Анатолий ЛЕРНЕР.
БОЛЕРО.
1.
Кажется, сегодня ему удалось побыть какое-то время самим собой. Конечно, это могло бы стать радостным событием, если бы сам факт бытия не казался ему невероятным. Дело в том, что он давно уже никем не был. Да что там, не был! Он попросту уже позабыл не только те времена, когда он был, но и те, когда еще помнил себя.
А ведь было! Было. Всг было...
И было время, когда он помнил и чтил в себе Бога...
Забыл...
А сегодня, надо же такому вдруг случиться! Он вспомнил себя. Вернее, припомнил... Припомнил одну лишь только грань. Зеркальную грань того драгоценного кристалла, что заключал в себе всю память обо всем. И сегодня эта грань замерцала в божественном свете свечей. И ему, наблюдателю, показалось, что он видел то, как луч кристалла, отразившись в настенном зеркале, слился с его собственным отражением.
Это отражение не понравилось ему. В зеркале он видел тупой, бессмысленный взгляд раздраженного на весь мир человека. Проделав ряд манипуляций лицевыми мышцами, а, попросту, покривлявшись, он придал отражению в зеркале вид беззаботного и счастливого человека, о котором трудно и подумать, что он писатель.
Из зазеркалья вынырнул поэт.
Поэт Той Бренер. Тот самый Той, скоморох и пересмешник, что бежал от серьезных разговоров. Он бежал туда, где его попытки обретения внутренней тишины, являли дух. В его мире это называлось поэзией.
Той подумал, что прошли те времена, когда не нужно было никому объяснять, что, вообще-то дух сам избирает способы своего явления.
Эта мысль пришлась на выдох, - первое, что отметил про себя Той. Когда же писатель пришел в себя, он отметил, что свое обморочное состояние ему удалось перенести на ногах.
Странно, - подумал Той, глядясь с нескрываемым любопытством в зеркало. Ощущение того, что он с кем-то поменялся местами, не оставляло его ни на миг.
Собственно, - успокаивал он себя, - зачем кому-то нужно было меняться со мной местами? Разве что, моему отражению?..
Простая догадка мурашками пробежала по рукам. Он сжал кулаки и увидел "гусиную кожу" рук. Руки были чужими... Они показались ему инородными... Ну, не его это были руки!
То есть, конечно же - его, но сегодня... здесь... вот именно сейчас, в этот миг... Он ощущал...
Отражение разжало кулаки и раскрыло перед ним ладони. Где правая, где левая рука, - понять было невозможно.
Вслед за потерей личности, утратило смысл и определение сторон. Исчезла грань между смыслом и нелепицей, ибо иллюзии являлись в этот мир пестрыми, как правило, громкими истинами, тогда как сама истина всегда скромно и незаметно пребывала рядом. За эту скромность и неузнаваемость, она вновь объявлялась иллюзией.
Он оторвал взгляд от зеркала и снова принялся изучать свои руки. И не то, чтобы ему не нравились эти его руки, просто...
Просто, это были обычные человеческие руки. Такие же руки, как у всех. Ничем не приметные руки. Исполненные во плоти. Дело было в ином. Просто... Сегодня...Когда он осознал себя...Он был Шивой.
- Да! - Смеется в писателе скоморох. - Сегодня ты был тем самым, танцующим Богом Шивой. Тем, кто повсюду изображается так, словно бы у него две пары рук. А тот, кто был сегодня Шивой, знает как никто другой то, что рук могло бы быть изображено гораздо больше. Ведь две пары рук Шивы - это трепещущие крылья любви и вдохновения. Того самого вдохновения, которое хоть один раз, но должен был испытать ты, живущий на Земле!
Той ощущал всем своим существом восторг от приближающегося озарения. Да это и было сродни утреней заре, на которую во все глаза глядело изумленное чудом дитя.
Что помнит ребенок? Он помнит все... и он уже не помнит ничего...
Писатель подумал, что, пожалуй, невозможно ему забыть вдох вдохновения. И сам полет тоже нельзя забыть. Или...потом... многим позднее - выдох...
Выдох.
Это был выдох свершившегося танца. Выдох любви, пережившей танец. Просто - выдох. Выдох крылатого руками Бога.
Выдох Бога Шивы...
Выдох...
...Это потом в нем, как всегда, спохватится писатель. Это потом писатель будет искать слова... Теперь же, по разумению писателя, творилось чудо.
Или колдовство.
И следовало очиститься, освободиться от всего лишнего, отпустить искрометные мысли и вернуть им назад порожденные ими эмоции.
Тем не менее, эта магия творилась его собственными руками. Парой тех самых рук, коими повелевал танцующий Шива.
2.
