Пятнадцатилетний Карло вслушивался в слова матери и верил в то, о чём говорила она.