Савва. Кондратия не видали?
Послушник. Нет, он в монастыре.
Савва стоит молча. Крик у монастыря упал, и слышно жалобное пение слепцов.
Послушник. Савва Егорович!
Савва. Папироски у тебя нет?
Послушник. Нет же, я не курю, Савва Егорович. (Плачущим голосом). Пойдемте в лес!
Савва стоит молча.
Послушник. Они вас убьют ведь! Савва Егорович, пойдемте в лес, голубчик…
Савва внимательно смотрит на него, молча поворачивается и уходит.
Послушник. Савва Егорович! Ей-Богу, лучше бы в лес!
Липа. Оставьте его. Он, как Каин, не находит себе места на земле. Вся земля радуется, а он…
Послушник. У него лицо черное… мне жалко.
Липа. Он весь черный… Вы дальше от него будьте, Вася. Вы не понимаете еще, кого вы жалеете. Я его сестра, я люблю его, — но если его убьют, это будет счастье для всех людей. Вы еще не знаете, что он хотел сделать: подумать страшно. Это сумасшедший, Вася, страшный сумасшедший, или уж не знаю кто…
Послушник (машет рукой). Да вижу же я, ну что вы мне говорите… только жалко мне его, ну и противно тоже. Ну зачем это он? Ну зачем? Придумывают люди всякую глупость… Эх!
Липа. У меня одна только надежда, что он понял наконец. А если…
Послушник. Ну что еще — если?
Липа. Так, ничего. Пришел он — и точно туча на солнце нашла.
Послушник. Вот вы тоже: весело вам — ну и радуйтесь же, а то «если» да «так». Нельзя без этого?
Народу незаметно прибывает. На дороге останавливаются две повозки с калеками; уже некоторое время под деревом сидит хромой с костылями и плачет, сморкаясь и утираясь рукавом. Со стороны монастыря показывается человек в чуйке.
Человек в чуйке (суетливо и озабоченно). Калек-то надо к Ему поближе, калек-то, убогих-то. Ну, бабы заснули! Вези, вези, там отдохнешь. Ты что, дедушка, не идешь, а? Тебе с ногами тоже поближе надо. Иди, дед, иди.
Хромой (плачет). Не могу я идти.
Человек в чуйке (озабоченно). Ах, какой ты! Как же это ты так, а? Ну давай, пособлю, что ль… Ну, подымайся, ну?
Хромой. Не могу.
Прохожий. Не действует? Дай-ка я… Его главное дело поставить, а там он заскачет. Верно, дед?
Человек в чуйке. Ты его с того боку, а я с этого. Ну, дедушка, двигай, двигай, недолго потерпеть осталось.
Прохожий. Вот и заскакал. Так, так! Работай, дед, внакладе не останешься. (Уходят.)
Послушник (весело улыбаясь). Как они его завели! Ловко, а? Так и пошел… ишь ты, старый!
Липа (плачет). Господи! Господи! Какие люди хорошие!
Послушник (огорченный). Ну чего вы? Да не плачьте же, ей-Богу. Ну чего вы? То ничего, а то плакать.
Липа. Ничего, Вася, ничего. Я от радости плачу. Отчего вы не радуетесь, Вася? Вы не верите в чудо?
Послушник. Да верю же, Господи. Только я не могу на это смотреть. Все как пьяные, лопочут, что — не разберешь. Бабу эту раздавили… (Брезгливо, с тоскою.) Они ведь ей кишки выпустили… Ах, Господи! Просто не могу. И все это так… Отец Кирилл хрюкает: уи-уи-уи. (Смеется, тоскливо.) Ну зачем он хрюкает?
Липа (строго). Это вы у Саввы научились!
Послушник. Да нет же! Ну зачем он хрюкает? (Смеется тоскливо.) Ну зачем?
Подходит Егор Иванович. Одет по-праздничному. Борода и волосы расчесаны; очень важен и строг.
Егор Иванович. Ты чего это тут, а? Почему в таком виде?
Липа. Не успела переодеться.
Егор Иванович. А сюда успела? Куда не надо, успела, а куда надо — не успела. Иди-ка домой да переоденься. Нехорошо, нигде этого не видано.
Липа. Ах, папаша!..
Егор Иванович. Нечего ахать. А папаша и есть папаша. Вот видишь, оделся же я. Оделся и иду как надо. Да. Со стороны посмотреть, так и то приятно: оделся как надо, да. А ты бы, того, для такого дня-то, ты бы за стойкой-то немного постояла, да. Тюха удрал, чтоб его разразило, а Полька одна не управится. Нечего рожу-то кривить!
Мещанин (проходит). Егору Ивановичу! С чудом вас.
Егор Иванович. И тебя тоже, любезный. Погоди, вместе пойдем. А ты, Олимпиада, дура, да. Как была дура, так и осталась.
Мещанин. Здорово нынче торговать будете.
Егор Иванович. Как Бог даст. А ты почему поздно? Спал? То-то вы все спите… (Уходят.)
Послушник. Как бежал я вчера, так всех светляков из шапки разронял по дороге. Растоптали их теперь. Лучше бы я их в лесу оставил… Как они там кричат, а? Чего это они? Опять, должно быть, кого-нибудь раздавили.
Липа (закрывая глаза). Вы говорите, Вася, а слова как будто мимо меня. Слышу — и не слышу. Так бы и осталась, кажется, на всю жизнь. С места бы не тронулась, все сидела бы, закрывши глаза, и слушала, что там внутри. Господи, какое счастье! Вы понимаете, Вася?
Послушник. Да, понимаю я.
Липа. Нет. Вы понимаете, что сегодня случилось? Ведь это, значит, Бог сказал, сам Бог сказал: подождите, не бойтесь, плохо вам, но это ничего, это пройдет. Нужно ждать. Ничего не надо разрушать, а нужно работать и ждать. Оно придет, Вася, оно придет. