Натиг Расул-заде
ЗАКАЗЧИК
- А ты иногда вспоминаешь нас?
Он с интересом прислушался, как повисшая в воздухе эта фраза некоторое время непривычно звучала в ушах, она не сказала "меня", что казалось вполне естественным, а сказала "нас", и это было правильно, потому что в то время им трудно представить себя друг без друга; продолжалось это недолго, но грохнуло, как взрыв, как вспышка, яркая вспышка в его жизни, да и в ее, пожалуй тоже, иначе зачем бы ей теперь, через столько лет моментально отозваться на его звонок, на его неожиданный зов и примчаться к нему, бросив все свои дела? Да, это было, как вспышка, которую хватило на долгие годы воспоминаний, как старинная фотография запечатлевается в памяти, будя пережитое, стоит только взглянуть на оставленное много лет назад мгновение; хватило, как теперь уже выясняется, на всю его жизнь, плохо ли, хорошо ли прожитую. Все, что связывалось с ней было ярко и глубоко, тревожно и с надрывом; он помнил из той жизни все, каждую минуту, наполненную волнением, насыщенную до предела любовью, из жизни, в которой, как и следует тому быть, главенствовало и царствовало чувство, что они испытывали друг к другу; но чувство слишком крепко связывавшее, а в дальнейшем все чаще тяготившее его; и это кричал в нем слабый, но все более крепнувший голос свободы, которую это чувство душило, а без свободы он не мыслил себя, и таким образом, постепенно и планомерно свобода -верный его союзник- неотвратимо обретала черты хладнокровного, злейшего врага, разрушавшего полюбившиеся ему цепи.
- Ты почему молчишь?-спросила она.
- А?-он рассеяно глянул на нее.
- Я спросила: ты вспоминаешь нас?-повторила она. Еще бы подумал он, еще бы я вспоминал!
- Так,-неопределенно, деланно-лениво произнес он.-Изредка.
- Ты совсем не изменился,-она покачала головой, непонятно, то ли с осуждением, то ли с восхищением, что за столько лет ему удалось не измениться, остаться таким же, как в молодости.-Все такой же.
- Знакомая фраза,-съязвил он.-Ты слишком много читаешь.
- Особенно твои письма. Читаю и перечитываю,-съязвила она в ответ.
- Никогда не писал тебе.
- Это не имеет значения,-проговорила она, и эта фраза тоже всплыла из другой, их совместной, далекой жизни, когда между ними сложились очень интересные отношения, непонятные окружающим, такие, что все видимое, показное, реальное было несущественным, а важен был подтекст, дыхание, пульсирование чувств, настолько тонкого, трепещущего, что невозможно было высказать его обычными человеческими словами, но важно было понять, сердцем понять, и это удавалось и ему и ей, и поэтому все остальное не имело значения.
- Да,-согласился он, но подумал о своем, что в последнее время не оставляло его ни на минуту, не давало покоя.-Теперь уже мало что по-настоящему имеет значение.
Они посмотрели друг на друга, молча, без слов, смотрели довольно долго, не испытывая при этом никакой неловкости. Он вспомнил, что в прошлом он всегда мог посмотреть ей в лицо, заглянуть в глаза, не ощущая при этом ни малейшего напряжения, как в зеркало смотришь; в любую минуту он мог глянуть ей в лицо, тогда как, он никогда не мог просто так, внимательно и продолжительно смотреть в лицо другого человека, это было для него все равно, что вторгнуться в личную жизнь чужого; будучи замкнутым по характеру, он не любил, когда разглядывали его, и сам в редких случаях позволял себе такую бесцеремонность. Но она и являлась редким, исключительным случаем. Она оторвала от него взгляд, рассеянно оглядела комнату, в которой они сидели на двух старых, облезлых креслах перед столиком друг против друга, тихо, бездумно вздохнула. Он заметил ее взгляд, истолковал ее вздох по-своему, спросил:
- Больно на нищету смотреть?
- А? - не поняла она. - Ты что имеешь в виду?
- Эту квартиру, - сказал он. - Что же еще?
- Квартирка, прямо скажем, небогатая, - констатировала она.
- Квартирка, прямо скажем, убогая, - подтвердил он. Красть нечего.
- Потому и ключ под половиком.
- Я заметила. Чья такая?
- Одного приятеля. Он учился со мной здесь, на два курса младше.
- Я его знаю? - спросила она. - Все-таки, тогда я часто приходила к тебе в общежитие.
- Не думал... вряд ли, - сказал он. - Тихий, белобрысый мальчик, был...
- Верно, ты с тихими не водился, - припомнила она.
- В этот раз он в Питер мотанул по своим темным делишкам, предложил мне у него остаться, чтобы зря не тратиться на гостиницу. А мне здесь, лучше... Люблю этот район...
- Да, Никитские ворота, Тверской бульвар, - вздохнула она тихо.
