Августа 25-го 1669 года с раннего утра в городе Астрахани царило небывалое оживление. Со всех сторон народ торопливо шел на берег Волги и там толпился у пристани.
На лицах всех было видно крайнее любопытство, соединенное с каким-то страхом.
— Ведун, бают, — говорила одна женщина другой, — молвит этакое слово, ан и сгинул!
Другая женщина кивнула только головою, видимо нисколько не удивленная рассказом, и сказала:
— Муж-от говорит: ни ружье, ни пушка не берут. Пуля вдарит и отскочит. Заговор, слышь, у него такой: и от пули, и от меча…
— Есть такой заговор, — подтвердила первая женщина, — баушка Ермилиха говорила, что есть…
— Пропустите, старушки Божие! — толкая их в стороны, сказал здоровый детина в колпаке на затылке. — Батюшку повидать охота!
— Ах твои бесстыжие глаза! Пес окаянный! — заругались женщины. — Нешто мало дороги тебе?..
— Подвинься, тетка! — закричал парнишка, толкая женщину в спину.
— Я те задам: подвинься! Щенок!
Но народ надвигался волною, и обе женщины волей-неволей должны были двинуться со всеми.
— И богачества, я те скажу, у-у! — говорил один стрелец другому.
— Видел?
— Видел! У меня братан рыбачит. Так я с им на челноке к ним.
— Ну?! — удивился слушатель.
Подле них тотчас собралось несколько слушателей.
— Верно слово, — побожился стрелец и продолжал: — Они тута у Болдинского устья и стали.
— Ну!
— Пристали это мы к им, к стругу, а они нам: идите, кричат, штоли. Мы и вошли!
— Ишь! — с завистью воскликнул кто-то из слушателей. — И много видел?
— А ты не перебивай! — наставительно сказал в толпу стрелец и продолжал: — Вошли мы это. Господи Владыко! По бортам-то ковры все, ковры. На корме подушки алые. Груда! Веревки это — из шелка все. Вот ей-Богу!.. — побожился стрелец.
В толпе слушателей послышались завистливые вздохи.
— Что и говорить: житье! — раздался чей-то голос.
— Ни тебе бояр, ни тебе воевод. Живи! — подхватил другой, а стрелец все продолжал свой рассказ:
— Кафтаны на них все из бархату либо их парчи, а на шапках камни самоцветные. Горят…
— Родимые, пропустите, Бога для! — послышался жалобный бабий голос. — Дыхнуть не могу! Затиснули! Оставь, озорной! — завизжал тот же голос.
— Го-го-го! — загрохотали кругом.
И среди общего гама резким фальцетом раздавалось пение слепца:
А и край было моря синего,
Что на устье Дону-то тихого,
На крутом, красном бережку,
На желтых рассыпных песках,
А стоит крепкий Азов-город
Со стеною белокаменной,
Земляными раскатами, со рвами глубокими
И со башнями караульными…
В это же время, в середине города на площади, подле церкви, в приказной избе сошлись воеводы астраханские, князья Иван Семенович Прозоровский и Семен Иванович Львов, оба в дорогих кафтанах, в высоких гарлатных шапках с тростями в руках. Тут же, в избе, подле аналоя, что стоял перед образом Спаса, сгорбившись, сидели на лавке поп в подряснике, два дьяка приказных, подьячий, пожилой казак, Никита Скрипицын, и бритый перс, купец Мухамед-Кулибек.
— Будут ли? — после долгого молчания спросил тревожно князь Прозоровский.
— И нетерпелив ты, князь! — с укором ответил воевода. — Как же не быть ему, ежели он за мной следом прошел! Коли вот и ему, — он указал на Скрипицына, — сказал и ко мне двух аманатов прислал. Тебе вот, Мухамед, — обратился он к персу, — за сына придется выкуп дать. Пять тысяч! Говорил им. Не слушают!
Перс сложил на груди руки и поклонился:
— Буду давать! Один сын, одна голова! Казны не жалко! Не давай казны, убьют.
— Шутить не будут…
— А награбили? — не без зависти произнес Прозоровский.
Львов только рукой махнул.
Дьяки переглянулись между собою и, ухмыляясь, потерли руки…
— Едут! — вдруг закричал, вбегая в избу, стрелец. Воеводы встрепенулись и приосанились:
— Далече?
— К пристани причаливают. Четыре струга, а народу!
В это время в избу вбежал другой стрелец.
— Идут! — объявил он, кланяясь воеводам. — Позади пушки тащат, полонян ведут!..
— Видишь! — торжествующе сказал Львов Прозоровскому.
Это шел Стенька Разин с повинной, в ту пору только удалой атаман разбойников.
