Александръ Амфитеатровъ
ПОПУТЧИКЪ [1]
О фантастическихъ и странныхъ встрѣчахъ въ вагонѣ, о попутчикахъ сумасшедшихъ, таинственныхъ, попутчикахъ-преступникахъ разсказывается и пишется много чудесныхъ исторій. А я вотъ вамъ, Александръ Валентиновичъ, разскажу правду, какъ мнѣ въ прошломъ году чортъ послалъ такого попутчика, что я отъ него еле ноги уволокъ.
Въ Петербургѣ мы кое-что настряпали, и надо было удирать за границу. Полиція искала меня вообще, какъ революціонера, но спеціально по дѣлу искать еще не начинала и даже не подозрѣвала моего въ немъ участія. Поэтому удиралъ я безъ особой конспиративности, даже съ нѣкоторою наглостью. Паспортъ у меня былъ прекрасный, а въ Ригѣ ждалъ меня еще прекраснѣйшій. Билетъ я имѣлъ, для устраненія всѣхъ подозрѣній, шикарный — по первому классу, въ курьерскомъ поѣздѣ одѣлся хорошо, бариномъ. Надъ головою моею, въ сѣткѣ вагона качался щегольской чемоданъ, въ немъ лежала на всякій случай полная обмундировка инженера путей сообщенія: за такового я рѣшилъ выдавать себя въ случаѣ надобности, такъ какъ по желѣзнодорожной части кое-что маракую.
Хорошо-съ.
Тронулся поѣздъ отъ Варшавскаго вокзала, ну, значитъ, наполовину я уже спасенъ! Хвала тебѣ, перепелъ! Въ купе насъ было двое. Я и пожилой господинъ лѣтъ уже пятидесяти — крупичатая этакая, барская фигура, сразу видать, что изъ «дворянскихъ кадыковъ» и «красныхъ околышей». Рожа красная, глаза навыкатъ, великолѣпнѣйшіе усы съ подусниками и остатки военной выправки. Неопытный новичокъ изъ нашей братіи испугался бы этихъ эксъ-офицерскихъ признаковъ, но я, наоборотъ, имъ чрезвычайно обрадовался, потому что — вѣрная гарантія, что не шпіонъ, а, если и шпіонъ, то ужъ очень глупый: шпіонъ ловкій и хитрый никогда не сохранить себѣ образа и подобія, столь обличающаго воинствующую благонамѣренность.
Хорошо-съ. Ѣдемъ. Куримъ. Молчимъ.
Шпіонъ не шпіонъ, тѣмъ не менѣе, начинаю я замѣчать, что спутникъ мой смотритъ на меня какъ-то особенно. Что называется, таращится и таращится недружелюбно. Глазищи у него большіе сѣрые, выпучилъ ихъ и вглядывается, будто въ сердцѣ читать желаетъ. И этакъ — перегонъ за перегономъ, полустанокъ за полустанкомъ. Пренепріятно. «Кой чортъ? — думаю. — Неужели я ошибся, и насунуло-таки меня на шпіона? Ну, ужъ если такъ, погоди ты! Живой не сдамся, да и тебѣ не сдобровать…» У меня съ собою два браунинга было!
Прибыли въ Гатчину. Десять минуть остановки. За это время меня, конечно, десять разъ арестовать было можно, — только мигни жандармамъ на платформѣ. Нѣтъ, ничего. Попутчикъ мой съ мѣста не тронулся. Нѣтъ, значить, не шпіонъ.
По маломъ времени чувствую: опять таращится. Фу ты, дьяволъ!.. И чѣмъ дальше, тѣмъ враждебнѣе. Прямо по нервамъ бьетъ взглядомъ своимъ. Несносно!
Вынимаю изъ кармана газету, нарочно купилъ на варшавскомъ вокзалѣ «Новое Время» для грима вящщей благонадежности. Углубляюсь въ фельетонъ г. Меньшикова, а самъ искоса, изъ-за листа, поглядываю на попутчика: каковъ?