Эта история началась в горах, что неподалеку от Тверии. Жена подбила подругу, а та - всю компанию, отправиться к пещерам Арбель. Ну не давали жене покоя эти пещеры! И каждый раз, когда автобус проносился по тверийской трассе, он наблюдал за тем, как не могла отвести от них взгляда Лика. Каждый раз у нее возникало желание взобраться на гору и войти в одну из пещер. Только в одну...
Но каждый раз автобус проносился мимо. А непонятое чувство, порождающее неосознанное желание, щемило сердце...
А после - тоска изматывала душу.
Тремя машинами компания въехала на небольшую низменность, образованную пропастью между горным хребтом и единственным утесом... Казалось, еще не затихли здесь прежние страсти. Той стоял у подножия утеса, словно бы сам порвал с грядой гор, будто оставил, бросил всех, удалившись в долину.
Моросил мелкий мартовский дождь, но это не мешало весеннему солнышку влюблено улыбаться энтузиастам.
Живописная долина заворожила всех.
Веселая компания зачаровано молчала. Слышались только протяжные выдохи, словно с души каждого был сброшен только ей ведомый камень.
Теперь же, пошли круги.
Небольшая арабская деревенька уютно разместилась неподалеку. Белый абрис в напряжении устремленного в небо минарета был обращен к долине. Казалось, здесь все пребывало в состоянии ожидания. И каждый, кто сумел прочувствовать это, невольно попадал в поле извечного ожидания, искрящегося напоминаниями о неких удивительных, давних и порядком позабытых событиях.
Той смотрел на то, как мало-помалу компания начинала подниматься в гору, к пещерам. Возглавила подъем Лика. Следом за ней поднимались Танка со своим поклонником Кентавром.
Однажды приехав с Ктавом погостить у Бренеров, Кентавр увидел их подругу и, понятное дело, не мог не влюбиться. С тех пор он не только забыл представиться Тою - Кентавр забыл обо всем. И о том, что некогда являлся тем, кто обучал богов, и, что в этой жизни он был блистательным астрологом.
- Любовь зла, - мягко говорила подруге Лика, - полюбишь не только кентавра, но и козла психолога.
Аккуратно огибая замешкавшихся в начале пути Ктава и Ветку, поднимались в гору Шамиль с Танюшкой. Рядом с мамой, поднимался в гору младший сын Антон...
Ага, вот и Ктав последовал вслед за всеми. Ветка, напротив, решительно направляется в сторону Тоя.
- Только сумасшедшие могут в дождь разгуливать по горам! - Ветка искала в Тое участия.
- Ты человек городской, - вяло произнес Той... Ему хотелось побыть одному. Что-то случилось сейчас. Только что. Едва он увидел эту скалу. Скалу, противостоящую гряде.
- Да, - неловко улыбаясь, произнесла Ветка, - не люблю я деревню с ее мухами и комарами.
- Не любишь природу? - Участливо спросил Той.
- Я красивую обувь люблю, - смеялась Ветка, - а красивая обувь не вяжется как-то с грязью и навозом.
Мелкий дождь вернул их в машину Ктава.
"Покурим?" - Спросила Ветка. И они покурили. И Той не отводил взгляда от пещеры. И он поведал Ветке о своих смутных ощущениях. Он ощущал это,.. как свидание, что ли?.. Свидание с утесом, давшим некогда приют некому бунтующему духу... Вон в той пещере...
- Первый раз мне напомнили об этой горе, - говорил Той, указывая на скалу пальцем, - когда я впервые оказался в Грузии. Мне было чуть больше двадцати. Влюбленный, счастливый, приехал я в Рустави и сразу же полюбил этот маленький тихий городок, стоящий у подножия, ну, если не такой же скалы, то, довольно-таки, похожего на нее высокого холма, или даже одинокой горы...
Чего стоило одно только его воспоминание о Рыжем Бесе, который прознал о предстоящем утреннем походе в гору, и на спор принудил Тоя присесть триста раз перед сном.
...Дождь прекратился. Той вышел из машины. Взглянув на небо, в котором снова сияло солнышко, он оглянулся туда, где в обнимку с многочисленными наложницами-пещерами возлежал хребет. Казалось, он и теперь не без ревности взирает на пещеру, так ни разу и не принадлежавшую ему. "Я помню эту пещеру, - сказал, закуривая Той. - Должно быть, здесь происходило что-то важное. Чувство такое, словно все здесь родное... будто жил я здесь... точно это моя земля. - Той развел руки в стороны. Но на сей раз, это был не жест бессилия, нет. Так раскрывается цветок лотоса, так распахиваются крылья для полета, так бросаются в объятия долгожданной любви.
- Представляешь, Ветка, как я понимаю Лику, которая, - ты же видела, буквально кинулась-таки в эти горы!
