выяснить, действительно ли все вычищено так, как было приказано, – и хитренько так улыбается. – Если вы и в самом деле выгребли все содержимое отстойника, то должны были добраться до самого дна и, стало быть, сможете теперь сказать, какого цвета плитка на дне резервуара.
– Никак нет, не можем сказать, господин младший лейтенант…
Повисает пауза, в течение которой Мермоз глядит в глаза унтер-офицеру, у которого, как у готового вцепиться в добычу хищника, уже текут слюнки в предвкушении расправы.
– Мы не можем назвать цвет плитки, потому что плитки на дне нет. Дно цементное.
Взгляд Пеллетье вспыхивает яростью.
– Это верно, младший лейтенант? – адресует ему вопрос капитан, морща нос от распространяемого солдатами смрада.
С горьким разочарованием на лице ему приходится признать, что это правда.
– В таком случае отправьте этих парней в душевую и освободите от всех видов работ, запланированных до обеда.
– Слушаюсь, – отвечает он с плохо скрываемой досадой. – Команду капитана вы слышали. Бегом марш!
Оба, счастливые, бегут к душевой на глазах у других солдат, с изумлением взирающих на этих бродячих ассенизаторов.
В пятницу Мермоз читает свежий приказ, вывешенный на двери спального корпуса, и видит строчки, которых так долго и терпеливо ждал: «Рядовой Жан Мермоз с понедельника приступает к освоению практического курса пилотирования. После утренней поверки он обязан прибыть в конференц-зал аэродрома». Ликующий крик из его глотки разносится по всей части.
Тем вечером на пару с Корсо он садится сыграть в покер с одним отпрыском хорошей семьи, новичком в казарме, который строит из себя великого картежника. Приятели заранее сговорились. И вот, сдавая карты, Корсо подсуетился, чтобы джокеры и всякие короли-дамы-валеты пошли Мермозу, ну и он, в свою очередь, когда будет сдавать, поступит так же. С тем расчетом, чтобы выигрывать по очереди, а у лоха не возникло бы подозрений, что его просто обтрясают со всех сторон, как спелую грушу.
И поскольку в субботу у него увольнение, то он находит выигранным денежкам применение: приглашает Мадлен в ресторан, с его точки зрения – элегантный, там подают форель, фаршированную нежнейшим беконом. Девушка оставляет половину своей рыбы несъеденной, Мермоз перекладывает остатки ее порции на свою тарелку и осушает целую бутылку вина. Ничто не может его насытить. Тогда она с невинным взглядом пай-девочки слишком щедро подведенных черным, каких-то вампирских глаз интересуется, не хочет ли он десерта. Тот десерт, что ей нужен, не прописан в меню, его подают в «кошачьем переулке» – темном закутке за фабрикой по производству жалюзи, где есть шансы встретить торговцев белым порошком. Так что часом позже, когда парочка добирается-таки до хостела «Буш-дю-Рон», глаза у обоих блестят, а кровь в жилах бурлит.
В понедельник Мермоз одним прыжком выпрыгивает из казарменной койки, но замечает, что руки дрожат. От холода, наверно, или от нервов, ведь сегодня ему предстоит начать новую жизнь ученика пилота. Мысль о начале обучения на летчика с лихвой окупает все, что было. Однако теоретические занятия беспросветно скучны, да и бо́льшая часть времени до обеда занята у курсантов надраиванием замасленных полов ангаров и восстановлением покрытых копотью частей самолетов Первой мировой. «Ньюпоры» и «Моран-Солнье» – настоящие летающие гробы. Есть и еще одно дело – провожать в последний путь то курсанта, то летчика чуть ли не через день.
Топливный бюджет скуден, самолеты поднимаются в небо нечасто, стало быть, практические занятия, то есть полеты, проходят только раз в неделю. Так что каждый день – целыми часами – ученики занимаются в основном тем, что ровняют взлетное поле, вооружившись деревянной трамбовкой, или метут аэродром вересковыми метлами, удаляя листочки и травинки. И дело вовсе не в том, что командование отличается особой приверженностью к чистоте, дело в том, что в мирное время армия имеет перед собой единственного врага, с которым вынуждена бороться: скуку. И Мермоз ждет, ждет со все возрастающим нетерпением того момента, когда он наконец сядет в кабину пилота.
Координатор его группы и летный инструктор – человек низкорослый и тощий, с густыми, словно щетки, бровями. Неопределенного возраста, да еще и из тех, у кого спустя пару часов после бритья щеки вновь покрываются сизой тенью щетины. По званию он всего лишь ефрейтор – вещь редкостная, но есть в нем нечто такое, что выдает ветерана: то ли закатанные выше локтя рукава, что нарушает принятые нормы, то ли замедленные движения, как будто он никогда и никуда не спешит и его вовсе не волнует перспектива состариться в казарме.
В первый раз Мермоз забирается в самолет вместе с ефрейтором Березовским. Машина – «Кодрон G.3», оборудованная как учебный борт, с двойным управлением. Ефрейтор в очередной раз наставляет: «Звук мотора – самое главное. Мотор у него – звездообразный вращательный, восемьдесят лошадей. Ритм меняется, мотор кашляет, тон повышается… – ко всему прислушивайся, все подмечай. Если заглохнет, а ты прохлопаешь – тебе конец».
Березовский садится на заднее место, берет на себя управление, курсант устраивается на переднем, и вот самолет отрывается от земли. Наконец-то! Внизу остаются казармы Истра и армия дворников с метлами, внизу – темная ненависть Пеллетье, внизу – унылая рутина… С того момента, когда они отрываются от поверхности земли и Мермоз начинает ощущать, как волнами бьет ему в лицо ветер, он понимает, что находится именно там, где хочет быть: еще выше, еще свободнее. Ему уже успели рассказать, что экзамен трудный, что едва ли треть его сдает, а нужно ведь еще живым вернуться. Но он безоглядно верит: он станет летчиком. Инструктор советов практически не дает, да он и рта-то почти не раскрывает. У него есть лишь один совет, который он повторяет с завидной регулярностью, перекрикивая оглушительный рев двигателя:
– Мотор, мотор слушай.
– Да я его слышу!
– Я ж тебе не слышать велю, а слушать!
Мермоз теряет терпение и, пренебрегая воинской иерархией, отвечает старшему
