Екатерина Андреевна Краснова
Сон наяву
… Он стоял на высоком берегу. Сквозь гибкие ветви азалий и олеандров, отягчённых белыми и розовыми цветами, сверкало голубое озеро. Над его головой сплетались апельсинные и лимонные деревья, благоухали их цветы — ароматные жемчужины венчальной короны. Горлицы ворковали в тени исполинских магнолий; золотой фазан качался на ветке вьющихся роз, сбегавших из порфировой вазы на белые мраморные ступени. Ветер колыхал лёгкие гирлянды каприфолий и жасминов и подёргивал серебряной рябью прозрачную воду, плескавшуюся у подножия широкой лестницы…
Ему казалось, что он видит сказку наяву или волшебный сон. Но это был только маленький островок на Лаго-Маджоре, и он видел его при ярком свете полуденного солнца.
Он был молод и счастлив, он был любим, и он видел Италию в первый раз. Его любили нежно и преданно; он любил весело и беспечно. Ему нравились её милые глаза и розовые губки; ему нравилось, что она считала его лучшим и красивейшим из людей. Она ждала и любила далеко, на севере; перед ним цвёл юг.
Он был одинок в раю, но отсутствие Евы его не томило. Он знал, что она существует и любит его, и этого было довольно.
Он только что перенёс тяжёлую болезнь на родине. Его прислали в страну весны, чтобы восстановить свои силы, и он чувствовал, как они росли с каждым днём, как закипали в нём жажда жизни и самая жизнь. По деятельность ещё дремала.
Он жил на Лаго-Маджоре и весь отдавался наслаждению созерцательной жизни среди чудных островов.
Ему нравился больше всего самый уединённый и самый запущенный из этих островов, — остров Мадре. Там реже всего встречались иностранцы-посетители, там реже всего жил настоящий владелец, граф Борромейский. Старый садовник привык к частым посещениям «форестьера» и не мешал ему одиноко блуждать по тенистым садам.
Однажды, в сумерках, он вышел из лодки на знакомую пристань и отворил чугунную решётку сада. Тихо-тихо, вдыхая полною грудью вечернюю прохладу, он поднялся по мраморным ступеням и повернул направо, вдоль берега, в аллею апельсинных и лимонных деревьев. Пряный аромат их цветов пропитывал воздух, и как только он очутился под их густым сводом, его охватила такая глубокая, таинственная тишина, что казалось, будто всё заснуло кругом. Удаляясь от берега, углубляясь в чащу магнолий и камелий, он шёл всё дальше и дальше и забыл весь остальной мир. Ни вздоха, ни звука, ни голоса не было слышно. Небо улыбалось в вышине последней розовой улыбкой. Отблеск заката ласкал широкие листья муз и вершины тёмных кипарисов.
Вечерние тени сгущались в роще миртов и лавров; их зелёные кущи сливались в чёрную массу. Но вот они поредели и расступились: он вышел на маленькую поляну.
Посреди высокая струя фонтана подымалась из пасти бронзового дельфина, обнявшего сирену; хрустальные брызги беззвучно падали на луг гелиотропов. Большая ваза белела на золотом пьедестале; павлин спал на краю, уткнув голову под крыло и распустив пышный хвост на белый мрамор. Весь сад точно спал волшебным сном. Казалось, что за этими воздушными араукариями стоит дворец спящей царевны.
Он остановился. Он почувствовал себя царевичем из сказки. Царевна близко; она спит за этими стенами цветов и деревьев, в беломраморном дворце, на ложе из слоновой кости, усыпанном розами. Улыбаются её уста, ожидая поцелуя; содрогаются её ресницы, предчувствуя пробуждение… Она близко, и ему суждено пробудить её среди сказочных чудес, для сказочного счастья…
Действительность исчезла, сказочный мир окружил его. Ему грезился сон наяву…
Всё молчало.
И вдруг… Во сне или наяву? Он услышал тихий, мелодический звон струн. Аккорд, другой… Или это струя фонтана зазвенела в тишине, ударяясь о металлический бассейн? Ещё и ещё… Нет, это не фонтан!
Отчётливо и звонко прозвучало несколько аккордов, всё громче и громче, — и к ним присоединился звучный, прекрасный голос. Спокойно и плавно неслись могучие звуки; они точно росли, точно распускали широкие крылья и парили в воздухе, напоённом ароматом роз и лимонов. Он слушал как очарованный.
— Аvе, maris stella!.. A-ve… [1] — прозвучал последний, торжественный возглас, и голос замер.
Струны звенели, удаляясь и затихая.
