Н. А. Лейкинъ
НОВЫЙ ЗНАКОМЫЙ
Въ кабинетъ Максима Макаровича Головцова, давно уже дѣйствительнаго статскаго, вошла супруга его Варвара Тимофѣевна, полная, рослая, затянутая въ корсетъ, пожилая дама и сказала, вздернувъ носъ кверху:
— Фу, какъ у васъ здѣсь накурено!
— Да вѣдь ужъ курю папиросы, такъ какъ-же иначе-то? А при работѣ я не могу не курить, — отвѣчалъ Головцовъ, отодвигаясь отъ письменнаго стола и оборачиваясь къ женѣ.
Онъ былъ въ старенькомъ пиджакѣ, сильно потертомъ, который всегда бываетъ милъ при домашней работѣ, въ цвѣтной сатиновой сорочкѣ и въ широкихъ гарусныхъ туфляхъ.
— Надѣюсь, что у васъ ничего спѣшнаго? — спросила жена.
— Какъ ничего спѣшнаго! Нарочно сегодня остался дома, чтобы работать. Въ министерствѣ мѣшаютъ. Я докладъ составляю. Въ субботу его надо представить. Завтра онъ долженъ поступить въ переписку, — говорилъ супругъ, вскидывая на лысый лобъ золотыя очки и дѣлая страдальчески-кислую гримасу. — Очень спѣшное дѣло.
— Знаете, вы все-таки оставьте ваши бумаги и выдьте на минуту въ гостиную. У насъ гость.
— Кто такой? Какой гость? Я вѣдь велѣлъ сказать швейцару, чтобы никого не принимать.
— Онъ не къ вамъ. Онъ къ намъ. Вы его даже и не знаете. Но все-таки вы должны съ нимъ познакомиться. Онъ съ визитомъ пріѣхалъ. Пріѣхалъ къ намъ. Желаетъ познакомиться съ вами. Я сказала, что вы дома.
— Матушка, да нельзя-ли пронести мимо меня чашу сію? — взмолился мужъ. — Вѣдь это молокососъ какой-нибудь.
— Нельзя-же намъ быть знакомыми съ одними стариками. Вы забываете, у васъ дочь дѣвица… Одѣвайтесь, одѣвайтесь и выходите въ гостиную. Мы будемъ ждать.
— Да кто такой? Скажи мнѣ, по крайней мѣрѣ, кто онъ? — не поднимаясь съ кресла, спрашивалъ Головцовъ.
— Художникъ Захарцевъ, прекрасный молодой человѣкъ, очень талантливый. Мы съ нимъ познакомились въ Ниццѣ. Его картина была въ Великомъ посту на выставкѣ и произвела фуроръ.
— Не слыхалъ такого.
— Вы многаго чего не слыхали. Но, все-таки, вставайте, одѣвайтесь и выходите къ намъ. А я пойду. Я оставила съ нимъ въ гостиной Надинь.
— Ахъ, матушка! У меня спѣшное дѣло, а тутъ… И что-бы ему было пріѣхать передъ обѣдомъ, когда ужъ я кончилъ-бы работу и былъ одѣть! А то въ такое время…
— Одѣвайтесь. Сейчасъ я вамъ пришлю Ивана, и онъ подастъ вамъ… Странный человѣкъ… Дочь невѣста… А онъ не хочетъ быть даже отцомъ… Вѣдь невѣжествомъ можно всѣхъ разогнать.
Варвара Тимофѣевна вышла изъ кабинета, шурша шелковой юбкой.
— Вотъ не было печали-то!.. — досадливо бормоталъ Головцовъ, поднимаясь съ кресла, и позвонилъ. — Шляются по за-границамъ… знакомятся на каждомъ перекресткѣ, а ты тутъ выходи къ каждому мальчишкѣ, говори ему привѣтливыя слова. Эхъ!..
Вошелъ лакей Иванъ.
— Дай мнѣ переодѣться, — отнесся къ нему Головцовъ.
— Что прикажете подать? — спросилъ лакей.
