IV
Особое подразделение разместили в доме рядом с районной комендатурой. Дом был покинут владельцами, бежавшими на запад, и весь он был начинен вещами, свидетельствовавшими о богатстве, избалованности его прежних обитателей.
Но ко всем этим вещам служащие подразделения относились с какой-то брезгливостью. В спальне, где стояли огромные, как платформы, кровати, наставили топчаны. Не притрагиваясь к фарфоровым сервизам, ели из армейских котелков на кухне, которая и стала главным местом сбора подразделения. И когда дневальные получили приказ от Букова прибрать помещение, они сделали то, что подсказывали им их солдатские привычки, - унесли все крупные и мелкие вещи в одну комнату, заполнив ее до потолка, словно складское помещение. И хотя после такой приборки всюду на полу объявился мусор и пыль от снятых ковров, Буков объявил удовлетворительно:
- Вот теперь нормально! - И пожаловался: - А то что получалось? Повернуться негде. Что-нибудь заденешь. Натолкали имущества. Все время на психику давило. Неловко все-таки: чужим пользоваться не приучены.
- А они?
- Чего они?
- Как они нас грабили!
- Ты что, Должиков, лепечешь, ты соображаешь?
Должиков - тощий, долговязый, испитой, со впалой грудью, в обвисшем обмундировании - стоял, прислонившись спиной к стене, и, в упор глядя на Букова, сказал:
- Они к нам в квартиру вселились. До смерти буду все помнить. До самой своей смерти.
- Ну, теперь ты в их доме...
- Вам хорошо, вы воевали и того не видели, что я видел.
- Конечно, фронт для солдата вроде курорта, все время на природе, иронически заметил Буков, - питание по норме. И физзарядка в бою, чтобы не полнеть.
- А я за фашистами ночные горшки выносил.
- Ну, это кто на что способен...
* * *
Буков почувствовал недоверие к Должикову, когда впервые увидел его. Первые слова, которые сказал ему Должиков, указывая на войлочный самодельный футляр, который он бережно положил на койку, были:
- Пожалуйста, не трогайте, здесь у меня музыкальный инструмент.
- Ну! А я подумал - слесарный. Балалайка, что ли?
- Скрипка.
- Скажи пожалуйста - скрипка. Ее, значит, на койку, как куклу, а автомат, как топор, под лавку? Хорош солдат! - Спросил примирительно: Может, сыграешь?
- Нет.
- Почему ж так?
- Сказал - нет.
- Ты что же, во всем такой принципиальный?
- Вам поговорить хочется?
- Интересуюсь, что ты за человек.
- Биографию рассказать?
- Смотри, какой ершистый!
Должиков осторожно погладил рукой скрипну в футляре, спросил:
- Вы действительно любите музыку?
- Расстраиваюсь, это верно.
- То есть как расстраиваетесь?
- Очень просто, не в себе становлюсь.
- Зачем же тогда просили, чтобы я играл?
- Да ты что меня допрашиваешь?
- Интересуюсь, что вы за человек...
"Дерзкий парень, нахальный", - решил Буков и неприязненно посоветовал:
- Ты все-таки, когда к старшему по званию обращаешься, держи себя в норме, ясно?..
И сейчас, когда Буков сказал эти обидные слова: "Кто на что способен", видя, как побледнел при этом Должиков, смутился и произнес сипло:
- Ну, погорячился, понятно? - Спросил участливо: - Так ты, выходит, на оккупированной территории жил? Натерпелся. Оттого такой весь издерганный. С какой стороны ни коснись - больно. - Засуетился, протянул пачку немецких сигарет: - Закуривай.
- Нет.
- Ты что, от меня взять не хочешь?
- Нет, просто не курю.
- Правильно, и не кури. Оберегай здоровье.
- А зачем?
- То есть как это? Чтобы жизнь себе на полную ее катушку обеспечить.
- Вы что же, и в бою такие советы давали?
- Войну мы пришибли в самом, как говорится, ее первоисточнике. Теперь одна забота - благополучие жизни своему народу вернуть. И тебе тоже.
- А почему мне?
- Я солдат, - значит, перед тобой виноват, что до твоих мест немца допустил.
- Напрасно так говорите.
- Почему же? Ты думаешь, передо мной виновный, что не воевал, а я думаю, перед тобой виноватый, что воевал плохо.
- А вы, оказывается, добрый.
- Ну, не ко всякому. Ты, Витя, вот что: если так, сыграй что-нибудь, чего пожелаешь.
- А я не умею.
- Что значит "не умею"?
- Ну просто - не умею, и все.
- Так зачем при себе такую габаритную и ломкую вещь таскаешь?
- Сказать?
- Как пожелаешь.
- Ну, понимаете, гнали людей расстреливать. А мы бежали рядом. Я и Соня отца искали. А какой-то человек мне крикнул: "Мальчик, держи!" - и бросил скрипку. Женщины детей бросали в толпу, чтобы спасли, а он скрипку. Так она у меня и осталась.
- А Соня - это кто?
- Сестра.
- Где же она теперь?
- Нигде, убили.
