Александр Иванович Герцен
Скуки ради
I
Я сел в вагон в самом скверном расположении духа, - ехать в путь, когда не хочется, скучно; ехать на лечение - еще скучнее... но чувствовать себя ко всему этому совершенно здоровым... этого и выразить нельзя...
Быть не в духе, скучать, капризничать можно, когда кто-нибудь этим огорчается, занимается, когда кто-нибудь развлекает, а сидеть в вагоне и знать, что никому дела нет до этого, что никто не обращает внимания, это выше сил человеческих.
Я попробовал придраться к соседу за то, что у него дорожный мешок велик, и нарочно сказал ему: "Ваш чемодан мне мешает". Дурак извинился и переложил с кротостью мешок на другое место.
Поэты говорят, что вынести они могут многое, но что им надобно пропеть свое горе... Пропеть кому-нибудь - петь без уха слушающего так же трудно, как легко петь без голоса... Уха-то, уха пригодного у меня недоставало. "Впрочем, - подумал я, - поэты для большего удобства поют чернилами, а я буду капризничать карандашом..." Затем я вынул из кармана только что купленный "Memorandum" и еще раз окинул взглядом соседей. Их было четверо четыре в четырех углах. Когда это они успели забиться, сейчас нас спустили из salle d'attente [зала ожидания (фр.)]. Что за безобразные рожи| Надобво правду сказать, род человеческий некрасив. Через две станции трое вышли, и, едва я успел броситься в угол, вз-ошли трое других, еще хуже, - так и видно, что череп им жмет мозг, как узкий сапог, что мысль их похожа на китайские ножки, на которых ходить нельзя, - слаба, мала, тесна... А жиру вволю. Средний класс во Франции очень потолстел за последние двадцать лет.
Впрочем, на каком же основании ждал я Аполлонов Бельведерских в случайном наплыве, который зачерпывала железная дорога chemin faisant [попутно (фр.)], почти не останавливаясь.
Красота вообще редкость; есть целые народы из меньших братии, у которых никакой нет красоты, например, обезьяны с своими ирландскими челюстями, молодыми морщинами и выдавшимися зубами, лягушки с глазами навыкате и ртом до ушей... Да и часто ли встречается красивая лошадь, собака? Одна природа постоянно красива, потому что мы на нее смотрим издали, с благородной дистанции; к тому же она нам посторонняя, и мы с ней не ведем никаких счетов, не имеем никаких личностей, смотрим на нее как чужие и просто не видим тех безобразий, которые нам бросаются в глаза в человеческих лицах и даже в звериных, имеющих с нашими родственное сходство. А присмотришься к лицам и, при всем их безобразии, не отвернешься. Лицо - послужной список, в котором все отмечено, паспорт, на котором визы остаются. И как это все умещается между темем и подбородком, все, с малейшими подробностями, иескромностями и обличениями, все вываяно бедными средствами мышц, жира, оболочек и костей! Недаром мне Фан-Муйден говорил: "Чем больше я рисую, тем больше меня занимают лица, одни лица, головы, физиономии; что за неисчерпаемое богатство оттенков выражений" - "и невольных исповедей", - прибавил я.
Решительно, я слишком строго осудил тесные лбы, теснящие черепа, толстые носы, глупые глаза, ненужные усы, - все оттого, что был не в духе. Очень много уже бед было со мной еще до вагона. Перед самым отъездом оторвалась пряжка у чемодана. Господи, как смешно, беспомощно стоит наш брат перед такой бедой... Если б нас между Расином и Шиллером немного учили шилу да игле, взял бы да починил, а тут комическое отчаяние и мрачные рассуждения. Только что я успокоился на том, что без пряжки можно обойтиться, стоит запереть чемодан, - ключ пропал! Сейчас был здесь, вот на этом столе, как теперь вижу; перерываю, перебрасываю все - ключа нет, и я, утомившись, сел на стул, самоотверженно скрестив руки на груди. Рази, мол, судьба, если еще есть стрела.
Какое счастье было в старые годы, когда при ремне, при ключе состоял камердинер, и на нем можно было взыскать, аачем перегорел ремень и зачем сам потерял ключ. Ничего не может быть вреднее для здоровья, как именно то, что нельзя выместить на комнибудь беду, - поди тут и берегись.
Лонже, знаменитый физиолог, Лонже de l'lnstitut, его авторитета не отведет никто, раз подымался со мной в Монпелье, по улице, идущей вверх от Медицинской школы.
