Жертвоприношение - Алекс Век

Сегодня радостный день. Сын приехал: живой, невредимый.

Вошёл и обнял крепко-крепко.

"Он воин". "Он воин". "Он воин". "Он воин" — стучало у нее в голове и она с гордостью повторяла это все время про себя.

Ей постоянно хотелось быть рядом с ним, смотреть на него.

Русские называли это спецоперацией, но все говорили вокруг: война, война. Она длилась долго, тяжело и мучительно. И вот он уехал от этой войны к ней, домой, в Грузию, отдохнуть.

Правда, через день должен был приехать его друг и они опять уезжали на войну.

Но, сейчас, сегодня она не хотела об этом думать. Ей было радостно, ей было хорошо.

Через день приехал боевой друг. Они обнялись и сели за стол.

Мать хлопотала на кухне, почти все было готово.

Конечно первая радость ушла, но она понимала, что так надо. "Он же воин".

Она уже подходила к двери, когда услышала голос сына: "А помнишь, как я русского обкорнал." Друг ответил: "Операция-кастрация прошла успешно". Оба засмеялись.

Фраза осталась у нее в голове: необычная, смутно-тревожная, нехорошая.

Надо было ещё наложить пури, принести салат, долму. Но заныла спина и она присела немного отдохнуть.

Внезапно, она ясно представила себе эту картину: взмах кинжалом, звериный крик боли и ужаса.

Ее сын бросил все это на землю и сказал под ржание друзей:

"Ненавижу, ненавижу русских! Всех, всех надо убить!

Прекратился род ещё одного русского. И это сделал я. Я, ха-ха-ха.

А мой род будет продолжаться, назло русским.

Всех, всех их надо убить. У всех отрезать яйца!"

Крик, шум, стоны, смех, кровь, много крови.

Русский свернулся калачиком, затих, потерял сознание от боли.

Она отмахнулась от этого видения, начала больше суетиться, быстрее готовить.

Но что-то замерло в ней, притаилось.

Наконец она все подала на стол и ушла на кухню. Села. Прислушилась.

Из дальнего угла доносилось: "он не воин, он не воин, он не воин" …

Это говорила ее совесть, которая всегда с тобой. Она слабо отмахнулась, но стала думать.

Внезапно представила глаза русской матери. Та смотрела молча, прямо, без осуждения, сухо.

У нее не было ненависти к русским.

Дедов она не помнила — они погибли в годы войны.

Отец ненавидел русских, ругал их, считал источником всех бед и несчастий.

Даже смерть мужа в 2008 году не изменило ее отношение к русским.

Он был на войне. Он воин. Он убивал. Его убили.

Она просто не любила русских — далёких, незнакомых, как говорят, злых и жестоких.

Не любила равнодушно, как не любят мусор при уборке пола.

Русские не делали ей зла, но эта нелюбовь распространялась вокруг как инфекция, как вирус. А лечить было некому.

Сын, когда был маленьким, очень любил деда, боготворил его, хотел быть похожим на деда.

В детстве рос крепким, сильным. Никому не давал спуску, был целеустремлённым, шел до конца.

Так учил его отец. Так он принял и думал.

Одним это нравилось, другие сторонились его, побаивались.

Она вспомнила один случай.

Он играл с соседским сыном в футбол. Соседский сын стоял в воротах и был настолько ловок, что брал все мячи подряд.

Все больше и больше глаза сына наливались негодованием. Наконец, отец позвал его и тот хмуро, с поникшей головой, пошел к отцу. Вдруг, он стремительно обернулся, мгновенно подбежал к мячу и, со всего размаха, ударил по воротам. Все было так неожиданно, злобно и бессмысленно, что вратарь и не пытался поймать мяч.

Цель была достигнута, но было как-то неловко и все с изумлением смотрели на сына, который шел с гордо поднятой головой.

После службы в армии он приехал злым, ожесточенным.

Дедовщина испортила его.

Появилось какое-то презрение к людям, к человеческому существу.

В нем не было равновесия между душой и силой.

Но к матери он, как всегда, относился тепло и нежно.

Она была своя.

И мать отвечала ему взаимностью и видела только его любовь.

Он позвал ее: "Мама! Мама!". Она подошла и как-то засмущалась перед сыном.

"Ты не здорова, мама. Что с тобой?"

Она отмахнулась, поставила бутылку вина и ушла.

"Да, он не воин, но так делают все." Она понимала, что это оправдание ничего не значит, не утешает.

Однако голос из дальнего угла стих. Стало тихо и тревожно. И лишь в голове стучало: "Почему, зачем, где начало?"

Утром они уезжали. Между ними было ощущение недосказанности, чувство напряженное, тоскливое. Сын обнял ее и поцеловал. Она тихо плакала.

"Что с тобой, ты не заболела?"

"Да, да, немного устала".

Когда он садился в машину, он обернулся и внимательно посмотрел на нее. Она махнула рукой: "Езжайте-же".

Смотрела им вслед.

Потом перекрестила.

Вздохнула и вернулась в дом.

Она решила пойти в церковь.

Она любила ходить в церковь. Не потому, что так надо, так положено. Даже не столько молиться, сколько принять отдохновение души. Она приходила, подавала записки о здравии и упокоении, ставила свечи перед иконами и читала молитвы или тропарь, но любила и всегда читала молитву за сына:

"Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистой Твоей Матери услышь меня, грешную и недостойную рабу Твою … Господи, в милости Твоей власти чадо мое …, помилуй и спаси его имени Твоего ради. Господи, прости ему вся согрешения, вольные и невольные, совершенные им пред Тобой. Господи, наставь его на истинный путь заповедей Твоих и вразуми его и просвети светом Твоим Христовым во спасение души и исцеление тела."

Потом она садилась и начинала разговаривать с ними.

Божья матерь, святые — как хорошо, что они здесь есть. На Земле, вместе с нами. Они выслушат, поймут. Надо только им все рассказать. Все-все-все. И ты смотришь в их глаза и понимаешь, что они все поняли, что ничего плохого больше не будет. Все будет хорошо.

Около паперти бродили две собаки и ждали еду.

Она не любила собак. Она их не боялась. Она просто не любила собак.

Когда ей было лет двенадцать, они как-то гостили у родственников в городе.

Поздно вечером она вышла на улицу погулять.

Внезапно, ниоткуда, ее обступила стая бездомных собак. Их было штуки четыре. Явно выделялся вожак стаи: рослая, с черным носом, злобная псина. Она была наиболее агрессивной и все время пыталась