М.Горький
Миша
Миша был мальчик-непоседа, ему всегда хотелось что-нибудь делать, и, если его не отпускали гулять, он целый день вертелся, как волчок, под ногами взрослых.
Каждому мальчику и девочке хорошо известно, что взрослые - народ, всегда занятый какими-то скучными делами, поэтому они ужасно часто говорят маленьким:
"Не мешайте!"
Мише особенно часто приходилось слышать это слово и от мамы, которая вечно была занята делами, и от папы, который целые дни сидел у себя в кабинете, сочиняя разные книжки, очень большие и, должно быть, скучные, Мише не давали читать эти книжки.
Мама была очень хорошая, точно куколка, и папа тоже, но он был похож не на куклу, а на индейца.
Вот однажды перед весной, когда погода испортилась, каждый день шёл дождь и снег, гулять было нельзя и Миша особенно усердно мешал папе с мамой заниматься делами, папа спросил его:
- Слушай, Миша, тебе очень скучно?
- Как арифметика! - сказал Миша.
- Ну, возьми вот эту тетрадку и записывай в неё всё интересное, что с тобой случится, понимаешь? Это называется: "дневник". Ты будешь вести дневник!
Миша взял тетрадку и спросил:
- А что случится интересное?
- Я же не знаю! - сказал папа, закуривая папироску.
- А почему не знаешь?
- Потому что когда я был маленький, то плохо учился и ко всем приставал с глупыми вопросами, а сам ни о чём не думал, - понял? Ну, иди!
Миша понял, что папа намекает на него и не желает говорить с ним; он хотел обидеться, Миша, да уж очень хорошие глаза были у папы. Он только спросил:
- А кто будет делать интересное?
- Ты сам, - ответил папа. - Уходи, пожалуйста, не мешай!
Миша ушёл в свою комнату, разложил тетрадку на столе и, подумав, написал на первой странице:
"Ето дневник.
Папа дал мне хоршую тетрадку. Если я буду писать в нее что хочу, так будет интересное".
Написал, посидел немножко, осмотрел комнату, - всё в ней такое знакомое.
Он встал и отправился к папе. Папа встретил его нелюбезно.
- Ты, брат, опять явился?
- Смотри, - сказал Миша, подавая тетрадку, - вот я уж написал. Так надо?
- Так, так, - торопливо сказал папа. - Только "это" пишется через "э", и не "хоршую", а "хорошую", - иди!
- А что надо ещё писать? - спросил Миша, подумав.
- Всё, что хочешь! Выдумай что-нибудь и пиши... стихи пиши!
- Которые стихи?
- Не которые, а сам сочини! Отстань, приставала!
Папа взял его за руку, вывел за дверь и плотно закрыл её. Это уж было невежливо, и теперь Миша обиделся. Придя к себе, он снова сел за стол, развернул тетрадь и стал думать: "И чего бы ещё написать?" Было скучно. Мама считает бельё в столовой; в кухню, где всегда интересно, не велят ходить, а на улице - дождь и туман.
Было утро, четверть десятого, Миша посмотрел на часы и вдруг тихонько усмехнулся, а потом написал:
На стене висят часы,
У них стрелки, как усы.
Он очень обрадовался, что у него вышли стихи; вскочил и побежал в столовую, крича:
- Мам, мам, я стихи сочинил, смотри-ка!
- Девять, - сказала мама, перекладывая салфетки. - Не мешай. Десять, одиннадцать...
Миша обнял её одной рукой за шею, а другой поднёс тетрадку прямо к носу ей.
- Да мама же! Ты посмотри...
-Двенадцать, - о, господи! Ты меня свалишь на пол...
Она всё-таки взяла тетрадку, прочитала стихи и огорчила Мишу, сказав:
- Ну, это, наверное, папа тебе подсказал, а во-вторых, "на стене" пишется через "ять" в обоих случаях.
- И в стихах через "ять"? - печально спросил Миша.
- Да, да, в стихах, - не мешай мне, пожалуйста; иди, занимайся!
- Чем?
- Ах! Ну, пиши стихи дальше...
- А как надобно дальше?
- Придумай сам. Ну, висят часы, они тикают звучно... и ещё что-нибудь, вот и будут стихи.
- Хорошо, - сказал Миша и покорно ушёл к себе. Там он написал о часах мамины слова:
Часы тикают звучно,
но дальше ничего не мог придумать, а уж как старался, даже подбородок себе выпачкал чернилами, не только пальцы.
И вдруг, - как будто кто-то подсказал ему, - он придумал четвёртую строку:
А мне всё-таки скучно!
Это правда: Мише было очень скучно, но когда он написал четвёртую строку, то ему от радости даже жарко стало.
Он вскочил и стремглав помчался к папе, но папа - хитрый человек! запер дверь кабинета. Миша постучал.
- Кто там? - спросил папа из-за двери.
- Открой скорее, - горячо сказал Миша, - это я. Я стихи написал, очень ловко.
- Поздравляю, продолжай, - пробормотал папа.