Смотритъ.
Прочиталъ господина Меньшикова, изучаю господина Столыпина.
Смотритъ.
Столыпина кончилъ, «маленькое письмо» самого старика уразумѣлъ, на послѣднюю страницу перешелъ, гдѣ печатаются брачныя объявленія и амурныя письма.
Смотритъ, извергъ, смотритъ!
Не вытерпѣлъ я. Складываю газету вчетверо и подаю попутчику:
— Не угодно ли попользоваться?
Взглянулъ удивленно и какъ будто смягчился.
— Ахъ, говоритъ, это у васъ «Новое Время»? А я думалъ. Благодарю васъ, читалъ, получаю. Постоянный подписчикъ со дня основанія.
Вру:
— Я тоже.
Потомъ вспоминаю, что мнѣ всего на все тридцать лѣтъ, и объясняюсь болѣе удовлетворительно:
— То-есть, сперва мои родители, а потомъ я.
— Неправда ли, какъ пріятно пишутъ господинъ Меньшиковъ?
Такъ и сказалъ: не пишетъ, но пишутъ. Возражаю.
— Да, но, откровенно говоря, я предпочитаю Столыпина. Отвѣчаетъ съ важностью:
— Что жъ? Господинъ Столыпинъ тоже имѣютъ свои достоинства. Они — упористѣе, а господинъ Меньшиковъ — разнообразнѣе.
И вдругъ хохочетъ:
— А вѣдь я издали думалъ было, что вы «Товарищъ» читаете. Ха-ха-ха!.. Совершенно не вижу ныне безъ очковъ. Ха-ха-ха!..
Вторю ему:
— Ха-ха-ха!
А самъ думаю:
«Интересно знать, однако, къ чему бы это съ твоей стороны повело, если бы я читалъ не „Новое Время“, но, въ самомъ дѣлѣ. „Товарищъ“?..
— Ха-ха-ха!
— Ха-ха-ха!
— Позвольте, — спрашиваетъ, — разъ мы съ вами уже разговорились, съ кѣмъ имѣю честь?
На такой случай — я вамъ говорилъ уже — отвѣть у меня имѣлся готовый, и сплетена была цѣлая исторія. Инженеръ путей сообщенія такой-то, служу тамъ-то и тамъ-то, получаю столько-то и столько-то, командированъ провѣрить изысканія для новой желѣзнодорожной вѣтви, ведомой оттуда-то туда-то.
Попутчикъ слушаетъ, киваетъ головою, и ликъ его все проясняется и проясняется. А ѣдемъ мы, надо вамъ сказать, уже за Сиверскою, придвигаемся къ Лугѣ.
Рекомендуется и онъ. Землевладѣлецъ. Штабсъ-ротмистръ въ отставкѣ. Служилъ когда-то въ конной гвардіи, а ныне рантьерствуетъ, управляя въ Петербургѣ тремя собственными домами. Я и дома-то знаю, — все на бойкихъ улицахъ, должны приносить уйму дохода. Пушистый звѣрь. Ѣдетъ въ Псковъ, навѣдаться въ имѣнье, гдѣ недавно произошли крестьянскіе безпорядки, и мужики похозяйничали широкою рукою. Призывалась команда, стрѣляли, были убитые и раненые. Разсказываетъ и — поговорка, что ли, у него такая? — чуть не къ каждой своей фразѣ вопросъ лѣпитъ:
— Правда, иль нѣтъ?
Въ упоръ, съ наскокомъ, басомъ, — ужаснѣйшій бурбонъ!
Надо что-нибудь отвѣчать. А не обращать же мнѣ его въ вагонѣ въ нашу эсъэрскую вѣру!
Вздыхаю только.
— Да, — говорю, наконецъ, — должно-быть, нелегкое это занятіе въ наше бурное время быть землевладѣльцемъ. Особенно крупнымъ, какъ вы.
Онъ какъ сверкнетъ на меня глазами.