Здесь прошла наша молодость.
- Скорее, часть ее, - уточнил он, - часть молодости. Они помолчали.
- Снег прекратил, - сказала она, глядя в окно.
- Хочешь выпить? - спросил он.
- Нет, - решительно отказалась она. - Нет, пить не будем. Я помню, ты становился невыносим, когда пил. Не изменился?
Изменился. Теперь я невыносим, даже когда сплю.
Смешно, - сказала она, не улыбаясь. - Душно здесь. Может, мы погуляем?
- Холодно на улице - сказал он. - Чем тубе тут не нравится?
Можно окно открыть.
- Да, открой форточку. Накурила я тут у тебя...
- Ничего, проветрю, - сказал он. - Много куришь.
- Пробовала бросать. Как-то муж даже возил меня к внушителю...
- Это что? Экстрасенс?
- Что-то вроде. Он должен был внушить.
- Не помогло?
- Нет, не сказала бы. Какое-то время я не курила. Но потом, сам знаешь, разные неприятности, проблемы на работе, нервотрепка дома, чуть что - хватаюсь за сигарету. А ты бросил? Я смотрю, не куришь... - Почти нет, изредка, - он машинально достал из ее пачкл сигарету, помял, повертел в пальцах, стал разглядывать.
- Пьешь? - осторожно спросила она. Он усмехнулся, головой покачал.
- Не сказал бы. Очень умеренно... По праздникам...
- А что же делаешь? Баб щупаешь, как прежде?
- Весьма неохотно, - сказал он. - Неохотно и весьма. По необходимости.
- А что же ты, ёшка-маёшка, в таком случае делаешь?! -возмутилась она шутливо.
- Я... - он немного растерялся, не зная, что ответить, и тут слова вдруг словно сами соскочили с губ , - Я умираю, Софья.
Она чуть улыбнувшись, глянула на него в ожидании подвоха, но произнесенное впервые за вечер, а еще так непривычно полно не как раньше - Соня-ее имя насторожило, встревожило ее.
- Это что, шутка такая. - спросила она на всякий случай, хотя тревога уже поднимала голову и крепла в ней с каждым мгновением, слишком хорошо она знала его, хоть и давно это было; но и знала, что он не может измениться.
- Нет, - спокойно ответил он. - Это не шутка.
- Что ты говоришь, - взволновалась она. - Этого не может быть. Ты же не похож... Абсолютно не похож... Скажи, что ты меня разыгрываешь.
- Нет, это правда, - он улыбнулся ей, как бы извиняясь за то, что не может соврать в угоду ей, не может обратить все в шутку.
- Это ужасно, - она стала без надобности давить окурок в пепельнице, хотя только закурила. - Расскажи мне.
- Хорошо, - сказал он. - Для этого я, собственно, и позвонил. Хотя особенно рассказывать нечего - и посмотрел на нее долгим взглядом.
- Какой у тебя взгляд, - ужаснулась она.
- Какой?
- Мягкий, ласковый.
- Плохо?
- Ужасно. Это ненормально. У тебя всегда был колючий, насмешливый взгляд, а теперь...
- Ну, дело-то к концу, пора и помягчеть.
- Не говори так расскажи.
- Да особенно и рассказывать нечего, - повторил он беспомощно, чувствуя, что все слова, прихлынувшие на сердце, когда он звонил и договаривался с ней о встрече, разбежались, и рассказывать на самом деле оставалось немного, начисто пропала охота говорить об этом с ней. Через силу вытягивая из себя слова он начат:
- Дома у себя прошел обследование, сказали плохо: от силы пол- года. Но послали сюда, здесь, у вас обитает медицинское светило, оно обследовало, мнения совпали. Этот еще лучше, дал срок не больше месяца. Да я и сам чувствую лучше всякого светила, что уже совсем скоро... - он замолчал, переводя дыхание, каждая фраза давалась с трудом, с напряжением.
- Это ужасно, - машинально, тихо повторила она. Это с людьми случается, пробормотал он.
- Ничего, все в порядке.
- Ничего не в порядке, - сказала она, потерла пальцами виски, - голова разболелась... Налей мне водки.
Он пошел на кухню, достал початую бутылку водки из холодильника, принес и налил ей, полный фужер, подумал и налил себе тоже.
- Может, ты поешь? - спросил он. -Есть что-то в холодильнике.
- Я не хочу, - помотала она головой. - Как ты спокойно говоришь об этом.
- О чем? А... К чему же волноваться, если уже ничего не поправишь.
- Ничего не поправишь, - отозвалась она как эхо. - Что же ты, черт ёшка-маёшка, совсем на себя не похож, ты же всегда дрался до последнего, не опускал руки, что же теперь, тебя будто подменили...
Он помолчал, потом негромко произнес:
- Вдруг захотелось увидеть тебя, попрощаться... Она внимательно посмотрела на него.
