Михаил Воронов - Комары

Дачная жизнь в нынешнем году началась, как известно, чрезвычайно поздно, и началась она среди таких жестоких холодов, от которых одни дачные селища вымерзли окончательно, другие обратились в сплошные больницы, наполненные обезображенными пациентами мужского и женского пола, и лишь третьи, наконец, — признаться, очень немногие, — удачно перенесли сказанную стужу. Причину такой удачи нужно искать, разумеется, с одной стороны, в выносливости русского человека вообще, а с другой — в остроумном сочетании шуб, теплых пальто, шапок с наушниками и меховых сапог, живописно рисовавшихся там и сям среди тошей зелени полей, скудной листвы дерев и поражающей красоты цветущих болот. Но ведь всему есть конец. Первые числа июня, как помнит каждый, принесли даже нам тридцатиградусный жар: сверкающее солнце стояло над нами вверху, зефиры порхали понизу, и какая-то сладостная истома уже начала было разливаться по нашим членам. «Лето-с добренькое-с», — восклицал чиновник; «Таперьча попреем», — отзывался купец; «Ах! ах!» — взывала барышня, насаживая копну-шиньон на плешивую маковку, и бежала вон из дачи… Однако суровому року угодно было внести новое испытание и в эту бедную радостями жизнь. Испытание действительно было ужасно; и вот изображению этих-то ужасов мы и посвящаем сие истинное, хотя и невероятное повествование.

Алеша Перепелкин, которому суждено играть одну из главных ролей в этой истинной, хотя и невероятной истории, был сын чиновника четырнадцатого класса Степана Перепелкина. В те времена, к которым относится наш рассказ, Алеша сам уже был чиновником четырнадцатого класса и занимал видное место канцелярского служителя, с жалованьем в двенадцать с полтиною в месяц или полтораста рублей в год. Герой наш был высокого роста, отлично сложен, неглуп и шепеляв от природы и достаточно образован, — то есть настолько достаточно, чтобы быть редактором газеты «Весть»[1], находящейся, как известно, в настоящее время под ведением талантливого нашего литератора А. Пензина. Алеша проживал на Песках, где нанимал комнатку у мещанки Плюгачевой, а стол имел у кухмистера, за 25 копеек в сутки (разумеется, два блюда). Редкая бережливость и помрачающая ум аккуратность сделали то, что молодой человек умел прекрасно распорядиться своими скудными средствами и даже перед последней святой купил себе дождевой зонтик в пять рублей серебром, о котором столоначальник Алеши изволил сказать, что это «штукенция важная». Для полноты характеристики Перепелкина здесь мы должны прибавить, что он был очень влюбчив, играл на гитаре и недурно напевал тенором «Черную шаль».

Так проживал наш герой изо дня в день, из года в год и дожил наконец до весны текущего года, двадцать третьей в его жизни. После Фоминой недели случилось как-то Алеше блуждать по Пескам и их окрестностям; мыкаясь из улицы в улицу, из переулка в переулок, он дошел незаметно до Таврического сада, а так как ворота были отперты, то Перепелкин и поспешил войти. Весенний воздух, кое-какая зелень, плесень на воде, заросшие дорожки и дуплистые ободранные деревья — все располагало к мечтательности и уносило мысли к далеким временам счастливого детства, с сказкой и песней няни, с музыкой-речью матери, звонкими голосами сверстников, играми, забавами, а порой и подзатыльниками отца. Вот идет себе Алеша, идет да мечтает, мечтает да поет «Черную шаль», вдруг он видит впереди на той же дорожке огромный шиньон, к которому было пришпилено живое существо; всматриваясь пристальнее в шиньон и существо, Перепелкин, хотя и не без труда, узнал, однако, в этом последнем девушку. Рядом с шиньоном и девушкой шел какой-то молодой человек и старался завести разговор. Алеша ускорил шаги и нагнал интересную пару.

— Вы есть прелестны! — приставал неизвестный модой человек.

— Ах, оставьте меня, ради бога! — вымолвила спутница.

— Вы есть ангел!

Спутница потупила глаза и молчала.

— Я в вас влюбимшись, за вашу красоту.

— Послушайте, оставьте меня, прошу вас, — умолял шиньон.