— Прежде всего сапоги. А затѣмъ, что поближе… чтобы поскорѣй… Сюртукъ, вицмундиръ, что-ли…
— Вицмундиръ приготовленъ.
— Ну, вицмундиръ. Кто тамъ пріѣхалъ? Я вѣдь сказалъ, чтобы не принимать.
— Да они къ барынѣ. Спросили про барыню и про барышню, — отвѣчалъ лакей, переодѣвая Головцова. — Умываться еще разъ не будете?
— Нѣтъ. Какъ фамилія этого гостя?
— Не могу знать-съ. Они подали карточку, я не посмотрѣлъ и отнесъ барынѣ. Черненькій такой, жиденькій… пенснэ золотое на золотой цѣпочкѣ и на затылкѣ проплѣшинка.
— Очень молодой человѣкъ? — спрашивалъ Головцовъ, перемѣняя сорочку.
— Нельзя сказать, чтобы очень. Средственный. Ужъ если проплѣшинка, то какъ-же…
— Ахъ, нынче съ ученической скамьи и то плѣшивые — жизнь очень рано узнаютъ.
— Орденъ на шею прикажете?
— Зачѣмъ? Что я ему представляться буду, что-ли! И часовъ не надо, не надо. Да отвори ты фортку въ кабинетѣ. Я вернусь, такъ работать буду. Надо вывѣтрить. Тутъ я очень накурилъ.
Головцовъ былъ одѣтъ и выходилъ изъ кабинета. Онъ прошелъ двѣ комнаты, взглянулъ на себя въ зеркало и, сдѣлавъ строгое лицо, вступилъ въ гостиную.
Въ гостиной сидѣли: жена, дочь Надинь и молодой брюнетъ съ нѣсколько помятымъ уже лицомъ, въ пенснэ, съ бородкой Генриха IV. Онъ былъ во фракѣ и держалъ на колѣняхъ бобровую шапку. Жена тотчасъ-же поднялась. Поднялся и брюнетъ.
— А вотъ и мой мужъ, папаша Надинь, — обратилась Варвара Тимофѣевна къ брюнету. — Максъ, позволь тебѣ представить нашего ниццскаго кавалера, о которомъ я тебѣ писала и говорила. Осипъ Иванычъ Захарцевъ. Осипъ Иванычъ, Максъ, почти ежедневно сопутствовалъ намъ въ нашихъ прогулкахъ но окрестностямъ, ѣздилъ съ нами нѣсколько разъ изъ Ниццы въ Монте-Карло и разъ, взявъ у меня пять франковъ на счастье, принесъ мнѣ двадцать восемь.
Головцовъ пожалъ руку брюнету и проговорилъ:
— Очень пріятно… Давно въ Петербургѣ?
— Да я живу здѣсь… Я пріѣхалъ мѣсяцемъ позже вашей супруги и Надежды Максимовны, потому что изъ Ниццы проѣхалъ на мѣсяцъ въ Римъ.
— Садитесь, пожалуйста, Осипъ Иванычъ, просила брюнета Варвара Тимофѣевна. — Вы курите? Курите, пожалуйста. У насъ мужемъ моимъ всѣ комнаты окурены. Максъ, предложи папиросу, — взглянула она на мужа.
— Благодарю васъ. У меня свои, — поклонился гость. — Знаете, папиросы такая вещь для курильщика, что какъ-бы ни были хороши чужія, свои, хоть и плохенькія, всегда лучше. Привычка…
— Надинь… Спички мосье Захарцеву… — командовала мать. — Подвинь пепельницу. Осипъ Иванычъ, Максъ, тотъ самый художникъ, картиной котораго ты такъ восторгался въ посту на выставкѣ.
Головцовъ сначала-было сдѣлалъ женѣ удивленные глаза, но потомъ спохватился и- произнесъ:
— Да, да… Прелестная картина… Бездна воздуха, вкуса…
— А лѣсъ-то какъ сдѣланъ! — восторгалась супруга. — Я плохая цѣнительница, но все-таки прямо чувствовала…
Художникъ улыбнулся.
