Жареным гусем пахнет, печеной ветчиной и лампадками в квартире богатого купца Матвея Романовича Оголовкова. К этому запаху примешивается и запах ельника от рождественской изукрашенной елки, стоящей в углу зала. В другом углу помещается приткнутый к стене стол с закуской и целой батареей бутылок. У стола сидит сам хозяин в черном сюртуке, в медале на шее и с Станиславским крестом в петлице[1]. Он принимает поздравление с праздником от одного из бесчисленных своих крестников, захудалого мальчика лет девяти. Мальчика привел его отец, очень отрепанный пожилой человек с красными руками — мелкий торговец с Сенной площади. Отец и сын стоят в почтительной позе.
— Ну, что ж ты стал?.. Читай поздравление своему папашеньке крестному, — понукает мальчика отец. — Ведь он вам, Матвей Романович, стихи поздравительные к празднику выучил, — обращается он к хозяину дома. — Ну, жарь…
Мальчик, слезливо моргая глазами, начинает:
— Папа крестный мой бесценный,
Благодетель дорогой,
С Рождеством в сей день священный
Я пришел к вам со звездой…
— И звезда у него христославская была для вас, Матвей Романыч, из папки приготовлена, и огарок туда вставлялся, а вот сегодня поутру начал он баловаться, зажег огарок да и сжег звезду, — прерывает мальчика отец. — Ужасти какой баловник! Ну, продолжай дальше… Сади вовсю!
— Я забыл дальше… — отвечает мальчик.
— Как забыл? Всю дорогу шел и твердил наизусть, а теперь забыл? Врешь, читай дальше… Читай… А то приду домой и такую тебе порку задам для праздника Христова, что небу будет жарко… Ну?!
Мальчик моргает глазами и плачет.
— Не могу… — отвечал он.
— Ах, ты мерзавец, мерзавец! Ну, что ты со мной наделал перед нашим благодетелем! И звезду сжег, и стихи забыл! Ну, не подлец ли ты после этого! Всю обедню испортил… Да ведь с тебя семь шкур за это содрать мало! Целуй сейчас ручку у папашеньки крестного и благодетеля! Да самым чувствительным манером целуй. Ну…
На сцену эту смотрят жена хозяина дома, старшая дочка и двое маленьких хозяйских ребятишек, стоящие несколько поодаль.
— Да полноте вам его мучить-то, — заступается хозяйка за мальчика.
— Как мучить, Анна Николаевна? Это его обязанность, чтобы отца крестного уважать и почитать! — восклицает гость, схватывает сына за ухо и подтаскивает к хозяину. — Крепче ручку целуй! Крепче! Эдакий Матвей Романыч у нас благодетель, а ты…
Хозяин откинулся на спинку стула, побарабанил себя по животу и принял важный вид.
— Не по нынешним временам благодетельствовать-то только, — произнес он с глубоким вздохом. — Дела не те… Теперешнии дела хоть в собаку кидать, так и то впору. Где прежде рубль наживали, там теперь и четвертака не очистится. А проживаем вдвое… Вон он, окорок ветчины-то, стоит… Было время — покупали его по двенадцати копеек, а теперь по двугривенному за фунт платим. А ведь никто этого не чувствует. Придет и жрет, как траву ничего не стоящую…
— Ужасная дороговизна, Матвей Романыч!.. Это вы действительно. А дела все хуже и хуже… Как только и жить будем! — поддакнул гость.
— Ты и я! Как ты можешь себя со мной сравнивать! У тебя красненькая бумажка завелась — ты и справил праздник в радости… А мне и в пять сотен его не угнуть. Ко мне одних поздравителей целая орава, как на постоялый двор, привалит, и всех их напоить и накормить надо. Одних крестников что! Племянников бедных — до Москвы не перевешаешь… Старух разных сирых целая ступа непротолченная… И всем денежную милость дать надо; все, как будто в банк за своими собственными деньгами, ко мне идут.
— За то ведь, Матвей Романыч, вам и от Господа Бога сторицею воздастся!
— Для Бога и делаем… А ты думал как? Неужто для вашей братии! А только я к тому, что по нынешним временам надо давать с расчетом. Где прежде синюю бумажку давал — давай рубль целковый.
Хозяин полез в карман, вынул скомканную пачку денег и выбрал оттуда трехрублевую бумажку.
— На вот тебе, крестник, на пряники… — сказал он мальчику и прибавил: — И ведь не обидно бы было, кабы люди чувствовали все эти благодеяния, а то не чувствуют. Словно статуи истуканные…
— Целуй ручку у папашеньки крестного! Целуй скорей! — крикнул на мальчика отец.
— Выпить и закусить пожалуйте… — предложила гостю хозяйка. — А уж сынку вашему я сейчас ситчику на пару рубашечек…
Гость с глубоким вздохом подошел к закуске и налил себе рюмку водки.
— Ведь вот он, гусь-то… — указал хозяин на блюдо с жареным гусем. — Ведь он с потрохами-то рубль шесть гривен стоит. А его съедят бесчувственно, словно будто бы ему цена пятиалтынный. Приказчикам к обеду пару гусей купил, а нешто они этого стоют? За их поведенцию теперешнюю не токма что гусем, а свининой мороженой жаль кормить, потому лентяи, дармоеды…
Раздался звонок.
— Парильщики из бани пришли и вас с праздником поздравляют, — доложила горничная.
— Вот и этим рубль подай. А за что, спрашивается? — сказал хозяин, снова опуская руку в карман.
— За почет, Матвей Романыч, за почет! — отвечал гость, кладя себе на тарелку кусок ветчины.
— Какой тут, к лешему, почет! Вот кабы генерал приехал меня с праздником поздравить, так это был бы почет. А то парильщики!.. На вот, Дарья, дай им рубль целковый да поднеси по стаканчику водки, — обратился хозяин к горничной.
В комнату ввалилась бедно одетая старуха. За ней шла ее дочка, молоденькая, хорошенькая девушка.
— С превеликим праздником Рождеством Христовым, батюшка Матвей Романыч, честь имею вас поздравить!.. — заговорила она еще у дверей и низко кланялась. — Вот крестницу вам вашу привела, батюшка…
— Ноги обтирай, Марина Тимофеевна! Ноги… — крикнул ей хозяин. — А то лезете с грязными ногами в чистую залу и живо по паркету наследите. Мы полотерам-то деньги за чистку платим, а не щепки.
— Ноги у нас чистыя, батюшка, совсем чистыя… — отвечала старуха, целуясь со всеми чадами и домочадцами и отвешивая поклон чуть не до земли самому хозяину.
— Аннушка! — крикнула она на дочь. — Да что ж ты, матка, без внимания-то чувств стоишь! Иди и поцелуй ручку у папеньки крестного и благодетеля. Подарочек ведь она вам, Матвей Романыч, к празднику смастерила, туфельки гарусом по канве вышила.
Девушка зарделась как маков цвет, подошла к хозяину дома, молча подала ему вышивку и поцеловала руку. Тот взял ее за голову и поцеловал в губы.
— С молоденькими-то девушками я и как следовает поцеловаться люблю, — проговорил он, улыбаясь. — Ну, а насчет вышивки напрасно. Ведь к этой вышивке мне же придется рубля два приплатить, чтоб туфли из ней себе построить.
— Удивительно, как вас все ценят и уважают! Да и стоит-с, — проговорил гость, все еще набивая рот закуской.
Хозяин опять вздохнул.
— Ох уж эти мне уважения! Лучше кабы по нынешним временам этих уважениев вовсе не было, — сказал он. — Ведь все эти уважения только из-за того, чтобы синюю или зеленую бумажку заполучить. Ну, крестница… Как тебя? Наташа, что ли? Столько крестниц, что имен не помнишь.
— Аннушка, батюшка, Аннушка… На Иоакима и Анны и крестили-то, — подсказала старуха.
— Досуг мне помнить, когда я у кого крестил! Ну, вот тебе, Аннушка, трешницу на булавки, а жена тебе сейчас на платьишко кое-что отпустит.
— Выпей, Марина Тимофеевна, да закуси чего-нибудь, — сказала хозяйка.
— Надо поздравить благодетеля, надо… — заговорила старуха, подходя к закуске. — С праздником, батюшка… Ох, что у вас за икорка прекрасная! Давно уж я такой икорки не едала.
— Еще бы!.. Рубль восемь гривен икра-то эта, — отвечал хозяин. — Не вас, по-настоящему, и кормить икрой-то этой. Ведь вы все равно не прочувствуете. Ну, что, невеста, женихи-то наклевываются ли? — спросил он, подойдя к девушке и ущипнув ее за щеку.
— Какие уж нынче женихи у бесприданниц, — отвечала за нее старуха.
Хозяин пристально посмотрел на старуху.
— Ну, а для чего ты это говоришь? Куда ты это загибаешь? Ведь все это ты на мой счет… Дескать, не разжалобится ли отец крестный да не отвалит ли сдуру сотню-другую. А я тебе вот что скажу: и не рассчитывай! — произнес он. — Не приданым вы должны прельщать, а скромностью. Нечего на молодых-то мужчинов глаза пялить да перемигиваться, а надо старика искать, чтобы он за красоту да за скромность ее взял. Старика ловите. Этот и приданое вам даст.
Вбежала горничная.
— Священники приехали! Священники! — заговорила она.
— Вот и этим три синенькие подавай! — полез хозяин в карман за деньгами, стал отбирать бумажки и сказал: — Не дам пятнадцати рублев… Довольно и красненькой. Всегда давал, а сегодня не дам. Не по нынешним делам зря деньги бросать.
— А только уж селедочка у вас! Словно сливки! — говорила старуха, стоя у стола с закуской.