- За что?
- Просто так. Шла домой, а они ее убили.
- Отец где?
- Отца я нашел. Они не зарывали, пока весь ров не заполнится. А потом я в управе у них служил, сначала курьером, потом писарем.
- Зачем же вдруг такое - служить им?
- Попросили.
- Они?
- Нет, наши. Но нас один предал.
- А ты как же?
- Выжил? И очень просто - я весь свой паек маме отдавал. Питался совсем плохо, началось вроде дистрофии. Так что, когда допрашивали, били, я раньше других терял сознание, и тогда совсем не больно. А тех, кто сильнее меня, очень искалечивали, некоторые в камере умерли. А когда на расстрел повели, я идти не мог. Чтобы не задерживать колонну, мне велели в кювет вниз лицом лечь и выстрелили сюда вот, видите, где волос на затылке нет. Ну, я очнулся, уполз. Рана зажила, но вот со зрением стало плохо. Но я с этим дефектом все-таки радистом работал, и очень, знаете, удачно. А потом, когда снова стал видеть, хуже работал, внимание рассеивалось, стал ошибки делать. Но товарищ Зуев меня с этой работы не снимал. С его мнением очень считались.
- Кто считался?
- Ну кто, подпольная группа. Он для связи был заброшен. А потом меня из нее отчислили.
- Почему?
- За нарушение дисциплины.
- Что ж ты так?
- Совершил проступок. Мне было приказано передать ракетницу с патронами одному человеку на железнодорожной станции, чтобы он нашим самолетам сигналил ночью, куда бомбить. Я пошел и вдруг предателя встретил. Я в лицо его знал. Он на допросах присутствовал. И прямо ему в рожу из этой ракетницы выстрелил почти в упор.
- Правильно сделал!
- Нет, неправильно. Самолеты прилетели, а договоренных сигналов ракетами нет. На станции полно эшелонов. Только часть бомб в них попала. А те, которые мимо, - по моей вине.
- А я бы на твоем месте тоже в него шарахнул! - горячо заявил Буков.
Должиков осмотрел орденские планки на груди Букова и недоверчиво произнес:
- Неправда, вы бы так не поступили.
- Ты что, считаешь, я такой хладнокровный?
- Но ведь вы же меня здесь за отношение к немцам" осадили... Ненавижу я их.
- Твое право, Витя.
- Так вы теперь согласны с тем, что я сказал?
- Нет, не согласен: когда такие ребята, как ты, есть, значит, мы самые надежные для всех людей. Человеческое война из нас не вышибла. И из тебя тоже. Ты вот взял и весь мне раскрылся, а почему...
- Ну, и как вы думаете, почему?
- За меня стыдился, что я тебя по неведению за иного парня принял.
- Какого такого иного?
- Ну, бывают всякие, - неловко пробормотал Буков. - А ты вот какой. И живо осведомился: - Не возражаешь меня к себе в напарники взять?
- Ну что вы так...
- Правильно спрашиваю. С такими, как ты, всякий захочет.
Вечером, сидя на койке, Должиков спросил Букова:
- Если хотите, я сыграю.
- Выходит, умеешь.
- Когда слепым был, меня один товарищ в отряде учил.
- А скрипку как же сохранил?
- Не я, товарищи в отряд принесли. Думали, если я ослеп, так должен обязательно стать музыкантом. - Усмехнулся: - Почти по Короленко.
- Читал, знаю... - сказал Буков. - Сильно написано.
- Сентиментальная штука, и все.
- Ну, это ты брось, за самое живое берет.
- Выдумка. Я слепым был - знаю.
- А я хоть и не был, а переживал, словно сам я настоящий слепой. Ну ладно, играй.
- Не буду.
- Почему?
- Не захотел, и все.
- Ох, и орех ты в скорлупе колючей. - Потом, помедлив, Буков сообщил: - Ты учти, я храпун. Буду беспокоить - кидай сапог.
- Я лучше посвищу.
- А я говорю - сапогом, свист на мне пробовали, не действует... Выждал, спросил: - Спишь? - Встал, бережно подоткнул одеяло вокруг Должикова. Тот вдруг всхлипнул. - Ты что, Витя?
Не дождавшись ответа, Буков снова улегся, закурил, положив руку под голову, и так долго еще лежал, сильно затягиваясь, выдыхая дым в противоположную сторону от койки, на которой спал Должиков.
V
В состав группы Букова кроме Должикова входили: минер Кондратюк, электрик Сапежников, сапер Дзюба, сержант из разведбата Лунников. Все они были, как говорил Лунников, "заслуженные фронтовики республики".
Пантелей Кондратюк - грузный, солидный, упитанный - держал себя с генеральской сановитостью из уважения к самому себе за то, что выжил. Все годы войны он извлекал и потрошил всевозможные взрывные ловушки бесчисленных конструкций и систем, снабженные самыми хитроумными комбинациями. Кондратюк мастерил подобные же "сюрпризы" для противника, вкладывая в это дело тонкое лукавство и даже остроумие, упорную жажду переиграть врага в состязании на техническую выдумку.