Объявился он, как разбойник в 1666 году. Разин — донской казак из Черкасс, где в ту пору атаманом был Корнило Яковлев, сторонник тишины, порядка и строгой покорности московскому царю.
Задумав разбойное дело, Стенька Разин собрал толпу голытьбы и решил с нею плыть на Азовское море и пошарнать турецкие берега, но Корнило Яковлев преградил ему путь. Тогда Разин завладел четырьмя стругами и пустился на них вверх по Дону. Он решил подняться до места соединения с Волгою, перебраться на Волгу и по ней спуститься уже в Каспийское море. Корнило Яковлев погнался за ним, но не догнал, и казаки уплыли. Дорогою они грабили богатые казацкие хутора.
Слух о разбойниках дошел до Царицына, говорили, что с Дона идут они грабить Царицын, разбивши, заберут суда и снасти и поплывут вниз, на Астрахань. Воеводы всполошились, и во все концы полетели грамоты. Воевода царицынский писал в Саратов и Астрахань; из Саратова писали в Симбирск и Царицын, из Астрахани в тот же Царицын, а из Москвы всем был прислан наказ, чтобы "воеводам держать себя с великим бережением и друг другу в помощи не отказывать, а быть всем в дружбе".
Тем временем Стенька Разин доплыл до места сближения, выбрал высокое, сухое место между речками Тишина и Иловля и остановился на нем станом, невдалеке от города Паншина. Царицынский воевода тотчас послал к нему, по обычаю того времени, людей с увещанием, но они не дошли до стана Разина. "Со всех сторон вода; добраться никакой возможности, а казаки челноки дать опасаются". Уньковский послал вторично двух монахов, но и те вернулись ни с чем. А тем временем Стенька Разин, передохнув, снялся и переправился на Волгу, вероятно, по речке Камышинке. Здесь он засел повыше Камышина.
Плыл в ту пору из Нижнего в Астрахань весенний караван. Состоял он из нескольких стругов частных лиц, из казенных и патриарших судов, из большого судна купца Шорина, который вез казенный хлеб, и еще судна со ссыльными. Шел караван под охраною отряда стрельцов, с боярским сыном Федоровым во главе.
Вдруг на отмели выскочили на них казаки Стеньки Разина, раздался крик: "Сарынь на кичку!" — и перепуганные люди без боя сдали разбойникам весь караван.
Стенька Разин перевешал всех старших, освободил ссыльных и оставшимся сказал: "Всем вам воля. Хотите идите, хотите у меня оставайтесь; казаками вольными будете!"
Ссыльные стрельцы и ярыжки (судовые рабочие) присоединились к нему. Он забрал ружья, запасы каравана и поплыл вниз мимо Царицына. Перепуганные царицынцы не сделали по нем ни одного даже выстрела.
Плыл теперь Разин уже на тридцати стругах, и было у него людей до полуторы тысячи. По дороге встретился ему воевода Беклемишев с уговариванием. Стенька вдоволь потешился над ним: купал его, вешал на мачту, потом, пробив руку чеканом, раздел донага и прогнал.
Никого более не трогая, проплыл он мимо Черного Яра, по узкому протоку Бузани, мимо Красного Яра, и, выйдя в Каспийское море, левым берегом дошел до Яика. Город оберегал стрелецкий голова Иван Яцын, но в нем уже ждали Разина охочие до разбоя люди.
Разбойники вошли в город, отрубили голову Яцыну, порубили до ста пятидесяти иных людей и завладели городом. Здесь они стали вербовать себе сторонников. Со всех концов сбегались к ним недовольные, и Разин всех обращал в вольных казаков. Отсюда они прошли берегом, разбили и ограбили кочевья нищих едиссанских татар, разбили у Терка турецкое судно и вернулись в Яик зимовать.
Имя Разина стало уже страшно своими кровавыми подвигами. Из Москвы в Астрахань посыпались тревожные наказы; астраханский воевода Хилков направил войско под начальством Якова Безобразова. Не дойдя до Яика, он послал от себя двух стрельцов, Янова да Нелюбова, с мирными переговорами, собираясь ударить на Разина. Тот прознал о его замысле, стрельцов повесил, а на Безобразова выступил сам и разбил его. Ужас охватил все Поволжье.
За слабость Хилкова с воеводства ссадили и на его место послали князя Ивана Семеновича Прозоровского. Он из Саратова послал к Стеньке двух стрельцов с увещанием, но Стенька одного из них утопил, а другого прогнал назад к новому воеводе.
После этого, 23 марта 1668 года, он ушел из Яика и пропал почти на год.
Весь этот год Разин провел в страшных разбойницких подвигах. Сначала он стал разорять татар, живущих по берегу Дагестана. Потом они взяли Тарки, Дербент и Баку, везде неистовствуя, насильничая и предавая все огню.
