Владимир Маяковский - Футуристы. Первый журнал русских футуристов. № 1-2

Я сошью себе черные штаны из бархата голоса моего
И желтую кофту из трех аршинов заката
По Невскому мира по лощеным полосам его
Профланирую шагом дон-жуана и фата
Пусть земля кричит, в покое обабившись
Ты зеленые весны идешь насиловать
Я брошу солнцу, нагло осклабившись
На глади асфальта мне
    «ХААШО ГРАСИРОВАТЬ»
Не потому ли, что небо голубо,
А земля мне любовница в праздничной чистке
Я дарю вам стихи веселые как би-ба-бо
И острые и нужные, как зубочистки
Женщины любящие мое мясо и эта
Девушка, смотрящая на меня как на брата
Закидайте улыбками меня поэта
Я цветами нашью их мне на кофту фата

  Послушайте!

Ведь если звезды зажигают
Значит это кому-нибудь нужно?
Значит кто-то хочет чтобы они были?
Значит кто-то называет эти плевочки жемчужиной?
И надрываясь в метелях полуденной пыли
Торопится на небо боится что опоздал
Плачет и целует жилистую руку
И просит чтоб обязательно была звезда
Клянется что не перенесет эту беззвездную муку
А после ходит тревожный и
Спокойный наружно
И говорит кому-то ведь теперь тебе ничего не страшно.

  Да?
  Послушайте!

Ведь если звезды зажигают
Значит это кому-нибудь нужно?
Значит это необходимо чтобы каждый вечер над крышами
загоралась хоть одна звезда!

Устал от электрических ванн витрин,
От городского граммофонного тембра.
Полосы шампанской радости и смуглый сплин
Чередуются, как кожа зебры.

Мысли невзрачные, как оставшиеся на лето
В столице женщины, в обтрепанных шляпах.
От земли, затянутой в корсет мостовой и асфальта,
Вскидывается потный, расслабляющий запах.

У вокзалов бегают паровозы, откидывая
Взъерошенные волосы со лба назад.
Утомленный вечерней интимностью хитрою,
На пляже по-детски отворяю глаза.

Копаюсь в памяти, как в песке после отлива, —
А в ушах топорщится городской храп;
Вспоминанье хватает за палец ревниво,
Как выкопанный нечаянно краб.

Полусумрак вздрагивал. Фонари световыми топорами
Разрубали городскую тьму на улицы гулкие.
Как щепки, под неслышными ударами
Отлетали маленькие переулки.

Громоздились друг на друга стоэтажные вымыслы.
Город пролил крики, визги, гуловые брызги.
Вздыбились моторы и душу вынесли,
Пьяную от шума, как от стакана виски.

Электрические черти в черепе развесили
Веселые когда-то суеверия — теперь трупы;
И ко мне, забронированному позой Кесаря,
Подкрадывается город с кинжалом Брута.

Улицы декольтированный в снежном балете…
Забеременели огнями животы витрин,
А у меня из ушей выползают дети,
И с крыш слетают ноги балерин.

Все прошлое возвращается на бумеранге,
Дни в шеренге делают «на-караул»; ки —
вая спиной, надеваю мешковатый костюм на ноги
И шопотом бегаю в причесывающемся переулке.

Мне тоже хочется надеть необъятное
Пенснэ, что на вывеске через улицу тянет вздрог,
Оскалить свой пронзительный взгляд, но я
Флегматично кушаю снежный зевок.

А рекламные пошлости кажут сторожие
С этажей и пассажей, вдруг обезволясь;
Я кричу исключительно, и капают прохожие
Из подъездов на тротуарную скользь.

Так пойдемте же тикать расплюснутые морды
В шатучую манну и в завтрашнее «нельзя»,
И сыпать глаза за декольтэ циничного города,
Шальными руками по юбкам железным скользя!

Когда завтра трамвай вышмыгнет, как громадная ящерица,
Из-за пыльной зелени расшатавшихся бульварных длиннот,
И отрежет мне голову искуснее экономки,
Отрезающей кусок красномясой семги, —
Голова моя взглянет беззлобчивей сказочной падчерицы
И, зажмурясь, ринется в сугроб, как крот.

И в карсте скорой акушерской помощи
Мое сердце в огромный приемный покой отвезут.
Из глаз моих выпорхнут две канарейки,
На их место лягут две трехкопейки,
И венки окружат меня, словно овощи,
А сукровичный соус омоет самое вкусное из блюд.

Приходите тогда целовать отвращеньем и злобствуя!
Лейтесь из лейки любопытства толпы вонючих людей,
Шатайте зрачки над застылью бесстыдно!
Нюхайте сплетни — я буду ехидно
Скрестяруко лежать, втихомолку свой фокус двоя,
А в животе пробурчат остатки проглоченных идей.

Покой косолапый нелеп и громоздок.
Сквозь стекло читаю звезды лунного проспекта.
Телефон покрыл звонкой сыпью комнатный воздух.
Выбегаю и моим дыханьем жонглируют факты проспекта.

Пешеходя, перелистываю улицу и ужас,
А с соседнего тротуара, сквозь быстрь авто,
Наскакивает на меня, топорщась и неуклюжась,
Напыжившийся небоскреб в размалеванном афишном пальто.

Верю я артиллерия артерий и аллегориям и ариям.
С уличной палитры лезу
На голый зов
Митральезы голосов
И распрыгавшихся Красных Шапочек и языков. Я
Отчаянье и боли на тротуаре ем
Истекаю кровью
На трапеции эмоций и инерций,
Превращая финальную ноту в бравурное интермеццо.

Бледнею, как истина на столбцах газеты,
А тоска обгрызает у души моей ногти.
На катафалке солнечного мотоциклета
Влетаю и шантаны умирать в рокоте.

У души искусанной кровавые заусенцы,
И тянет за больной лоскуток всякая…
Небо вытирает звездные крошки синим полотенцем,
И моторы взрываются, оглушительно квакая.

Прокусываю сердце свое собственное,
И толпа бесстыдно распахивает мой капот.
Бьюсь отчаянно, будто об стену, я
О хмурые перила чужих забот.

И каменные проборы расчесанных улиц
Под луною меняют брюнетную масть.
Наивно всовываю душу, как палец,
Судьбе громоздкой в ухмыльнувшуюся пасть.