вверх дном. Пытали Суслова. А потом насиловали её.
— Все четверо? — ужаснулась Галина.
— По словам Алины, все. Но разве можно верить испуганной бабе? У неё же, как на севере — год за два. Двоилось… Алина сказала, что мужики всю ночь что–то искали и насиловали. Один искал, другой насиловал. Потом наоборот.
Похоже, Мурата веселила тема насилия над Алиной. Но хотя Галка и сама ненавидела «удачницу», охмурившую Суслова, даже ей стало не по себе от рассказа о том, как, пусть и всего двое амбалов, издевались над тонкой Алиной. Она решила перевести тему.
— А как они потом оказались в машине?
— Мужики поняли, что ловить нечего и, вдоволь натрахавшись, свалили. Алина, чуть придя в себя, позвонила Кириллу. Тот примчался. Они вытащили Суслова, который постоянно терял сознание, и усадили его в машину. Кирилл, никогда не сидевший за рулём, везти Алинку с Сусловым в больницу не мог. Пришлось ехать Алине. Она, правда, тоже месяц назад получила права, но, в отличие от Кирилла, умела повернуть ключ зажигания и сдвинуть машину с места. Кирилл остался стоять и видел, как Сусловский Мерседес медленно поехал. Но на перекрёстке они врезались в пересекающий улицу грузовик с бетоном.
— И разбились насмерть… — задумчиво подвела итог рассказанному Муратом Галка.
— Да нет, ни хрена. Ударились они не сильно. Их забрала скорая, которую тут же вызвал Кирилл по мобильному. Суслов, кстати, скончался в больнице не от столкновения с грузовиком, а от потери крови…
— А Алина?
— А у Алины пара переломов. Зашили, замазали, заклеили, гипс наложили… через две недели хромать дальше будет… Шалава, — почему–то сказал Мурат, хотя и не зло.
Галина посмотрела на него вопросительно.
— Кирилл сказал, что Алина ночью поняла, за что Коню дали такую кличку. У него, говорит, яйца как у мерина. — Мурат заржал и снова стал чесать промежность.
Галка посмотрела на парня, на выпуклость в его джинсах и, подумав, что она, похоже, тоже догадывается, кто такой Конь, вслух спросила:
— А что искали–то мужики, знаешь?
— Да перстень какой–то, — ответил Мурат серьёзно, — хозяин сказал, что кольцо было у Суслова. И тот его куда–то дел. У него пару раз копались, но ничего не нашли. Хозяин думал, сможет нажать на Суслова иначе. Не хотел его убирать. Он же мужик мозговитый… был.
— А что, уж такое ценное кольцо? Прям, не поверю, что из–за сраного колечка Суслова разрезали на кусочки.
— Почем мне знать, — отозвался Мурат, — говорят, что не сраное. А из Эрмитажа. Семнадцатый век.
— А тебе откуда всё это известно? Тоже Кирилл рассказал? — язвительно спросила Галка.
— Много будешь знаешь, скоро состаришься, — буркнул парень, не желая обсуждать тему.
— Ну и ладно, — миролюбиво отозвалась Галка и похлопала его по железной коленке.
— Ну и ладненько, — подумала про себя Галка. — Теперь всё встало на свои места. Вот какую историю закрутила моя мамаша. Кто ж знал, что из–за одного колечка, хоть и с большим камушком, завертится такая чехарда. А мать у меня умница. Хватит–то ушами хлопать. Сколько можно? Так можно и жизнь прохлопать.
Галка глубоко, полной грудью, вздохнула и провела двумя пальцами по грудине вниз между своих огромных грудей. Потом, довольная, одёрнула пуловер, и, отвернувшись от Мурата к окну, подумала:
— Если бы не мои дойки, куда бы я сейчас спрятала колечко. Да… А Конь не такой дурак, как кажется. Надо бы быть с ним начеку.
Впереди показалось здание аэропорта.
— А концовку в детективе перепишу. Не дотянула… Про обрезанные уши совсем неплохо. Надо бы спросить Коня как–нибудь на досуге, это он сам придумал уши резать, или хозяин велел. И ещё… от отрезанных ушей столько крови не будет. Уж не чикнули ли мальчики что ещё…
Мурат припарковал машину.
— А куда летим–то? — поинтересовалась Галка.
— Так ты ж на море просила, — лениво протянул он. — На Кипр взял билеты. Говорят, там жарко…
Галина лежала на берегу моря, закопавшись в горячий песок, и листала красочный журнал с фотографиями полуголых красоток. Рядом крутилась девочка, строя песочный замок.
Всё повторялось. Снова и снова. Де жа вю. Он брал её руки в свои и приближал к лицу. Мягкие, тёплые ладошки, всегда влажные. От них парил, врезаясь в сознание, запах. Сладкий. Или горький. Вернее приторно–сладкий. Приторный до горечи. Запах полыни. Летней ночи. Коньяка. Раздавленного таракана. Он брал её руки и приближал к себе. И в глазах проплывал туман. Снова и снова. Но он никогда не мог сказать, было ль это уже раньше. Или случилось впервые. И вообще… было ли. Или он бредит. Или спит. Запах улетучивался быстро. И он трезвел. Снова видел яркие краски окружающего мира. Начинал думать. И даже понимать, что смысл слов. Но когда он брал в свои руки её ладошки… это было… было уже… когда–то… Первый раз он увидел её, когда им было шесть лет. Вернее, ему было шесть. А ей, пожалуй, ещё меньше…
Жаркое лето. В воздухе плавится солнце. Оно с утра появилось из–за пенящегося облачка, единственным пятнышком веселившимся на беспросветно–скучной голубизне небосвода. Появилось и плюхнулось толстым телом на пыльный двор. Плюхнулось, расплескав горячие капли вокруг себя, обжигая дворовую ребятню. Десятки ног взбивают серую пыль, поднимавшуюся от земли и тут же оседающие на потных ступнях, размазываясь невообразимыми грязными подтёками по голени.
Харитоновна вешает бельё. На длинных верёвках, протянутых от единственного во дворе дерева до гвоздя на заборе. Старуха, кряхтя, нагибается к жестяному тазу, берёт тряпку и, тряхнув ею, вытягивается, чтобы повесить. Потом достаёт из кармана фартука прищепку и щёлкает ею по белью. И снова нагибается. И снова стряхивает. И снова щёлкает.
Он сидит на лавочке в беседке на другом конце огромного двора. Двора, зажатого пятиэтажками и деревянным некрашеным забором. Остатки краски уже не угадываются. Ободранной кожурой слоятся на досках, отпугивая прохожих. Касаться поверхности забора ему не приходит в голову — знает, что шершавая, торчащая в разные стороны лохмотьями поверхность может поранить. Харитоновна снова нагибается. А он тупо наблюдает за движениями старухи.
Июль. Может, август. И жара расплавила не только воздух, но и мысли. Они перетекают, не складываясь в однообразную массу. Краем глаза он замечает возню. Самые непоседливые затеяли игру. Игру в войну. Мальчишки и пара девчонок носятся, размахивая, кто пластиковыми саблями, а кто просто палками, оторванными от рассыпающегося забора.
Он сидит. Вдруг внутри что–то щёлкает, как реле в трансформаторе. Он вскакивает и бежит. Бежит сначала просто так.
