М.Горький
Мещане
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Бессеменов, Василий Васильев, 58 лет, зажиточный мещанин, старшина малярного цеха.
Акулина Ивановна, жена его, 52 года.
Петр, бывший студент, 26 лет; Татьяна, школьная учительница, 28 лет, его дети.
Нил, воспитанник Бессеменова, машинист, 27 лет.
Перчихин, дальний родственник Бессеменова, торговец певчими птицами, 50 лет.
Поля, его дочь, швейка, работает в семьях поденно, 21 год.
Елена Николаевна Кривцова, вдова смотрителя тюрьмы, живет на квартире у Бессеменовых, 24 года.
Тетерев, певчий; Шишкин, студент, нахлебники у Бессеменовых.
Цветаева, учительница, подруга Татьяны, 25 лет.
Степанида, кухарка.
Баба с улицы.
Мальчишка, маляр.
Доктор.
Место действия - маленький провинциальный город.
ОБСТАНОВКА
Комната в зажиточном мещанском доме. Ее правый угол отрезан двумя глухими переборками; они выступают в комнату прямым углом и, стесняя задний план ее, образуют на переднем еще маленькую комнату, отделенную от большой деревянной аркой. В арке протянута проволока, на ней висит пестрый занавес. В задней стене большой комнаты - дверь в сени и другую половину дома, где помещается кухня и комнаты нахлебников. Слева от двери - огромный, тяжелый шкаф для посуды, в углу сундук, справа - старинные часы в футляре. Большой, как луна, маятник медленно качается за стеклом, и, когда в комнате тихо, слышится его бездушное - да, так! да, так! В левой стене - две двери: одна в комнату стариков, другая - к Петру. Между дверями печь, облицованная белыми изразцами. У печи - старый диван, обитый клеенкой, пред ним большой стол, на котором обедают, пьют чай. Дешевые венские стулья с тошнотворной правильностью стоят у стен. Слева же у самого края сцены стеклянная горка, в ней - разноцветные коробочки, пасхальные яйца, пара бронзовых подсвечников, ложки чайные и столовые, несколько штук серебряных стаканчиков, стопок. В комнате за аркой, у стены против зрителя - пианино, этажерка с нотами, в углу кадка с филодендроном. В правой стене - два окна, на подоконниках - цветы, у окон - кушетка, около нее - у передней стены маленький стол.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Вечер, около пяти часов. В окна смотрит осенний сумрак. В большой комнате - почти темно. Татьяна, полулежа на кушетке, читает книгу, Поля у стола - шьет.
Татьяна (читает). "Взошла луна. И было странно видеть, что от нее, такой маленькой и грустной, на землю так много льется серебристо-голубого, ласкового света"...
(Бросает книгу на колени себе.) Темно.
Поля. Зажечь лампу?
Татьяна. Не надо! Я устала читать...
Поля. Как это хорошо написано! Просто так... и грустно... за душу берет... (Пауза.) Ужасно хочется знать - какой конец? поженятся они - иль нет?
Татьяна (с досадой). Не в этом дело...
Поля. А я бы такого не полюбила... нет!
Татьяна. Почему?
Поля. Скучный он... И всё жалуется... Неуверенный потому что... Мужчина должен знать, что ему нужно делать в жизни...
Татьяна (негромко). А... Нил - знает?
Поля (уверенно). Он знает!
Татьяна. Что же?
Поля. Я... не могу вам это рассказать... так просто, как он говорит... Но только - дурным людям... злым и жадным - плохо будет от него! Не любит он их...
Татьяна. Кто - дурен? И кто - хорош?
Поля. Он Знает!.. (Татьяна молчит, не глядя на Полю. Поля, улыбаясь, берет книгу с ее колен.) Хорошо это написано! Она очень уж привлекательная... такая прямая, простая, душевная! Вот как видишь женщину-то, в милом образе описанную, так и сама себе лучше кажешься...
Татьяна. Какая наивная... смешная ты, Поля! А меня - раздражает вся эта история! Не было такой девушки! И усадьбы, и реки, и луны - ничего такого не было! Всё это выдумано. И всегда в книгах описывают жизнь не такой, какая она на самом деле... у нас, у тебя, например...
Поля. Пишут про интересное. А в нашей жизни - какой интерес?
Татьяна (не слушая, с раздраженьем). Мне часто кажется, что книги пишут люди... которые не любят меня и... всегда спорят со мной. Как будто они говорят мне: это лучше, чем ты думаешь, а вот это - хуже...
Поля. А я думаю, что все писатели непременно добрые... Посмотрела бы я на писателя!..
Татьяна (как бы сама с собою). Дурное и тяжелое они изображают не так, как я его вижу... а как-то особенно... более крупно... в трагическом тоне. А хорошее - они выдумывают. Никто не объясняется в любви так, как об этом пишут! И жизнь совсем не трагична... она течет тихо, однообразно... как большая мутная река. А когда смотришь, как течет река, то глаза устают, делается скучно... голова тупеет, и даже не хочется подумать - зачем река течет?
Поля (задумчиво глядя пред собой). Нет, Я бы посмотрела на писателя! Вы читали, а я нет-нет да в подумаю - какой он? Молодой? старый? брюнет?..
Татьяна. Кто?
Поля. Вот этот писатель...
Татьяна. Он умер...
Поля. Ах... жалко как! Давно? Молодой?
Татьяна. Средних лет. Он пил водку...
Поля. Бедненький... (Пауза.) И почему это - умные люди пьянствуют? Вот этот, нахлебник ваш, певчий... он ведь умный, а - пьет... почему это?
Татьяна. Жить скучно...
Петр (заспанный, выходит из своей комнаты). Экая тьма! Кто это сидит?
Поля. Я... и Татьяна Васильевна...
Петр. Что ж вы огонь не зажжете?
Поля. Мы сумерничаем...
Петр. В мою комнату от стариков запах деревянного масла проходит... Должно быть, от этого во сне видел, будто плыву по какой-то реке, а вода в ней густая, как деготь... Плыть тяжело... и я не знаю - куда надо плыть... и не вижу берега. Попадаются мне какие-то обломки, но когда я хватаюсь за них - они рассыпаются в прах... гнилые, трухлявые. Ерунда... (Насвистывая, шагает по комнате.) Пора бы чай пить:
Поля (зажигая лампу). Пойду, похлопочу... (Уходит.)
Петр. По вечерам у нас в доме как-то особенно... тесно и угрюмо. Все эти допотопные вещи как бы вырастают, становятся еще крупнее, тяжелее... и, вытесняя воздух, - мешают дышать. (Стучит рукой в шкаф.) Вот этот чулан восемнадцать лет стоит на одном месте... восемнадцать лет... Говорят жизнь быстро двигается вперед, а вот шкафа этого она никуда не подвинула ни на вершок... Маленький я не раз разбивал себе лоб о его твердыню... и теперь он почему-то мешает мне. Дурацкая штука... Не шкаф, а какой-то символ... чёрт бы его взял!
Татьяна. Какой ты скучный, Петр... Тебе вредно жить так...
Петр. Как это?
Татьяна. Ты нигде не бываешь... только наверху у Лены... каждый вечер. И это очень беспокоит стариков... (Петр, не отвечая, ходит и свищет.) Знаешь - я стала сильно уставать... В школе меня утомляет шум и беспорядок... здесь - тишина и порядок. Хотя у нас стало веселее с той поры, как переехала Лена. Да-а, я очень устаю! А до праздников еще далеко... Ноябрь... Декабрь. (Часы бьют, шесть раз.)
Бессеменов (высовывая голову из двери, своей комнаты). Засвистали козаченьки! Прошение-то, поди-ка, опять не написал?
Петр. Написал, написал...
Бессемёнов. Насилу-то удосужился... эхе-хе!
(Скрывается.)
Татьяна. Какое это прошение?
Петр. О взыскании с купца Сизова 17 р. 50 к. за окраску крыши на сарае...
Акулина Ивановна (выходит с лампой). А на дворе-то опять дождик пошел. (Подходит к шкафу, достает из него посуду и накрывает на стол.). Холодно у нас чего-то. Топили, а холодно. Старый дом-то... продувает... охо-хо! А отец-то, ребятишки, опять сердитый... поясницу, говорит, ломит у него. Тоже старый... а всё неудачи да непорядки... расходы большие... забота.
Татьяна (брату). Ты вчера у Лены сидел?..
Петр. Да...
Татьяна. Весело было?
Петр. Как всегда... пили чай, пели... спорили...
Татьяна. Кто с кем?
Петр. Я с Нилом и Шишкиным.
Татьяна. По обыкновению...
Петр. Да. Нил восторгался процессом жизни... ужасно он раздражает меня... проповедью бодрости, любви к жизни... Смешно! Слушая его, начинаешь представлять себе эту никому не известную жизнь... чем-то вроде американской тетушки, которая вот-вот явится и осыплет тебя разными благами... А Шишкин проповедовал пользу молока и вред табака... да уличал меня в буржуазном образе мыслей.
Татьяна. Всё одно и то же...
Петр. Да, по обыкновению...
Татьяна. Тебе... очень нравится Лена?
Петр. Н-ничего... она славная... веселая...
Акулина Ивановна. Вертушка она! Зряшная ее жизнь! Каждый божий день гости у нее, чаи да сахары... пляс да песня... а вот умывальника купить себе не может! Из таза умывается да на пол воду хлещет... дом-то гноит...
Татьяна. А я вчера была в клубе... на семейном вечере. Член городской управы Сомов, попечитель моей школы, едва кивнул мне головой... да. А когда в зал вошла содержанка судьи Романова, он бросился к ней, поклонился, как губернаторше, и поцеловал руку:
Акулина Ивановна. Экой бесстыдник, а? Где бы взять честную девушку под ручку да уважить ее, поводить ее по зале-то вальяжненько, на людях-то...
Татьяна (брату). Нет, ты подумай! Учительница, в глазах этих людей, заслуживает меньше внимания, чем распутная, раскрашенная женщина...
Петр. Не стоит замечать таких... пошлостей... Нужно ставить себя выше... А она хоть и распутная, но не красится...
