Папа умер? - Александр Геннадьевич Ипатов

Этой ночью Даниле приснился весьма странный сон: его дом. Нет, это был всё тот же дом, всё то же старинное четырёхэтажное жёлтое здание, возле которого по-прежнему пустеет красная баня, что была заброшена лет двадцать назад, всё тот же двор, поросший разного рода сорняками и всё те же железные качели, на которых давно уже никто не качается. Но всё это было теперь другим. Данила смотрел на это так, как смотрит на свой дом солдат, что отправляется на войну: он знает, что больше сюда никогда не вернётся. С трудом вытолкав огроменную дверь, маленький Данила вышел во двор и уверенно направился к чёрной машине, что ждала его на пороге. В этой машине сидела почти вся его семья, словно они вместе отправлялись в какое-то далёкое путешествие. Не было только отца Дани – он стоял рядом и курил сигарету, кажется, это был Пётр 1 в синей пачке, он курил её медленно, будто бы зная, что в этой машине для него уже не места. Даже не сбавляя шаг, чтобы попрощаться с отцом, Даня ловко открыл дверь старенькой «девятки» и уселся рядом с мамой. Не прошло и секунды, как машина завелась и тут же тронулась. И лишь тогда он опомнился: а как же папа? я ведь с ним не попрощался! Он попросил водителя остановиться, но тот не слушал его – он был занят дорогой. Тогда Данила вновь обратился к водителю, но и на этот раз тот лишь недовольно фыркнул. Тогда Даня закричал что есть мочи: «да остановите же вы эту проклятую машину, ведь я совсем забыл попрощаться с папой!». Но было уже поздно: они давно покинули их двор, их улицу, их город. Теперь старенькая «девятка» мчалась по бесконечной трассе в неизвестном направлении, и о том жёлтом четырёхэтажном здании, что звалось когда-то Даниным домом, осталось лишь одно воспоминание.

После таких снов, как правило, любой человек ещё долго ходил бы по квартире с задумчивым видом, пытаясь понять, что это значит. О чём был этот сон? Но Дане, к великому сожалению, ответ пришёл незамедлительно, буквально сразу, как только он открыл глаза. В полной темноте, лишь слегка прерываемой светом фонаря, что стоял во дворе напротив окон их дома, он услышал всхлипывания. Они были негромкими, будто их нарочно сдерживали для того, чтобы затем дать себе волю и разрыдаться так, что все в округе в одночасье поняли бы: у этого человека случилось огромное горе. Слегка приподняв с подушки голову, Даня сонными глазами оглядел комнату и увидел мать, что сидела на полу возле его кровати и тихонько всхлипывала.

–Сынок! Сынок! – послышались жалобные стоны матери, слегка прерываемые дрожью в голосе, – сыночка… отец наш умер! уме-ер… – последние слова, надо сказать, она не то, что прокричала, она заревела так, что маленький Даня едва не подпрыгнул с кровати от испуга.

Умер? Умер. Но разве так бывает? Разве отцы умирают? Разве мог он оставить их? Может, мама что-то перепутала? Наверно, папа просто снова напился и лежит где-нибудь пьяный, спит, а мамочка, бедная, подумала, что он умер. Ведь не может быть иначе!

…но непрерывающиеся всхлипывания, переросшие в страшные крики, моментально отгоняли любые мысли, любые сомнения.

–Сына-а… сыночка-а! Как же мы теперь будем? Как же мы теперь будем-та-а-а?..

Маленький Даня ещё никогда не видел ничего подобного. Он знал, что люди могут плакать, но он не знал, что это может быть настолько страшно. Его мама рыдала так, словно она готовилась к этому всю жизнь. Казалось, в этих криках выливалась вся боль, что годами копилась в её сердце, им не было предела, их нельзя было остановить, даже если бы она сама этого захотела. Всё, что оставалось Даниле, – это вжаться в огромную подушку и ждать. Ждать, когда всё это закончится. Единственный, к кому он мог сейчас обратиться – это бог. Он не знал, кто такой этот бог, где он, и есть ли он на самом деле, но он молился ему. Он лишь хотел, чтобы весь этот кошмар прошёл, как страшный сон, чтобы не было криков, не было этой темноты, не было слёз, не было смерти. Пусть даже папа вернётся и снова пьёт, лишь бы всё было как прежде.

До сих пор его жизнь была вполне ясна и предсказуема: каждый день он вставал в семь или восемь утра, будил отца, что едва успел протрезветь после предыдущей попойки, просил его налить чаю и сделать бутерброд из хлеба с маслом, а затем шёл в школу. По окончании уроков, идя домой, Даня знал, что дома его ждёт уже пьяный отец, и он боялся его, но знал, что так надо, другой жизни он просто не представлял. Тихонько прокрадываясь по коридору, Данила шёл на кухню и сидел там: ждал, когда с работы вернётся мама. С мамой было спокойнее. Он понимал, что она не сможет защитить его, ведь мать и сама боялась своего пьяного мужа, но ведь бояться рядом с мамой гораздо спокойнее – это, наверное, знает каждый ребёнок, и он знал это не меньше. По возвращении матери оставалось ждать одного из двух сценариев вечера, что их ожидал: либо это очередной скандал, после которого маленький Данила шёл со своей мамой в гости к тёте Гале, либо отец напьётся настолько, что уснёт до самого утра. Если вечер шёл по второму сценарию, то всё, что оставалось Дане – это сидеть в стареньком, но довольно большом и уютном кресле, и ждать, когда наступит ночь, чтобы лечь спать. Пожалуй, эти часы всегда были самыми долгими. Сидя в полутьме, аккуратно прерываемой приглушённым светом настенного светильника, он слышал, как на улице резвятся дети, гуляющие с родителями, слышал, как пролетают с громким рёвом чьи-то машины, как беззаботно чирикает воробей, что уселся на ветке большущего дерева, растущего прямо под их окном. Но всё это было там, на улице. А здесь, в их комнатушке, едва освещаемой старым светильником, висевшим на стене, обклеенной обоями, что начали облазить ещё лет десять назад, была тишина – страшная тишина, глухая, давящая до звона в ушах, а порой и до слёз, что невольно катились из глаз Даниной матери. И эта тишина лишь временами бесцеремонно прерывалось отцовским храпом, но тогда становилось ещё страшней. Данила не знал почему, но этот храп, напоминающий дикий рёв