- Куда вы торопитесь? - сказал он мне, останавливаясь. - Не у всех такие легкие, как у вас, я вот не могу перевести духа. Погодите минуту, я вам расскажу, отчего я задыхаюсь: это очень любопытно. Вы, верно, знаете старого дурака (здесь он назвал одного академика, которого имя так громко, что я не хочу обозначить его даже предательскими заглавными буквами), il est tout ramolli [он совершенно выжил на ума (фр.)] а все презлая бестия; меня он терпеть не мог и врал на меня всякую чушь; я долго спускал ему, но наконец решился ему дать урок. "Как, - говорю я ему, - вы, негодный старикашка... - и взял его за плечо (при этом он сделал на мне повторение манипуляции, - я хоть и не ramlli, но чуть не вскрикнул), - говорили то-то и то-то, да в заседании института, знаете ли, что таких негодяев, клеветников, как вы..." А старик, перетрусивши, растерялся, начал извиняться, уверял, что он не то говорил, что он вперед не будет. Я бросил его и выбежал вне себя на улицу; ветер был скверный, я пришел домой, и на другой день, monsieur, у меня сделалась pleuresie [плеврит (фр.)], monsieur, и вот отчего я задыхаюсь. Не будь этот урод такой подлый, я бы ему дал пинка, два пипка, и этим вся первая буря разрешилась бы покойно и естественно, и у меня не было бы плерези, и я не задыхался бы! Экой изверг!
А ключей все пет; что же, я буду делать без них? "Sonnez pour Thomme de charge trois fois" ["Коридорному звоните три раза" (фр.)], встав, тихо и торжественно подошел я к звонку, жму три раза пуговку, входит горничная: "Нет ли, madame, веревки, перевязать чемодан?" - "De la ficelle autant que monsieur voudra" ["Коридорному звоните три раза" (фр.)]. Она приносит веревку, я шарю в кармане, чтобы сыскать франк, и нахожу ключ. Фу, как глупо! Я с ненавистью посмотрел на его бородку, на его дырочку, даже швырнул его на пол, потом поднял и бросился в омнибус. Мелкий дождь, начавшийся с утра, продолжался.
В омнибусе, очень сальном и пропитанном особым, но скверным запахом, который распускался в весь букет в сырую погоду, были отмежеваны местечки для тощих и почти беспозвоночных французов. Втесниз-шись кое-как я открывая окно, я сказал молодому человеку, сидевшему против меня:
- Как это странно, что в Париже такие же скверные и неудобные омнибусы, как были лет двадцать то-му назад; в Лондоне, в Швейцарии, везде омнибусы гораздо лучше. - ; :
Молодой, человек сконфузился, даже покраснел. , г - Да, - сказал он, конечно, этот омнибус не из лучших, но есть прекрасные другой компании; впрог чем, обратите внимание на лошадей: какие лошади!
Лошади были посредственные, но патриотизм велик. Что вы сделаете с страной, которая так упорно, так ревниво, так глупо, так упрямо верит, что она - краса веей планеты, что Париж - "образцовый хуторок" человечества и фонарь, зажженный на планете, по свету которого она гордо несется по евоей орбите? Дело вовсе не в том, чтобы быть хорошим или счастливым, а в, том, чтобы веровать в свое превосходство и счастье..
II
Между тем мои соседи - не в омнибусе, а в вагоне - поразговорились...
- Ну, что же скажете?
- Я боюсь одного, что Прим - un ambitieux [честолюбец (фр.)] и эгоист.
- Это может быть. В генералах нет никогда проку... Заметьте, у нас все генералы были реакционеры: Ла-морисьер, Шангарнье, один Шаррае остался верным демократии, но зато он был полковник, а не генерал.
- Все же он будет вынужден провозгласить республику, а это что-нибудь...
- Никогда не провозгласит, - заметил третий угол несколько хриплым голосом. Голос этот издавал седой, подстриженный под гребенку господин лет пятидесяти, с лицом Пелисье.
- Да на какой им черт республика? - одно слово, названье! Испании надобно либеральную власть, порядок и свободу, а не республику. Я знаю Испанию.
- А вы бывали там?
- Да, то есть не tov чтобы в самой Испании, но бывал в Байоне. Я работаю в Маконах и по этой части бывал в Байоне.
- А я так думаю, что если только Англия, стоящая на дороге всякого прогресса, не воспрепятствует, то испанцы провозгласят республику.
- Вы ошибаетесь самым глубочайшим образом. Испанец слишком горд, чтобы быть без короля. Гранд какой-нибудь, весь покрытый звездами, как они представляют себя на фотографических карточках, перешедши спальней Эскуриала, - никогда не согласится быть простым гражданином.
- Да ведь рано или поздно, - заметил несколько подавленный глубокими политическими знаниями говорящего молодой человек, - Европа будет же республикой.
- Европа?.. Никогда, - ваметил решительно Пелисье, работавший в Маконах, и даже провел рукой, как будто срезывая всякую возможность.
- Что же вы гсворите, - а Швейцария?
- Тут-то я вас и ждал. Помилуйте, будто это республика? Я сам бывал в Женеве насчет божоле [сорт вина], - черт знает что такое. Вся Швейцария клочок земли, да и то еще негодный, покрытый горами да скалами, и этот клочок разделен на двадцать, что ли, клочочков, из которых каждый, милостивый государь, считает себя, туда же, самодержавным, свободным государством, имеет свой суд, свою расправу - и настоящее правительство