— Позвольте… Тамъ на картинѣ нѣтъ лѣса… — сказалъ онъ.
— Ну, дерево, дерево. Я не такъ называю…
— Тамъ кустъ.
— Ну, да, кустикъ. Я не такъ называю. Каждый листочекъ, каждая вѣточка… Восторгъ, что такое! Ну, вотъ Осипъ Иванычъ, у насъ четверги… Милости просимъ къ намъ въ четвергъ поскучать вечерокъ. Прямо говорю: поскучать. Нынѣшняя молодежь такая, что ничего веселаго не можетъ устроить. Устраиваются танцы, заводятся пти жё… Но, откровенно говоря, все это вяло. Впрочемъ, милости просимъ.
— Почту за особенное удовольствіе… — поклонился гость, поднялся и сталъ прощаться.
Хозяйка дала звонокъ прислугѣ, вызывая ее въ прихожую.
— Такъ ждемъ, — сказала она гостю.
Тотъ еще разъ поклонился и вышелъ изъ гостиной.
Гость ушелъ, а старикъ Головцовъ стоялъ посреди гостиной и думалъ:
«И стоило меня изъ-за всего этого отрывать отъ спѣшнаго дѣла! Неужели нельзя было объявить этой мазилкѣ, что меня дома нѣтъ, что я на службѣ!»
Онъ крякнулъ, досадливо махнулъ рукой и поплелся къ себѣ въ кабинетъ.
— Куда-жъ вы? — остановила его супруга. — Неужели и пяти минутъ не можете посидѣть съ женой. Я хотѣла-бы переговорить съ вами, Осипъ Иванычъ. Не правда-ли: онъ милъ и вполнѣ приличенъ?
— Да вѣдь, я думаю, объ немъ можно и за обѣдомъ поговорить, — вяло отвѣчалъ мужъ, начавшій уже опять слагать въ головѣ фразы доклада, который онъ писалъ съ утра.
— Къ себѣ въ кабинетъ?
— А то куда-же? Вѣдь у меня спѣшное дѣло. Докладъ нужно непремѣнно сегодня кончить.
— Ступайте. Вѣчно уткнувши свой носъ въ бумаги!
— Да, вѣдь бумаги-то насъ всѣхъ кормятъ.
— Кормятъ онѣ и другихъ, но отчего-же другіе-то не такъ въѣвшись въ дѣло? Отчего-же другіе находятъ между дѣломъ время и на общеніе съ семьей и на свѣтскія приличія! А вы какъ аскетъ какой-то. Единственно для чего вы отрываетесь отъ вашихъ дѣлъ — это винтъ.
Послѣднихъ словъ Головцовъ ужъ не слышалъ, онъ вышелъ изъ гостиной, но что эти слова будутъ сказаны, онъ зналъ. Жена всегда корила его винтомъ, корила по нѣсколько разъ въ день, пристегивая къ разговору и кстати и не кстати, хотя и сама иногда игрывала въ винтъ.
Вернувшись къ себѣ въ кабинетъ, Головцовъ позвонилъ лакея и опять сталъ переодѣваться въ сатиновую сорочку и старый пиджакъ и, переодѣвшись, взялся за перо.
Проработать Головцову, однако, пришлось не больше часу. Въ кабинетъ къ нему опять зашла жена.
— Все еще не можете оторваться отъ вашихъ излюбленныхъ бумагъ? сказала она, скорчивъ презрительную гримасу. — Хоть-бы прошлись передъ обѣдомъ полчаса по улицѣ. Вѣдь вы геморрой себѣ насиживаете.
— Да ужъ есть онъ. Это участь чиновниковъ, — отвѣчалъ Головцовъ, перебирая бумаги.
— Ну, вотъ и прогуляйтесь для моціона. Кстати отдали-бы визитъ Голяшковскому Павлу Матвѣичу. Онъ былъ у насъ три дня назадъ и оставилъ вамъ и мнѣ по карточкѣ.
