Сергей Терентьевич Семенов
Алешка
I
После пасхи Алешка узнал, что отец его не пойдет в Москву, и у него запрыгало сердце от радости. Отец был фабричный, до этого жил в Москве круглый год, домой приходил только к пасхе и кое-когда летом на покос. Когда он приходил домой, то приносил гостинцев -- какую-нибудь игрушку, рассказывал ему про Москву, где так много диковинок, про фабрику, про людей, что из разных мест набивались в Москву на заработки. За этим шли разные истории-сказки. И Алешка так это любил, что для него приезд отца в деревню всегда был праздником.
Но радовался отцу только один Алешка. Мать, старшая сестра Наташка, подросток, когда узнали, что отец в Москву не пойдет, опустили головы. Они жили бедно, ихнее поле было тощее, родило плохо. Главной поддержкой их было то, что отец зарабатывал и присылал им из Москвы. Теперь этот источник прекратился, и они начали коситься на отца и грубить ему на каждом шагу.
Отец был маленький, худой, бледнолицый, всегда печально глядевший серыми впалыми глазами. Он чувствовал недоброжелательство семейных и стал сжиматься. Эту весну он был менее разговорчив, реже смеялся и только на Алешку глядел все с той же нежностью; чаще вздыхал и кашлял.
Кашлял он чем дальше, тем сильнее и становился худой, как скелет, лицо делалось землянистое, под глазами выступила синева. Кашлял он все страшнее и страшнее.
В поле он никогда путем не работал, у него ничего не выходило. Его никто и не считал крестьянином. Когда он жил дома, с ним неохотно складывались косить и молотить. Это же лето он совсем не брался за земельную работу, а ходил в лес за прутьями на загородку, собирать грибы. В покос он разбивал сено у сараев, осенью сушил овин. Алешка всегда был около него. Он тащился за ним в лес, в сарай, в овин. Отец, по обыкновению, больше всего говорил только с ним, все ему рассказывал, хотя к осени ему и говорить стало трудно. У него начал пропадать голос. И вдруг он совсем свалился.
Пролежавши несколько дней, он устал лежать, вышел из своего угла, накинул полушубок и подсел к окну, чтобы поглядеть на улицу. На улице было светло. Только что выпал снег. Отцу, видимо, приятно было глядеть на эту белизну. В это время мать принялась мыкать лен. В избе поднялась пыль. Отцу стало трудно дышать. Он оглянулся на мать и сказал:
– - Нашла время. Не можешь подождать-то…
– - Чего ждать-то? Дело-то нас не ждет! -- грубо ответила мать.
Отец вдруг закашлялся. Кашель поднялся такой глубокий, точно изнутри его хотело все вылезть, но никак не могло. Алешка никогда не видал такого кашлю. Отец изо всех сил тужился откашляться, но не мог. Вдруг у него подкатились под лоб глаза и изо рта хлынула кровь. Он стиснул зубы, но кровь просачивалась сквозь зубы, текла по бороде. Он положил голову на руки на стол, на столе вскоре кровь собралась целой лужей. Кашлять отец перестал, но он уже не шевелился. Когда мать подошла к нему, отец был мертв.
II
Смерть отца прошла незаметной для деревни. Никто этому не удивился, никто не пожалел. Хотя снег выпал, но дорога до села не установилась. Встречались частые глыбы, сани, на которых везли гроб, подскакивали, и тело в гробу сбилось набок. В церкви его пришлось перекладывать.
Когда возвратились с погоста, в избу стал набиваться на род на поминки. Алешку мать выгнала из избы, чтобы он не мешался. Он пошел к овину, потом за сарай. За сараем был пруд, уже покрывшийся льдом, и на нем катались на ногах ребятишки. Все они были румяные и веселые. Одному Алешке было невесело. Он робко подошел к одной кучке и поглядел, что они делают. Ребята играли в коровку. Все до того разрезвились, что понурый вид Алешки казался им обидным. Николка Хромов, всех больше из артели, смелый и бойкий, мазнул Алешку по губам холодной рукавицей и крикнул:
– - Ну ты, сиротинка, бешеная скотинка, чего нос-то по весил?
– - Не трожь! -- плаксиво крикнул Алешка, и у него сейчас же выступили слезы.
– - Что ж, отцу, что ли, скажешь, так его теперь нету… схоронили…
– - А отец-то его что сделал бы? -- сказал Васька Лопух. -- Он и был-то дохлый.
– - Отец дохлый, а он дохленок!..
– - Дохленок! Дохленок! -- стали дразнить Алешку ребятишки.
В это время еще один мальчишка разбежался по льду и поехал на ногах прямо на Алешку.
– - Держись! -- крикнул он и тотчас же сбил его с ног.
Алешка больно стукнулся об лед затылком. В глазах у него пошли радужные круги. Боль и обида проникли до самого сердца. Он с трудом поднял голову и, оставаясь в сидячем положении, заплакал. Плач его раздразнил разыгравшихся ребятишек.
– - Ты что плачешь? -- крикнул Николка. -- Тебя еще не били, а ты плачешь? Вот тебе, чтоб не задаром!
Он подскочил к Алешке и со всего размаха дал ему в спину.
– - Так и надо, -- крикнул Васька, -- вот и с моей доли!
Алешка выл, пока не обессилел. Затем он поднялся на ноги и, шмыгая обмерзлыми сапогами, пошел ко двору. И дорогой он выл. Старик Нефед шел в сарай за сеном. Увидевши ревущего мальчишку, он остановился и спросил:
– - Ты что это, а?
– - М-меня прибили! -- захлебываясь с слезах, простонал Алешка.
– - Кто?
– - Филька с Васькой!
– - А-ах собачьи дети!.. Вот подлецы-то! Да с их за это стащить порчонки да в снег голышом так и посадить… Нешто можно… Я бы им задал!..
Алешка пошел дальше. Он шел ко двору, но ему не хотелось домой. Отца у него теперь не было, а мать с сестрами его не пожалеют. Представив себе это, Алешка снова завыл.
Он дошел до своего амбара, забрался на его мостенки, запрятал руки в рукава и, улегшись головой на порог, долго еще выл. В его вое иногда можно было разобрать слова. Этими словами он упрекал отца, зачем он умер и оставил его одного.
III
Проснувшись на другой день и вспомнив, что у него отца уже нет, что он никогда его не увидит, Алешка особенно сильно почувствовал эту потерю. Неужели он никогда его не увидит? Будет жить без него? Ему подумалось, что это сон, в нем теплилась надежда, что он проснется и увидит отца.
Но вот хлопнули двери. Мать в масленом полушубке вошла в избу, впустив облако холодного пара, с охапкой хвороста, готовясь затопить печку. Курносая, весноватая, с ямочками Наташка сидела на лавке и, запустив себе руки в копну волос на голове, с ожесточением скребла там. В окно глядел бледный ноябрьский день, и эта бледность живо напомнила ему, что отец умер, и убедила его, что он умер.
Снова его сердце стиснуло болью и обидой, и все чувства его спутались. В глазах у него стояла ломота от прихлынувших слез, а в груди закипала злоба, и злоба эта была и на судьбу, и на Николку с Васькой. До сих пор Алешка никогда не ненавидел. Он боялся матери, Наташки, некоторых мужиков. Но сейчас в нем проснулась еще непонятная ему хорошо ненависть, и он стал придумывать, что бы с ними случилось такое в отплату за обиду его.
"Вот если бы лед провалился… Они разбежались, а лед -- хряск, и они в воду".
"А то язык бы к железу приморозить".
Алешке пришло в голову об языке потому, что такой случай был с ним. Одной зимой он вышел из избы. На водяной кадке у двора висел железный ковшик, а на него налипли снежинки всякие: звездочки, крестики, так красиво… Он хотел слизнуть эти снежинки, но теплый язык пристал к холодному железу и сейчас же примерз. Пришлось оттаивать его теплой водой.
"Вот бы им так!" -- вздохнув, подумал Алешка и стал представлять, как бы они заплясали в этом случае.
Но в это время раздался голос матери:
– - Выспался, что ли, так вставай, опоражнивай угол, а не выспался -- полезай вон на печку, а здесь убирать нужно.
Алешке стало особенно больно сейчас, что мать так грубо говорит. Отчего она не скажет ласкового слова, нешто это так трудно? Ведь ласковую речь так приятно слушать. Вот как отец, бывало…
Ребята-обидчики вылетели у него из памяти, и их место опять занял отец. С думой об отце он скатился с постели, влез на печку и забрался за трубу.
На печку влезла кошка и задела Алешку хвостом по носу. Алешка открыл глаза, протянул к ней руку и хотел привлечь к себе. Но кошка выскользнула из его рук и прыснула на полати.
"С кем я летом в лес пойду?.." -- думал Алешка.
Грудь его давило все больше и больше. Ему становилось невыносимо больно и хотелось так кричать, как кричит человек, когда на него что-нибудь навалилось.
– - Вставай, что ль, завтракать! -- опять послышался грубый голос матери.
Алешка спустился с печки, пошатываясь, подошел к рукомойнику, взялся за его дудочку и, намочив ручонку, стал мазать ею свое лицо. Потом утерся и, обратившись лицом и окошку, стал молиться.
– - За отца помолись! -- сказала ему Наташка.
Алешка усердно заколыхал головою и размашисто сделал земной поклон, потом второй и третий.
– - Ну, будет уж! -- остановила его мать. -- А то сразу в рай попадет. Уходи с дороги.
Накрыли на стол. Завтрак был обильный -- оставшиеся от поминок селедки, каша, кисель с медом. Но Алешке не хотелось есть. Он еле возил ложку, сидел за столом молча и ни на кого не глядел. Когда кончили завтракать, мать сказала:
