Обжигающий, потный, гремящий поезд, потом – площадь перед вокзалом. Мамаши прижимают испуганных детей к фонтану, чтобы не потерять. Маршрутка, где колени больно упираются в переднее сиденье – три часа по трассе и час по серпантину. Вытираю лоб платком.
Вылезаю – и солнце начинает печь макушку даже сквозь потёртую белую кепку. Тёмные очки… где-то они у меня, вроде, были. Дома. Теперь уж и не вспомнить, где. Да и какая разница? Остаётся щуриться и морщиться.
Волоку чемодан вниз по подъездной дорожке пансионата «Актёр». С двух сторон – каменные парапеты. Кое-где не хватает камней и целых секций – время. Слева, в кустах, заброшенный фонтанчик. На стенках бассейна ещё видны остатки мозаики.
Одноэтажный белый домик с надписью «Администрация» и толстая женщина в белой рубашке, шуршащая под столом пакетом. Вежливо улыбаюсь и получаю из сальных пальцев прямоугольный пропуск с отрывающейся плёнкой.
Старенький корпус советского типа. В коридоре сумрачно, а в комнате – сыро и прохладно. Пол мокрый: похоже, только что мыли. В тесном туалете – запах застоявшейся воды.
Открываю форточку и вытаскиваю из чемодана чистую рубашку с коротким рукавом. С дороги меня клонит в сон, но всё же первым делом хочу сходить на море.
В парке людно, тепло и влажно. Кипарисы скрывают аллею в тени. По бокам – десятки торговых палаток. Нос щекочут запахи варёной кукурузы и сладких трубочек со сгущенкой.
Сворачиваю на боковую дорожку и подхожу к смотровой – с видом на море.
Из толпы вырывается девушка лет двадцати – и бежит к забору. Порывисто хватается за перила.
Все вокруг в плавках, шлёпках, купальниках, а она – в лёгком голубом платьице и босоножках. Только что приехала или… собирается уезжать?
Ветер треплет светлые волосы, и она нетерпеливо отбрасывает их рукой. Закрывает глаза. Лицо юное и одновременно женственное. В нём и нежность, и восхищение жизнью, и сила. Ей плевать, видят её или нет. Она просто вдыхает море – как можно глубже.
Я замираю перед этой красотой, боясь пошевелиться.
Со стороны главной аллеи ей что-то кричат. Девушка на мгновение поворачивается и машет рукой. Ветер задувает с моря, и я ничего не слышу.
Она срывается с места и бежит к своей спутнице. Та постарше, но не настолько, чтобы быть матерью… поторапливает её. Сама неуклюжая, платье в горошек. Запинаясь и причитая, тянет девушку за собой по улочке. Иду за ними – обратно в гору. Вот они обходят слева зловонный ручеёк – все здесь так его обходят – и заворачивают в «Актёр». Соседи! Ну, теперь уж у меня будет много времени, чтобы случайно пересечься с ней… хоть бы и в столовой…
Разворачиваюсь и неторопливо возвращаюсь в парк. Эта беготня меня утомила. Хочется наконец-то стянуть одежду и окунуться, растворить жару в море…
Вечером долго не иду спать. Сижу на площадке между корпусами: прямоугольник из скамеек и уголок с импровизированной сценой. Смотрю на звёзды и слушаю негромкие разговоры в темноте. Выискиваю глазами копну светлых волос и гибкую фигурку, но она не показывается.
На следующий день встаю рано. Беру тетрадь, но мне не пишется. После завтрака иду на море и лежу на топчане, оглядывая пляж из-под козырька кепки. Моей музы всё ещё нет. Нет её и на следующий день, и через день, и через неделю.
– Видимо, тогда же она и уехала, – говорю я Володе и развожу руками.
Мы сидим в кафе на пляже, и Володя задумчиво щурится в сторону моря, сжимая стакан пива. У него волосатая грудь, толстое свисающее пузо и красный нос. На днях он с хохотом рассказывал мне, как пять лет назад в театре Ленсовета ему отдавали все роли героев-любовников.
Пытаюсь представить Володю в роли Ясона или Фердинанда. Он шумно всасывает носом сопли.
– Раз ты знаешь, когда она уехала, – говорит, – Зайди на вахту и спроси, кто это был.
С минуту раздумываю над его предложением. Потом усмехаюсь и грустно качаю головой. Снова идти в домик «Администрация», где тучная и недалёкая тётка жирными пальцами разламывает булку… Объяснять, что такого-то числа отсюда выписывалась самая прекрасная девушка на свете, в волосах которой само солнце – тёплое, но не обжигающее…
Нет, если уж нам суждено встретиться, то мы встретимся – здесь. Редко кто приезжает в «Актёр» на один раз – чаще путёвки получают каждый год, примерно в одно и то же время… Надо лишь набраться терпения.
Этой ночью я сажусь на угол кровати, боком скрючившись над тумбочкой, и при свете то и дело мерцающей лампы пишу стихотворение. Строки падают на бумагу одна за другой, будто звёзды с Крымского неба, и рифмы выглядят не вычурно и не слишком просто, нет, они выглядят единственно верными и абсолютно естественными. Будто это стихотворение существовало всегда – так же, как всегда существовала сама красота. Мне нужно было лишь прислушаться.
Стихотворение я называю просто: «Моя муза». Пожалуй, и её саму называть по-другому было бы нелепо.
Но что теперь? Отправлять стих Зинаиде, или Павлу Корнееву из «Знамени», или Ольге Марковне?.. Сделать мою музу, мою мечту достоянием этих затхлых редакций, заросших музейной пылью? Подставить её под старческие руки и скептические взгляды из-за стёкол очков?
И наконец, что хуже: если мне откажут, сочтя стихотворение безвкусным?.. Или если опубликуют где-нибудь на девятнадцатой странице между памфлетом и очередным очерком про русскую глубинку? А из читателей дай бог с десяток пробежит его глазами и, может, вспомнит о чём-то своём, поразмыслит… Да что там! Скорее, забудут, как только перевернут страницу…
Моя муза не заслуживает быть распятой среди равнодушных журнальных листов. Её судьба – жить и дышать морем.
Может, когда-нибудь, когда мы будем вместе, я преподнесу ей это стихотворение. Преподнесу его невзначай, скромно. Дескать, вот, прочитай на досуге. Она замолкнет, когда взгляд её побежит по строчкам. А когда она поднимет на меня глаза, они будут полны слёз.
Вот тогда, если она захочет, можно будет опубликовать. Но не думаю, что захочет. Пусть лучше стихотворение останется нашей тайной, нашим сокровищем. Таким же, как наша любовь.
На следующий год я снова приезжаю в «Актёр» и первым делом иду в парк – на смотровую. Там фотографируется семья с двумя девочками. Разворачиваюсь, возвращаюсь на аллею и шагаю к пляжу.
В кафе знакомые лица: Володя, Саша, Гриша, Настя с сыном… Но есть и новенькие. Некто Семён и Полина – то ли невеста его, то ли жена… Видимо, сами не определились с легендой, любовники…
Мы сидим со старой гвардией. Володя, как обычно, дует пиво, а я заказываю жареную картошку.
Дни ползут вереницей, наматываются один на другой. Старички историю про музу уже знают, и я рассказываю её молодым – Семёну с Полиной. Полина слушает