— А вотъ-съ, каково хорошо стало это занятіе, милостивый государь вы мой, вотъ что значить въ наше время быть крупнымъ землевладѣльцемъ. Извольте вы видѣть сію вещицу?
И достаетъ изъ кармана великолѣпнѣйшій parabellum.
— Какъ вы думаете: зачѣмъ я эту штуку ношу при себѣ?
— Ну, ѣдете въ бунтующую деревню, предвидите возможность самозащиты, кто же не носить? Ничего нѣтъ удивительнаго! Я тоже ношу. По нынѣшнимъ временамъ иначе нельзя.
— Для самозащиты? Нѣтъ, милостивый государь, ошибаетесь: не для самозащиты, а для нападенія-съ! Я не отстрѣливаться желаю, но аттаковать, да-съ!.. Вы видите передъ собою человѣка, который даль себѣ честное слово уложить хоть одного революціонера изъ собственныхъ рукъ.
— Гмъ…
Я невольно опустилъ руку въ карманъ и тоже слегка поласкалъ ручку браунинга.
— Что-съ?
— Нѣтъ, ничего; я просто сказалъ: гмъ.
— Не вѣрите, что ли?
— Нѣтъ, почему не вѣрить? Всякія бываютъ „честныя слова“ и прихоти! Только удивляюсь, что вамъ за охота самому? Довольно ихъ разстрѣливаютъ и вѣшаютъ и безъ васъ!
— Это, почтеннѣйшій, тамъ, гдѣ-то и кто-то въ пространствѣ, а я желаю, чтобы изъ собственныхъ рукъ! Да-съ! Какъ встрѣчу надлежащій экземпляръ, такъ и положу на мѣстѣ, вотъ этимъ самымъ инструментомъ, ужъ будьте благонадежны: не промахнусь. И… и… знаете ли, что я вамъ еще скажу?
— Нѣтъ, не знаю.
— Васъ какъ по имени зовутъ?
— Константинъ.
— Отслужите завтра угоднику вашему молебенъ, ибо онъ, видимо, спасъ васъ отъ великой опасности, которой вы даже не подозрѣвали.
И виноватымъ этакимъ жестомъ простираетъ ко мнѣ обѣ руки.
— Mea culpa! Mea culpa! какъ говорятъ адвокаты. Простите, почтеннѣйшій: вѣдь я чуть было васъ не ухлопалъ.
— Вотъ тебѣ разъ! — смѣюсь я, чувствуя, что у меня холодѣетъ затылокъ, а рука такъ на браунингѣ и замерла.
— Да! Какъ вошли вы въ купе, мнѣ сразу помстилось: вотъ онъ, мой экземпляръ!
— Помилуйте! Но что же вы нашли во мнѣ революціоннаго?
— А и самъ не знаю, что. Какъ-то, — извините, — не подходите вы къ первому классу.
— Вы находите?
— Да нѣтъ! Теперь не нахожу, а помстилось!
— И вы серьезно думали меня убить?
— До самой Гатчины. Въ Гатчинѣ сталъ колебаться, не ошибиться бы. Ну, думаю, потерплю до Луги, авось обнаружить себя чѣмъ-нибудь мой революціонеришка. Тогда ему тутъ и капутъ. Но вмѣсто того вы такъ прекрасно себя аттестовали.
„И терпентинъ на что-нибудь полезенъ!“ подумалъ я, бросая благодарный взглядъ на листъ „Новаго Времени“.
Затѣмъ до Пскова ѣхали мы уже безъ всякихъ недоразумѣній, даже водки выпили и ветчиною закусили. Въ Псковѣ попутчикъ мой вышелъ, разсыпаясь въ чувствительныхъ словахъ, какъ онъ меня полюбилъ, и какъ ему пріятно было со мною ѣхать, и въ умилительнѣйшихъ извиненіяхъ, что сперва хотѣлъ было меня застрѣлить.
— Послушайте, — говорю. — Вѣдь все-таки скандалъ, преступленіе… Пришлось бы вамъ отвѣчать, ну, хоть за самоуправство.
