Сергей Терентьевич Семенов
На ночлеге
ОЧЕРК
I.
В конце чудесного майского дня Павел Анисимыч Шкарин ехал на своем молодом буланке, запряженном в легкую самодельную тележку, по дороге к уездному городу. Там была квартира пристава их стана, а у Павла Анисимыча было до него дело. На днях его обокрали, и он, подозревая, что это сделал никто иной, как их второй пастух Максимка, указал на него в волостном правлении и уряднику и попросил разыскать этого человека и взять под арест. Но его не послушали, сочли причину подозрений неважной и попросили каких-нибудь более веских доказательств. Это очень разобидело Павла Анисимыча, и он решил отправиться к самому становому и его попросить, чтобы он убрал вредного человека.
Уверенность, что это сделал Максимка, а никто другой, явилась у Павла Анисимыча по одной причине. За последние годы Шкарину трудно стало жить на своем общественном наделе, и он, чтобы помочь себе немного, снял неподалеку у одного купца небольшую пустошь, разделал ее и получал уже несколько лет хорошие урожаи. Года два тому назад, на некоторых десятинах в пустоши, он посеял клевер. На молодую отаву клевера, после покоса раз зашла скотина, облакомилась и зашла в другой раз.
Из клевера скотина пробралась в хлеб. Сначала Павел Анисимыч не хотел грешить с людьми из-за этого, а просто сгонял скотину с своего хлеба. Скотина этим не пронялась и продолжала заходить снова. Павел Анисимыч не вытерпел, стал брать на двор скотину и требовать выкуп. Из-за этого пришлось ссориться с миром и пастухом. Прошедший год он, застав скотину в хлебе, бросился в стадо и нашел Максимку, который был в это время в стаде, спокойно спавшим под кустом. Шкарин заругался; на брань Павла Анисимыча Максимка, вместо того, чтобы извиниться, сам начал браниться. Павел Анисимыч сгоряча чуть не отколотил его, а нынче весной, когда старший пастух взял было Максимку опять во вторые пастухи, Павел Анисимыч настоял на миру, чтобы этого негодяя не нанимать; когда же старший пастух заявил, что он уж ему и задатку 3 рубля выдал, тогда Шкарин выкинул пастуху свои три рубля и настоял, чтобы Максимке отказали. Парень из-за этого остался без места. Он побожился, что чем-нибудь да докорит Шкарина и, действительно, докорил. Весны еще шести недель не прошло, а у Павла Анисимыча случилась кража.
Украли у Шкарина в амбаре, сломав замок. И хотя украли немного, должно быть столько, сколько можно на себе унести, но вещи были все ценные и нужные: русское сукно, только что выделанное, аршин тридцать, суконную шубочку дочери, ременные вожжи и двое новых гужей от хомута. Павлу Анисимычу очень жалко было своих вещей, и он три дня ходил по соседним деревням: выспрашивал, вынюхивал, но ничего не нашел. Отправился было со старостой и понятыми на дом к Максимке, но не только ничего не нашел у него, а самого-то его не застал дома. Это все увеличивало огорчение Павла Анисимыча и натолкнуло его на мысль ехать к становому и просить его помощи.
Ехал Шкарин с беспокойным сердцем: его тревожило и волновало и предстоящее свидание с приставом, и жалоба его на низшее начальство, и забота о том, как встретит его жалобу становой. Ну, а если и он отнесется к его заявлению так же холодно и равнодушно, как и низшие власти? К голове Павла Анисимыча прилила кровь и всего его как-то передернуло.
"Это что ж тогда? -- стал думать Павел Анисимыч. -- Нашему брату жить будет нельзя: ты ломай, трудись, весь век курицы стараешься не обидеть, а на тебя налетит какой-нибудь сорванец, тебе и расправы на него искать негде. Нет, это не порядки!"
II.
Воздух как будто сгущался и делалось душно, облака начали стягиваться к западу и сбираться в темную тучу. Туча уже заслоняла собой низко опускавшееся солнце; сразу стало темней, повеяло холодком. Павел Анисимыч встрепенулся, взглянул на небо и, проговорив: "Э-э, гроза собирается!" надвинул поглубже картуз и подстегнул лошадь. Действительно, прошло только с четверть часа, как туча сделалась совсем темной, сверкнула бледная молния и прогудел отдаленный раскат грома. Листочки на росшем по обеим сторонам дороги кустарнике затрепетали, пронесся резкий, порывистый ветерок, и с минуты на минуту можно было ждать, что закапает дождик.
"Не доехать, запоздал, поздно выехал", проговорил Павел Анисимыч, соображая, что до города еще около десяти верст, а между тем ночь была близка и заходящая гроза, того и гляди, что сейчас разразится.
Шкарин стегнул лошадь. Телега загремела, подбрасывая седока над канавкой и ямкой. Впереди, не больше как в версте, показалась деревня. Уж видна была ее улица и избушки, вытянутые в два ряда, как по ниточке. От этой деревни до города было верст девять, и хотя от нее дорога шла лучше (деревня стояла на большаке), но Павел Анисимыч понял, что до города ему сегодня не добраться.
Когда он въехал в деревню, то туча расползлась уже по всему западу и одним крылом осеняла деревню. Чтобы не попасть под дождь, Шкарин поспешил поскорее куда-нибудь укрыться и, увидав в одной избе открытое окно и выглядываюшую из него бабу, повернул туда лошадь и спросил:
– - А что, родимая, нельзя ли ночевать у вас?
– - А куда едешь-то? -- вместо ответа спросила баба.
– - Недалеко, да вишь гроза собирается, хочется убраться.
– - Большака-то дома нет… а ты вот что: поезжай-ка лучше к Горкину, эна на том конце-то живет, вон ставни-то у окон зеленые; он пускает. У него, коли-что, и водочки можно найти, и харчей каких.
– - Чего мне харчиться, я не дорожный, мне бы где от дождя спрятаться да от темной ночи.
– - Все равно, у него лучше, у него все проезжие ночуют.
– - Ну, ладно, поедем хоть туда, -- сказал Шкарин и, дернув за вожжи, поехал дальше.
"Горкин, Горкин, -- вслух думал Павел Анисимыч, -- прозвище что-то знакомое! А, это не тот ли мошенник, что одного проезжего обобрал?"
И Павел Анисимыч вспомнил, как несколько лет тому назад ходили слухи, как в этой деревне на ночлеге "обчистили" одного проезжего, и когда он поднял шум, то его так исколотили, что он еле со двора убрался. "Неужели это тот?" -- подумал Шкарин, и его охватила робость; но это чувство продолжалось не долго.
"Что я, капиталы, что ль, у меня какие или добра много, чего мне бояться-то? -- ободрил он себя. -- Мне он не страшен, еще, може, скорей что о пропаже своей в таком месте разузнаю".
Вскоре он подкатил к большой крепкой избе с зелеными ставнями и, слезши с телеги, подошел под среднее окно и постучался в него кнутовищем.
– - Что надо? -- послышался громкий оклик из избы.
– - Ночевать нельзя ли?
– - Подъезжай к воротам.
Павел Анисимыч повернул лошадь к воротам; в это время изнутри стукнули щеколдой, и ворота отворились. В них стоял толстый, приземистый мужик с рыжей бородой, грязноватым цветом лица и быстро бегающими небольшими серыми глазами. По тому, что он был в кумачевой рубашке и двубортной грязной и выцветшей жилетке, можно было подумать, что он сам хозяин. Павел Анисимыч поклонился ему.
– - Здорово, -- небрежно кивнул ему хозяин, быстро окинув взглядом и подводу, и проезжего, и видимо ничего не замечая особенно выгодного в них для себя.
Павел Анисимыч взял лошадь под уздцы и ввел ее в широкий и просторный, наглухо покрытый соломой двор.
На улице в это время прокатился гулкий раскат грома, и тотчас же закапал редкий, но крупный дождик. Павел Анисимыч перекрестился.
– - Слава Богу, убрался до дождя, -- проговорил он и стал выпрягать лошадь.
– - А куда едешь-то? -- как-то сквозь зубы процедил хозяин.
– - Еду-то? В город, -- сказал Павел Анисимыч.
– - По каким делам?
Шкарин запнулся. "Зачем ему говорить правду?" -- мелькнула в голове его мысль. И сейчас же он торопливо ответил:
– - За покупками кое-какими.
– - Так, -- протянул Горкин. -- Ну, убирайся тут да приходи в избу.
И он поднялся на высокие мостенки и скрылся в сенях. Павел Анисимыч отпряг лошадь, задал ей корму и, окинув взглядом надворные постройки Горкина, отправился вслед за ним.
III.
Изба была просторная и неуютная: окна казались выехавшими на улицу, стекла грязные, на стенах хотя и были прибиты несколько картин, но небрежно; на лавках было разбросано разное тряпье, на полу у печки лежала небольшая дощечка с кормом, должно быть, для цыплят, хотя цыплят в избе уже не было, а только были заметны их следы. Людей, кроме хозяина, в избе еще было двое: высокая, худая, как будто забитая и запуганная баба, хозяйка, и молодая, краснощекая, с надменным лицом девка, дочь хозяев, более похожая на отца, особенно глазами, Хозяйка ответила на приветствие Шкарина обычным "добро пожаловать", а девка почти и не взглянула на него, а с совершенно равнодушным видом прошла в чулан и осталась там.
– - Садись вон там, -- сказал хозяин, показывая место Шкарину под средним окном у чулана, а сам сел к боковому окну по конец стола. Шкарин сел на лавку и еще раз окинул избу глазами. На улице снова сверкнула молния и раздался сильный раскат грома; вслед за этим дождь полил как из ведра. Шкарин перекрестился, а хозяин вскочил с места, подошел к окнам и стал запирать их; хозяйка, истово перекрестившись в свою очередь, скрылась в чулане.