Он очнулся и бросился как безумный в ту сторону, откуда доносилась музыка. Он миновал густую рощу хвойных деревьев и очутился на широкой лужайке. Группы статуй тонули в море цветов; за ними виднелся дворец, окутанный голубыми сумерками. Всё было пустынно и тихо, только струны звенели где-то в вышине.
Он долго стоял на одном месте, прислушиваясь к их таинственному звону. Притягиваемый этим тихим звуком как магнитом, он приблизился к самому дворцу и остановился перед колоннадой входа. На круглой площадке веерная пальма широко раскинула свой венец. Огромный фонтан посылал в воздух целый сноп могучих струй, которые уже начинала серебрить луна.
Высоко улетали бриллиантовые брызги.
Он поднял голову, любуясь ими. Он взглянул на небо, просиявшее редкими звёздами, на тёмный дворец, на ряд высоких окон, отражавших лунный свет, — и вдруг ясно увидел, как одно окно открылось.
Оно открылось тихо, беззвучно, само собою; темнота скрывала ту невидимую руку, которая его отворила. И в ту же минуту из окна послышались знакомые, тихие аккорды, и чудный голос вырвался на волю, вдыхая жизнь в спящие сады.
Не гимн путеводной звезде, но упоительную песнь любви, страстный призыв к наслаждению услыхали влюблённые сады. Нежно журчали фонтаны; мраморные нимфы улыбались среди миллионов роз, открывавшихся на встречу весенней ночи…
— Morir d'amor!.. [2] — неслось из окна.
Он не выдержал. Он распахнул стеклянные двери и очутился в высоких сенях. По стенам висело гигантское оружие; широкая лестница, уходившая наверх, белела в полумраке; пение доносилось сверху. Он устремился наверх.
Он шёл, точно его несли крылья. Он видел точно во сне ряд пустынных залов, по которым он проходил. Лунный свет, врываясь в огромные окна, ложился белыми полосами на мозаичном полу; шаги глухо звучали. Белели статуи, отделяясь от стен; вазы из порфира и ляпис-лазури сторожили двери. Чернел балдахин над старинным ложем; тускло мерцали гигантские зеркала. Убранство залов неясно выделялось из темноты; страшно становилось в этом полумраке.
Вдруг, в глубине, блеснула полоска света. Музыка, которая всё время звучала в отдалении, стихла. Но зато загорелся свет, к которому его влекло как бабочку к огню.
Он миновал ещё два пустых тёмных зала и очутился перед высокой полуоткрытой дверью, из-за которой струилась слабая полоса света.
Сердце его страшно забилось. Он слегка толкнул дверь и остановился на пороге.
Перед ним был небольшой круглый зал, увенчанный куполом. Стены его скрывали опущенные драпировки; статуи, бюсты, старинное оружие, дорогая мебель, огромные вазы, наполненные цветами, загромождали его совершенно в странном, живописном беспорядке. На мраморном полу, среди цветов и помпейских ваз, лежала только что оставленная гитара, палитра и разбросанные кисти. Неподалёку стоял мольберт.
Но он едва заметил это необыкновенное убранство. Ему прямо бросилась в глаза странная фигура в пёстром восточном костюме, стоявшая у самого входа. Высоко поднявши над головой обнажённые чёрные руки, украшенные сверкающими браслетами, она держала роскошный букет, из которого точно вырастали прозрачные восковые свечи. Это был венецианский канделябр, освещавший комнату, — хрустальный принц из «Тысячи и одной ночи». Его медно-красное лицо увенчивала зелёная чалма, и резко выделялись на нём белки чёрных глаз. Их неподвижный стеклянный взгляд прямо встретил неожиданного гостя. Но не один этот стеклянный взгляд.
Прямо против входа, из глубины ниши, слегка завешенной золотистой драпировкой, на него смотрели пронзительно-живые, огненные глаза чудно-прекрасной женщины.
Она стояла неподвижно как статуя. Её страстное, южное лицо, пылавшее пламенным румянцем, её тяжёлые, чёрные как ночь, волосы, увенчанные красными цветами, вся её стройная фигура в ослепительно белой одежде, выступала на тёмном фоне, озарённая ярким светом, исходившим неизвестно откуда. Её красота сияла из глубокой ниши.
Хрустальный принц, сверкая белками стеклянных глаз, сторожил вход в её убежище и высоко держал над головой букет цветов и огней.
Она стояла и улыбалась. Её глаза впивались в душу, пронизывали насквозь, жгли и ласкали…
Прошло всего несколько мгновений, но ему показалось, что целый век отделил его от прошлой жизни. Поток новых, неудержимых ощущений нахлынул и закипел в его груди. Он слышал биение своего сердца.
