нее все, наконец, кончится. Навсегда. Прекратится ежедневная пытка без возможности спастись. И дело тут не столько в Яне, сколько в ее личном отношении к себе, в том, как ее воспринимают люди, а она – их.
Если подумать, вся ее жизнь была лишь суррогатом, неумелой попыткой жить. Без настоящих друзей, юношеского веселья и искренних эмоций. Что хорошего она может вспомнить сейчас, накануне гибели? Чем таким особенным отличалось ее пребывание в мире живых, чтобы цепляться за оболочку из плоти и крови, ту самую, которая всегда вызывала лишь презрение? Давно пора избавиться от низменного страха, но не выходит. Никак не выходит. Есть вещи, которые сидят в подкорке, как отпечатки чего-то очень древнего, первобытного. Их не вытряхнуть, не оттереть, не смыть, даже если хорошо понимаешь, насколько же они глупы и бесполезны.
Ян был уверен, что Фаина принципиально иная, но она-то знала: она такая же серая пустышка, как все остальные. Безликая и посредственная. Да к тому же морально и психически неполноценная: так и не научилась нормально общаться с людьми, заводить полезные знакомства, шутить и поддерживать диалог в компании; так и не разобралась ни в собственных желаниях, ни в возможностях; так и не сделала ничего полезного для общества или хотя бы для себя; так и не распутала болезненно пульсирующий клубок своих фобий, комплексов и паранойи. Всю сознательную жизнь занималась саморазрушением, разлагалась и ненавидела себя за это.
А теперь – все. Неужели кончается именно так? Без шансов что-то исправить, начать сначала, как в драматических сериалах. Никто не смилостивится и не скажет: «Ну ладно уж, иди, попробуй еще раз». Жизнь прожита глупо и бессмысленно. Но смерть освобождает от всего, включая самобичевание и сам страх, в этом ее основная прелесть. Приятно опустошает и дарит какие-то новые крылья, которых нет у живых бабочек. Их трепет приподнимает тело и овевает прохладой мысли, придает легкость, почти забвение.
Не в силах определиться, как она относится к предстоящим событиям, Фаина вновь распалась на две враждующие части. Первая кричала, топала ногами и бунтовала, ни в коем случае не желая опускаться на колени перед кем бы то ни было и принимать текущее развитие событий как данность. Вторая – и с каждым днем она становилась сильнее – давно со смирением возложила голову на плаху и ожидала своего часа, зная, что предрешенного не избежать, как ни лезь из кожи вон, что именно так все и должно было в итоге случиться, что остается лишь философски осмыслить жизнь и с достоинством покинуть ее.
Постепенно можно свыкнуться с любой, даже самой чудовищной мыслью. Ведь есть смертельно больные люди, и рано или поздно они перестают истерить, просыпаясь по утрам и вспоминая свой диагноз. Вместо этого они печально улыбаются палачу в дверном проеме, поднимаются с постели, идут в ванную, где смотрят на себя в зеркало, а потом и завтракать. Словом, живут, как и все, только с надломленным хребтом внутри.
Время шло, и Фаина вела моральную подготовку, в процессе которой медленно разливалось в ней убийственное смирение. Она, наконец, нашла время увидеться с братом и созвониться с родителями, понимая, что общается с родственниками в последний раз. Хорошенько все обдумав, девушка написала заявление по собственному желанию и, со спокойствием удава вытерпев взрыв негодования Степы, отработала еще неделю и стала свободной птицей, если так вообще можно выразиться в ее положении. Благо, некоторые сбережения у нее имелись.
Ян поступил великодушно и слово свое сдержал – оставил Фаину в покое на неопределенный срок. Новых избиений или фокусов не предвиделось, и постепенно все пережитое приобретало черты нечеткого сна, границы которого размываются с ходом времени. Это ощущение сводило с ума, потому что снова ставило под вопрос реальность некоторых событий из прошлого. А было ли это на самом деле? Или она снова что-то придумала, приукрасила, дополнила реальность? Но в красноречивом взгляде соседа значился четкий ответ, и эта ясность убивала.
Он не заговаривал с нею, но, когда они пересекались на улице или на этаже, на лестнице или в очереди в душевую, в магазине или в столовой неподалеку – глядел на нее многозначительно. Темно-зеленые глаза не стремились напугать или подавить, они лишь напоминали об уговоре, на время лишая рассудка своей выразительностью. Пусть это были ненастоящие глаза, а бесподобный камуфляж того, кого все называют Яном, но Фаине хотелось вечно видеть их перед собой.
Неужели вопреки всему, что между ними было, чудовище по-прежнему привлекает ее? Обычно не падкая на внешность, краем разума девушка осознавала, что кровь ее бурлит, а гормоны воспламеняют тело. Случайно ли или преднамеренно, но Ян выглядел именно так, как требовалось, чтобы в глазах Фаины приобрести статус идеального внешне мужчины. Поначалу все в нем отталкивало, казавшись слишком искусственным, напитанным фальшью и ядом. Но время шло, и Ян менялся у нее на глазах – становился более эмоциональным, более похожим на людей… Вживался в свое тело, учился им управлять.
После перемирия прежнего Яна – жестокого, грубого тирана – словно взяли и переписали начисто. Неужели он действительно не мог силою взять то, чего давно желал? Зачем ему требовалось, чтобы Фаина по собственной воле подчинилась ему, склонила голову, приняла его?.. Или хотя бы пообещала сделать это, чтобы он стал таким тихим и покладистым. Значит, не всего можно добиться силой, кем бы ты ни был. Значит, свободная воля человека для таких, как Ян, все еще имеет вес. А пока эта воля не сломлена, он будет изводить ее, превращая жизнь в бесконечно повторяющийся кошмар.
Интересно вот что: почему Ян так легко поверил ее обещанию? Может, слишком очеловечился и сглупил, а может, точно знал, что врать в ее положении не имеет смысла, понадеялся на ее благоразумие или поверил искренним слезам. Или же его одурманила сама мысль о том, что вскоре Фаина поднимет белый флаг и перестанет сопротивляться. Он сможет делать с нею все, что ему заблагорассудится. И никто уже не помешает. Поэтому он и смягчился, чтобы она не передумала. Сделал вид, что идет у нее на поводу, как и она сделала вид, что идет на поводу у него.
Фаина догадывалась, что он сотворит с нею первым делом, но это не казалось ей ужасным. Втайне она давно мечтала об этом, даже больше – ее тело требовало этого, вопило диким животным, особенно в присутствии соседа. А все, что он позволял себе с нею – почему-то лишь усиливало желание, укрепляло его в бегущей крови, во внутренних органах, в пульсации мозга. Как и то, каким он умел