- Так я хочу прочитать тебе!
- После прочитаешь...
- Я сейчас хочу!
- Мишка, отстань!
Миша наклонился к скважине дверного замка и прочитал стихи, но вышло так, как будто он в колодец кричал, - папа не ответил ему.
Это окончательно обидело Мишу, он снова тихонько ушёл в свою комнату, минуту постоял у окна, прижав лоб к холодному стеклу, а потом сел за стол и начал писать то, что думал.
"Папа обманул меня, что если писать дневник, так будет интересно, ничего не будет. Это он, чтобы я ему не мешал. Уж я знаю. Когда мама сердится, он называет маму злая курица, а сам тоже. Вчера я играл в кегли его серебряным портсигаром, так он рассердился получше мамы. А сам говорит. Они оба такие. Когда Нина Петровна, которая поёт, разбила чашку, так они сказали: это ничего и пустяки, а когда я чего-нибудь разбиваю, так они говорят сто слов".
Вспомнив, как несправедливо обращаются с ним папа и мама, Миша едва не заплакал, так жалко ему стало и себя и папу с мамой; оба они такие хорошие, а с ним не умеют хорошо вести себя.
Он встал и снова подошёл к окну: на карнизе сидел, ощипываясь, мокрый воробей. Миша долго смотрел, как он прихорашивается, разглаживая жёлтым носом русые свои перья, около носа они заершились у него, точно усы у папы.
Потом Миша подумал стихами:
Ножки у птички
Тонкие, как спички.
Глазки - точно бусинки,
Русенькие усики.
Дальше стихами не думалось, но и этого было достаточно. Миша почувствовал гордость собою, подбежал к столу, записал стихи и приписал ещё:
"Стихи писать очень просто, нужно только посмотреть на что-нибудь, вот и всё, а они уж сами сложатся. Пускай папа не форсит, я тоже захочу, так буду писать книжки, да ещё стихами. Научусь ставить знаки препинания и "ять" где надо, вот и буду. Рама, мама, упряма, дама. Из этого тоже можно сделать стихи, а я не хочу. Я не буду писать стихи и дневник тоже. Если вам не интересно, так и мне тоже, и не надо заставлять меня писать. И, пожалуйста, не приставайте ко мне".
Мише стало так грустно, что он чуть-чуть не заплакал, но в это время пришла учительница Ксения Ивановна, маленькая, румяная, с жемчужными капельками тумана на бровях.
- Здравствуй, - сказала она. - Отчего ты такой надутый?
Миша важно нахмурил брови:
- Не мешайте мне! - проговорил он папиным голосом и написал в тетрадке:
"Папа называет учительницу курносенькой девчушкой и что ей ещё надо в куклы играть".
- Что с тобой? - удивилась учительница, растирая кукольными лапками свои розовые щёки. - Что ты пишешь?
- Нельзя сказать, - ответил Миша. - Это папа велел написать дневник и всё интересное, о чём я думаю. Обо всём.
- Что же ты придумал интересного? - спросила учительница, заглянув в тетрадку.
- Ещё ничего нет, только стихи, - сказал Миша.
- Ошибок-то, ошибок! - воскликнула учительница. - Стихи, да. Ну, это, конечно, папа сочинил, а не ты...
Миша снова обиделся: что такое? Никто не верит ему! И сказал учительнице:
- Если так, тогда я не буду заниматься!
- Это почему-с?
- Потому, что не буду!
Тут учительница прочитала то, что Миша написал о ней, покраснела, взглянула в зеркало и тоже обиделась:
- Ах ты, и про меня написал, вот как! Это правда, что папа говорит?
- Вы думаете, он вас боится? - спросил Миша.
Учительница подумала, ещё раз взглянула в зеркало и сказала:
- Так не хочешь заниматься?
- Нет.
- Хорошо. Пойду спрошу, как посмотрит на это мама.
Она ушла.
Миша посмотрел вслед ей и стал писать: "Я накапризничал Ксении Ивановне, как мама папе, пусть она не пристаёт и не мешает. Если меня никто не любит, то всё равно. Потом я извинюсь перед учительницей и тоже запишу в тетрадку. И буду писать целый день, как папа, и никто меня не увидит. И обедать не буду никогда, даже когда на сладкое печёные яблоки. Не буду ночью спать, всё пишу-пишу, и пусть мама утром говорит мне, как папе, что я изведусь и у меня будут нервы. И плачет. А мне всё равно. Если меня никто не любит, так уж всё равно".
Он едва успел дописать, как в комнату вошла мама с Ксенией Ивановной; мама молча взяла у него тетрадку, и её милые глаза, улыбаясь, стали читать Мишины мысли.
- Господи, - тихонько воскликнула она. - Ах, какой... Нет, это нужно показать отцу!
Она ушла с тетрадкой в руках.
"Накажут!" - подумал Миша и спросил учительницу:
- Наябедничали?
- Но если ты не слушаешься...
- Я не лошадь, чтобы слушаться...
- Миша! - вскричала учительница, но Миша сердито продолжал:
