Владимир Рецептер - Ностальгия по Японии

Владимир Рецептер

Ностальгия по Японии

Гастрольный роман

Разве Луна не та?

Разве ныне весна иная,

Чем в былые года?

Но где же былое? Лишь я

Вернулся все тот же, прежний.

Аривара-но Нарихира

в переводе Веры Марковой

1

Ностальгия по Японии возникла разом у всех, как только стало известно, что вопрос о гастролях практически рeшен. И пока в главном кабинете обсуждалось, какие именно спектакли должны произвести наилучшее впечатление на японцев, за кулисами возникла особая атмосфера ожидания, тревог и надежд.

Разумеется, были в театре корифеи, которые знали, что поедут при всех обстоятельствах; их заботили вопросы личной подготовки. Были такие, кому поездка наверняка не маячила; в их скорбные души я боюсь заглядывать. Типовое волнение охватило "средний класс", тех, чье свидание с видом на Фудзияму зависело от самого простого: занятости в спектакле, который поедет. Таких было много, и к ним принадлежал я. На Хонсю и Хоккайдо, а тем более на Сикоку и Кюсю попасть очень хотелось.

В один из определяющих дней у доски с расписанием спектаклей я встретил артиста Михаила Данилова.

- Привет, Миша! - бодро сказал я.

- Привет, Володя! - весело откликнулся он.

Миша - один из счастливчиков, что-что, а уж "История лошади" не может не поехать, и сведений у Данилова больше, чем у меня.

- Ну, как, учишь японский? - Это моя завистливая шутка, которую Миша должен подхватить.

- Учу, конечно. Но есть трудности...

- Какие же именно? - теперь подыгрываю я.

- Слишком много иероглифов!..

- Что делать, Миша, надо напрячься, речь идет о взаимовлиянии древнейших культур, - сочувствую я.

- А пропаганда метода Станиславского?! - развивает мысль мой славный коллега.

Данилов - интеллигент. Он влюблен в Гоголя и держит в уме целые страницы "Мертвых душ". Из горячительных напитков, завязав однажды и навсегда, пьет только крепчайшие чаи и кофе. Курит не только сигареты, но и трубки и сам режет их из вишневых корней. Миша невысок, плотен и во все времена года, даже в жару, носит беспримерной прочности ботинки на толстой подошве. Важно сказать, что Данилов - отменный фотограф, и у меня создалось впечатление, возможно, ошибочное, что из каждой зарубежной поездки он привозит если не фотокамеры, то объективы, фильтры, футляры, штативы, увеличители, бинокли и сотни репортажных снимков, на которых мы выглядим такими, как есть, а не такими, какими хотим казаться.

- Миша, если я спрошу, как по-японски "вишня"...

- Я от тебя не скрою, что "вишня" по-японски - "сакура"...

- А если я захочу узнать, как по-японски "капеесес"...

- Я отвечу тебе, что по-японски "капеесес" значит "векапебе".

Кроме нас у расписаниия никого нет, и разговор носит свободный характер.

- Миша, в Токио у тебя будет заслуженный успех!

- Разумеется, Володя. А на крайний случай у меня есть еще одна надежда...

- Какая, если не секрет?

- Это, конечно, секрет, но тебе я скажу: у нас с Гогой будет свой переводчик.

В детстве нашего Мастера, Г.А. Товстоногова, звали Гогой, и это уменьшительно-ласкательное имя сохранилось на всю жизнь для домашних и близких друзей; об этом знал не только весь город, но и весь театральный мир, и наши артисты, которые к Георгию Александровичу так никогда не обращались, в разговорах между собой пользовались тем же, будто бы сокращающим дистанцию, именем.

- Вчера японец смотрел "Лошадь", - сообщает между тем Миша, - а завтра смотрит "Ревизора".

- Вот оно что, - говорю я, - к нам приехал...

- Менеджо'р, - заканчивает фразу Миша, делая ударение на последнем слоге. - На нас он может погореть, но ему обещают цирк. А цирк, как ты понимаешь, покроет все убытки...

Теперь я набит сведениями, остается задать главный вопрос.

- А ты не знаешь, "Мещан" этот японец будет смотреть? - "Мещане" - моя главная надежда.

Миша вздыхает.

- Нет, Володя, должен тебя огорчить, по моим данным, "Мещане" в Японию не едут...

Короткую паузу называют в театре "цезурой", и, помимо моего желания, она возникает в нашем разговоре. Взяв себя в руки, я спрашиваю:

- Ну, а что едет еще?..

- Еще едет "Амадей", - говорит Миша, глядя на меня с искренним сочувствием...

