самом деле это не так… Я был абсолютно безобидным, неагрессивным, подавленным, загнанным в угол ребенком. Да, я убил человека, но нельзя постоянно напоминать человеку об этом… Как педагог, она точно должна была это понимать… Почти уверен, что она вела так себя специально…. Да, я мудак, я даже не отрицаю, но она прямым текстом смешала меня с говном…
Я чувствовал себя абсолютно подавленным и помощи ждать было неоткуда… так как незадолго до того случая мы с Мишкой уже жаловались на нее в органы опеки и попечительства, но они все там были друзьяшками, и она просто поржала надо мной…
Придя домой, я впервые в жизни совершил попытку суицида. Мишка спас меня, и я все ему рассказал: про убийство. Вернее – тоже написал. Так проще… Мне, по крайней мере… Он долго читал, и я очень боялся, что он перестанет со мной после этого дружить. Не перестал…. Его родители с самого начала запрещали ему общаться со мной, но он все равно общался, втайне от них. Только благодаря Мишке я выжил. И я прямом и в переносном смысле. На следующий день сразу после учебы Миша направился в мою школу и сказал ей все, что о ней думает. Это была его идея, я бы испугался. Даже сейчас. Мишка говорил, что, кажется, она удивилась даже больше, чем разозлилась. Он сказал, что она хуже Гитлера. Прямо в лицо сказал. Ему было немного страшно, но он говорил то, во что верил. Наверное, это помогло.
В общем, мы дружили с Мишкой четыре года, пока он не погиб в августе 2001 в авиакатастрофе. Как бы грубо это ни звучало, мне было горько не только от самой утраты друга, но и от того, что после его кончины мне было нечего жрать и вообще было непонятно, как жить дальше…. У мамы постоянно не хватало денег, а потому Мишка таскал еду из дома, постоянно подкармливал мне и даже давал мне деньги, которые платил ему отец за успехи в учебе. Его папа был бизнесменом и в разумных пределах средств на единственного сына не жалел, тем более – за успехи. Мишке математика не особо давалась, зато оказалось, что ради еды я готов выучить таблицу умножения и не только… Я решал за Мишку сложные задания: сначала дополнительные, потом – олимпиадные и пытался объяснять ему, как их делать. За участие в олимпиадах отец платил сыну гораздо больше, чем просто за пятерки, и очень им гордился. До конца Мишкиной жизни отец даже не догадывался о сущности нашего плана, но даже когда все раскрылось, он не хотел ничего и слушать обо мне и был очень зол.
Осенью 2001, когда запасы еды и денег окончательно закончились, я написал маме записку со словами «Уехал в город, буду поздно», собрал свои документы, какие-то вещи и действительно уехал в город. В детдом. Навсегда. Было стыдно за то, что я ее бросаю. Строго говоря, она не была плохой матерью… Отнюдь. Просто была несчастной женщиной, которая даже не решалась записаться на собеседование, чтобы получить более высокооплачиваемую работу… Я хотел, чтобы ей оформили инвалидность (мне казалось, что она ей светит), но она даже не хотела ничего узнавать… Казалось, что ее все устраивает и, скорее всего, она совершенно не понимала, насколько мне хреново… Она никогда не спрашивала, где я беру деньги, как у меня дела в школе и какого мне после той истории с убийством… Я регулярно ходил в магазин и даже научился готовить. Мне казалось, что без меня она пропадет, но я просто хотел жрать, а в Орехово больше не осталось никого, кто мог бы мне помочь. Я очень боялся, что меня вернут обратно: потому, что не смог бы после этого смотреть ей в глаза, потому я немного наврал (чтоб уж наверняка), и ее лишили родительских прав…
В первое время в детдоме мне очень нравилось хотя бы потому, что там была еда, которую давали не за пятерки… Про убийство, к счастью, там никто не знал (ну, дети не знали), учителя хвалили… Друзей у меня там не было, но в принципе было неплохо. Нас часто развлекали, из всяких Газпромов (и не только) постоянно приходили спонсоры-волонтеры-актеры-аниматоры и еще Бог знает, кто… Короче, было терпимо… Более чем… Но через несколько месяцев кое-что случилось и после того случая меня там все возненавидели, и я очень захотел в семью. В любую семью. Бедную, богатую, любящую, нелюбящую, полную, неполную… Американскую, российскую… Мне было уже все равно: лишь бы меня забрали. Проблема была в том, что забрать меня не могли… Я пока не могу рассказать тебе все… Формально оба родителя были лишены прав, но фактически я практически не подлежал семейному устройству… Так получилось… Возможно, опять-таки из-за моей дурости…. Блять… Я не знаю…
Как ты знаешь, в 2004 мама умерла, и я в очередной раз понял, какой же я мудак… Я всегда хотел, как лучше, а получалось, как хуже…
А потом я познакомился с тобой. Милой, доброй, слегка наивной второклассницей, перечитавшей романов о несчатных сиротках и которая практически сразу после знакомства захотела, чтобы твоя мама меня усыновила… И это был просто какой-то подарок судьбы. Твоя мама,– как ты, наверное, и сама понимаешь, – изначально была настроена довольно скептически. Если бы не твои уговоры, она бы никогда на это пошла… Спасибо за это. Большое.
В общем, наверное, это все… Я очень надеюсь, что ты не возненавидишь меня после этого признания, не начнешь бояться и постараешься понять и принять…. Я догадываюсь, что сделать это очень непросто, но ты даже не представляешь, как для меня это важно…
Хотелось орать и крушить все вокруг. Ладони вспотели, было трудно дышать. Я оглянулась и увидела Сашу, стоящего у окна. Было непонятно, как он успел пройти мимо меня. И как давно это произошло. В глубине души я все же подозревала, что с Сашей что-то не так. Что-то пугает, ранит, не дает улыбаться и радоваться теплому морю. Что-то – кроме смерти матери. Когда моя мама думала, что я сплю, я порой слышала, как они с Сашей что-то серьезно обсуждали. Часто с надрывом, криками, истериками. Пробравшись сквозь заросли эмоциональной шелухи, прищурившись, можно было разглядеть факты. Разрозненные, не связанные между собой, мало о чем говорящие, но факты. Сейчас в памяти отчетливо всплывали Сашины короткие реплики, полные обиды, раздражения и