Но все просьбы и мольбы несчастной девушки оставались напрасными: дерзкий мужчина продолжал прилипать, и наглость его росла с каждой минутой. Будучи от рождения враг всяких скверностей, Алеша не вытерпел и, подскочив сзади к незнакомцу, дал ему такого киселя, от которого презренный ферлакур[2] вспахал носом землю и наполнил воздух криками: «Караул! режут!» Не желая подвергаться всем последствиям этого неприятного пассажа, Алеша с надлежащей сообразительностью подобрал полы своего пальто и задал такого стрекача, что лишь пятки засверкали в воздухе; шиньон с не меньшей стремительностью последовал за ним, а злополучный любезник встал и пошел к канаве — всполоснуть свою физиономию.

— Благодарю вас, благодарю вас! — воскликнула со слезами девушка, хватая Перепелкина за руку. — Я вам по гроб жизни обязана, — прибавила она, рысью вбегая в ворота и галопом поспешая далее. «А кисель был хорош», — подумала она, исчезая.

В прошлой главе, как, вероятно, помнит читатель, мы упомянули о шиньоне и неизвестном существе женского рода, пристегнутом к этому чудесному изобретению нашего века; теперь мы без обиняков объявляем, что упомянутое существо было — героиня пашей истинной, хотя и невероятной повести, Таня Черноусова.

Таня Черноусова, дочь поручика в отставке, Степана Филимонова Черноусова, и жены его, поручицы, Феклы Прохоровны Черноусовой, была девица двадцати лет от рождения, лукава, небольшого роста, недурна собой и когда-то воспитывалась в благородном пансионе госпожи Заплевкиной, откуда вынесла преизящные манеры, уменье делать реверансы и прочие необходимости современной женщины. Таня, хорошо знающая свет и людей, прекрасно одевалась, жила в Кирочной улице, любила молодцовский клуб зимою, Таврический сад весною и дачу где-нибудь в окрестностях летом, — словом, героиня наша была прекрасною женщиною в полнейшем значении этого слова. Если к такой характеристике мы прибавим, что Таня елозила на коньках зимой не без эффекта и превосходно изучила все тайны женского кокетства, — мы только послужим истине и выставим изображаемую нами девушку во всем ее грандиозном величии, и ничего больше.

Но тут мы намерены перекинуть два-три слова о женщинах вообще.

Как известно, лучшие мыслители нашего времени гг. Соловьев, Стебницкий, Авенариус и другие[3] не без основания боролись и борются против ужасной современной болезни, носящей название женской эмансипации. В чем состоит эта болезнь, мы, признаться, сказать не можем, хотя и намерены присоединить свой слабый голос к голосам упомянутых бойцов, так же как и мы малосведущих.

Мы не намерены вдаваться в длинные рассуждения о сущности и причинах реченной эпидемии; не намерены мы также вступать и в полемику с кем бы то ни было; но мы только коротко укажем нашим противникам на процветание лавок с панскими товарами, на шиньоны с грегаринами, на модные журналы, — и, надеемся, эти факты будут свидетельствовать сами за себя. Короче: женщина наша, как мы думаем, не только не ослабла среди тяжелых испытаний, которым она подвергалась еще так недавно, напротив, она вышла победительницей из этой борьбы и с честью теперь несет свой длинный шлейф или короткую юбку с бесчисленными фестонами.

Итак, Таня Черноусова принадлежала к числу лучших наших женщин… Но — обратимся же к ней.

После сцены в Таврическом саду, описанной в прошлой главе, семейство Черноусовых собиралось на дачу. Смотрели в Лесном — не нравится, смотрели в Кушелевке — тоже, наконец решили, что следует переехать во Второе Парголово. Сказано — сделано. Сдали городскую квартиру и недолго думая переехали.

Тане в первое время особенно нравились прогулки по окрестностям нового их обиталища: нравился ей Шуваловский сад, Парнас, озеро и ферма в Первом Парголове, нравилась ей Заманиловка, нравилось Третье Парголово и даже нравился чудак дачник на Кабаловке, устроивший себе шалаш из рогож на небольшом островке среди небольшого озера. Правда, все эти прогулки Таня производила в теплом пальто или меховой шубе, ибо на дворе стоял мороз в десять градусов; но и среди такой стужи горячим ключом била ее кровь и трепетало сердце, так как с нею был он… Алеша Перепелкин…