Я не сторонник "Амадея", и он это знает. На мой взгляд, это - наша репертуарная ошибка. На мой ревнивый взгляд, грешно ставить историю Моцарта и Сальери в изложении модного Шеффера, когда у нас есть гениальная трагедия Пушкина. Тем более что англичанин в нее заглядывал и, по мне, ничего не понял. Шеффера поставит кто угодно, а таких "Мещан", как у нас, не сделает никто...

- Ну, если смотреть с этой точки зрения, - задумчиво говорит Данилов.

- А с какой же еще? - капризно перебиваю я, окончательно теряя юмор.

И тогда, склоняя меня к разумной объективности, Миша говорит:

- Однако костюмы в спектакле красивые. Очень. С этим ты не можешь не согласиться.

И, выдержав еще одну цезуру, я соглашаюсь.

- Да, Миша. В этом ты прав. Костюмы выглядят красиво...

Поняв, что страна восходящего солнца мне больше не светит, я начал соображать направление своих автономных гастролей по городам и весям нашей необъятной родины. Слава Богу, такая возможность в запасе у меня была.

Переговоры с администраторами шли к успешному концу, как вдруг открылись новые обстоятельства: снова заболел Григорий Гай, в Японию его не берут, и предстоит срочный ввод в спектакль "Амадей". Времени остается мало, костюм сложен и дорог, и руководство театра ищет артиста, которому пришлись бы впору камзол и штаны широкогрудого приземистого Гая.

Нужно сказать, что для поездок за границу состав счастливых спектаклей всегда немного корректировался либо из-за так называемых невыездных, либо ради простого сокращения общего числа едущих. В таких случаях даже на скромные роли могли быть назначены артисты ведущего положения. А что касается массовых сцен, то были в нашей гастрольной практике звездные эпизоды, когда на какой-нибудь революционный митинг, подобрав одежонку поскромней, выходили статистами и Лебедев со Стржельчиком, и Шарко с Эммой Поповой, и другие прославленные мастера, радуя и веселя своим появлением привычное народонаселение массовки...

И вот, смиренно настроившись на уральский маршрут, я вдруг узнал, что первым кандидатом на замену Гая в спектакле "Амадей" назначен именно Рецептер. Здесь, конечно, сказались прежде всего интересы дела, но нельзя было также исключить доброго отношения именно к нему, так как эта поездка являлась бесспорным поощрением каждого участника. И не только моральным: суточные в валюте не шли ни в какое сравнение с домашним жалованьем. А тут - сорок дней в Японии!..

Однако вместо бурной радости в моей неблагодарной душе возникла смута, и на то было несколько причин.

Во-первых, c Гаем я давно и преданно дружил и в случае такой замены становился по отношению к нему невольным злодеем.

Во-вторых, я не скрывал, что к пьесе Шеффера отношусь с негативной пристрастностью, и теперь входить в спектакль "Амадей" значило поступаться чем-то глубоко принципиальным...

А в-третьих, сама ситуация казалась мне, будущему отщепенцу, просто унизительной: не роль примерялась к артисту, и не артист - к роли, а фигура к костюму!..

Все так...

Но, подумав, ситуацию можно было рассмотреть и с другой точки зрения...

Разве самому Гоге не жаль заменять Гая?! Он-то с ним дружит подольше моего. Ведь это - болезнь, несчастье, злая воля судьбы, а не каприз, не произвол отношений...

И разве не существуют на театре элементарная дисциплина, производственная необходимость?

Разве его величество Театр не выше каждого из нас?..

К тому же есть общее мнение актерской братии, согласно которому я должен не "возникать", то есть не капризничать, а выполнять свой прямой долг и благодарить судьбу и лично Георгия Александровича за удачный для меня выбор...

Существует, наконец, единственная в жизни возможность своими глазами увидеть по меньшей мере Сикоку и Кюсю.

И вот меня, отуманенного сомнениями, конвоем ведут на свидание с Гришиным костюмом. Справа - Таня Руданова, заведующая костюмерным цехом, высокая и решительная молодая женщина, прошедшая трудный путь от робкой одевальщицы до ответственного руководителя важного подразделения; а слева - Юра Аксенов, режиссер и помощник Г.А. Товстоногова, по слухам, уже назначенный главным режиссером Академического театра Комедии и, в порядке последнего поощрения у нас, едущий в Японию. Оба они призваны всмотреться в сочетание костюма с кандидатом на его ношение и доложить Мэтру, насколько это соединение пристойно. Итак, мы поднимаемся по лестнице, и мое нервное напряжение растет...

А вот и костюмчик на распялке, вот и дармовой билет до Японии и обратно...

Стоит мне сейчас подобрать кисти и приподнять плечевые суставы, тем самым укоротив руки; стоит, несколько раздувшись, увеличить объем грудной клетки и изящно сгруппироваться, внедряя себя в штаны и камзол, - и вот она, древняя островная империя! Разве Токио, как и Париж, не стоит мессы?! И разве я не артист прежде всего?