Константин Михайлович Станюкович
Собрание сочинений в десяти томах
Том 7. Рассказы и повести. Жрецы
I
Жадно, бывало, заглядывались матросы, возвращаясь небольшими кучками с работ в военной гавани, на молодую, пригожую и свежую, как вешнее утро, жену рулевого Кислицына, Груню.
При встречах с нею почти у каждого из них точно светлело на душе, радостней билось сердце, и невольная ласковая улыбка озаряла лицо.
И когда она, степенная, сосредоточенная и серьезная, проходила мимо, не удостоив никого даже взглядом, многие с чувством обиды и в то же время восхищения смотрели вслед на крепкую и гибкую, хорошо сложенную маленькую фигурку матроски, которая быстро шагала, слегка повиливая бедрами.
И нередко кто-нибудь восторженно замечал:
— И что за славная эта Груня!
— Д-да, братец ты мой, баба! — сочувственно протягивал другой. — Но только ее не облестишь… Ни боже ни! — не то с досадой, не то с почтением прибавлял матрос… — Матроска правильная… честная… Не похожа на наших кронштадтских… Она кому угодно в ухо съездит.
— Прошлым летом одного лейтенанта так угостила, что морду-то у его ажно вздуло! — со смехом проговорил кто-то.
— За что это она?
— А вздумал, значит, лейтенант ее под микитки… Черт!
— Вот так ловко! Ай да молодца Грунька! — раздавались одобрительные восклицания.
Действительно, в Груне было что-то особенно привлекательное.
Даже кронштадтские писаря, подшкиперы и баталеры, любители и поклонники главным образом адмиральских нянек и горничных, понимающих деликатное обращение и щеголявших в шляпках и кринолинах, — и те не оставались к ней презрительно равнодушны. Победоносно закручивая усы, пялили они глаза на эту бедно одетую матроску с приподнятым подолом затасканной юбки, открывавшим ноги, обутые в грубые высокие сапоги, в старом шерстяном платке на голове, из-под которого выбивались на белый лоб прядки светло-русых волнистых волос.
Но все как-то необыкновенно ловко сидело на Груне. В щепетильной опрятности ее бедного костюма чувствовалась инстинктивная кокетливость женщины, сознающей свою красоту.
При виде хорошенькой матроски, господа «чиновники», как зовут матросы писарей и разных нестроевых унтер-офицеров, отпускали ей комплименты и, шествуя за ней, громко выражали мнение, что такой, можно сказать, Красавине по-настоящему следовало бы ходить в шляпке и бурнусе, а не то что чумичкой… Только пожелай…
— Как вы полагаете, мадам? Вы кто такие будете: мадам или мамзель?
— Не угодно ли зайти в трактир?.. Мы вас угостим… Любите мадеру?
Вместо ответа матроска показывала кулак, и господа «чиновники», несколько шокированные таким грубым ответом, пускали ей вслед:
— Экая мужичка необразованная… Как есть деревня!
Не оставляли Груню своим благосклонным вниманием, случалось, и молодые мичмана.
Запуская на матроску «глазенапы», они при удобном случае преследовали ее и спрашивали, где живет такая хорошенькая бабенка? Чем она занимается? Можно бы ей приискать хорошее место. Отличное! Например, не хочет ли она поступить к ним в экономки?.. Их всего трое…
— Что ты на это скажешь, красавица?
— Тебя как зовут?.. Куда ты идешь?
— Прелесть какая ты хорошенькая!.. Без шуток, поступай к нам в экономки… хоть сегодня… сейчас… И кто из нас тебе понравится, тот может тебя целовать сколько угодно… Согласна?
— Да ты что же, немая, что ли?
Матроска делала вид, что ничего не слышит, и прибавляла шагу. И только ее белое красивое лицо, с прямым, слегка приподнятым носом, высоким лбом и строго сжатыми губами, алело от приливавшего румянца, и порой в ее серых строгих глазах мелькала улыбка.
Ей втайне было приятно, что на нее, простую бедную матроску, обращают внимание даже и господа.
Обыкновенно Груня не отвечала ни на какие вопросы и предложения уличных ухаживателей.
«Пускай себе брешут, ровно собака на ветер!» — думала она и, не поворачивая головы, шла себе своей дорогой. Но если уж к ней очень приставали, она внезапно останавливалась и, прямо и смело глядя в глаза обидчикам, строго и властно, с какою-то подкупающею искренностью простоты, говорила своим резким, низким голосом:
— Да отвяжитесь, бесстыдники! Ведь я мужняя законная жена!
И, невольно смущенные этим открытым, честным взглядом, полным негодования, бесстыдники поворачивали оглобли, рискуя в противном случае познакомиться с самыми отборными и язвительными ругательствами, а то и с силой руки недоступной матроски.
Через год после того, как Груня приехала из деревни к мужу в Кронштадт, уже все искатели уличных приключений знали тщету своих ухаживаний и оставили матроску в покое.
II
В это майское погожее утро Груня возвращалась домой с узлом грязного белья, только что взятого ею от одной барыни, на семью которой она постоянно стирала. Узел был большой, а дорога — не близкая. Несколько утомившаяся после быстрой ходьбы, матроска свернула в глухой переулок и остановилась передохнуть. Опустив узел наземь, она помахала вытянутой затекшей рукой и затем стала оправлять сбившийся на голове платок, как к ней совсем неожиданно приблизился, семеня ногами и стараясь выпятить грудь колесом, старый, высокий и худой адмирал.
Это был адмирал Гвоздев, свершавший обычную свою утреннюю прогулку, известный под кличкой «генерал-арестант». Так звали его и матросы и офицеры за его жестокое обращение с людьми, обращавшее на себя внимание даже и в те жестокие времена. Кроме жестокости, Гвоздев был известен и своим развратом, и об его неразборчивых уличных похождениях, об его часто меняющихся экономках ходило в Кронштадте много анекдотов. Он был вдовец, и никто из детей не жил с ним. Все разбежались.
Пораженный красотой матроски, адмирал как-то значительно крякнул и, озираясь по сторонам, спросил:
— Ты, милая, кто такая?
— Матроска, ваше превосходительство! — строго отвечала Груня, поднимая узел.
— Г-гм… матроска? Прехорошенькая ты матроска. Как тебя звать?
— Аграфеной люди зовут, — еще строже промолвила Груня.
— Ты что же это с узлом? Белье стираешь, что ли?
— Точно так…
— А какого экипажа твой муж?
— Двенадцатого…
— Моей, значит, дивизии… Ты приходи-ка, Груня, к своему начальнику… Знаешь, где адмирал Гвоздев живет? Тебе всякий покажет. Ты будешь стирать мое белье. Так приходи сегодня же… слышишь?.. Останешься довольна, красавица! — продолжал старик, многозначительно понижая голос. — Да ты что букой смотришь? Сробела, что ли? Ишь ведь какая ты вся беляночка!.. Какие у плутовки свежие щечки… А шея просто сливочная!
И, впившись жадным, похотливым взглядом своих замаслившихся маленьких темных глаз, которые на своем веку видели немало запоротых людей, на крепкую высокую грудь матроски, поднимавшуюся под тонким ситцем платья, адмирал протянул свою старческую, костлявую и сморщенную руку и длинными вздрагивающими пальцами ухватил за подбородок матроски.
Резким движением Груня отдернула голову и гневно проговорила:
— Рукам воли не давай, ваше превосходительство!
И с этими словами двинулась.
Адмирал понял это как хитрый маневр лукавой бабенки и, стараясь нагнать матроску, говорил:
— Ишь какая сердитая… скажи пожалуйста… Да ты постой, не уходи, глупая… Слышишь, остановись… Что я тебе скажу…
И матроска вдруг остановилась, полная какой-то внезапно охватившей ее решимости. Остановилась и глядела адмиралу прямо в глаза.
Должно быть, старик не обратил внимания на выражение ее лица, потому что, обрадованный, взволнованно шептал ей:
— Ты будь поласковее, глупая матроска!.. Ты мне очень понравилась, слышишь?.. Я и твою судьбу устрою и твоего мужа не забуду… Поступай ко мне в прачки!.. У меня будешь жить… И стирать не заставлю… Понимаешь… Одену тебя как кралю… и награжу… Согласна?
Адмирал почти не сомневался, что столь блестящие для матроски предложения будут приняты.
Но вместо согласия Аграфена гордо приподняла голову и негодующе проговорила вздрагивающим от волнения голосом:
— Тебе бы богу молиться, тиранство свое над людьми замаливать, а не за бабами бегать!.. Песок сыплется, а он на грех облещать… Стыда в тебе нет, старый пес… Тьфу!
Она плюнула и, бросив на адмирала уничтожающий, полный ненависти и презрения взгляд, пошла прочь.
На мгновение старый адмирал ошалел — до того неожиданны были для него дерзкие речи. Сообразив, наконец, их значение, он побагровел и, сжимая кулаки, задыхающимся голосом прохрипел обычный свой окрик, разрешавший все его недоразумения:
— Запорю!
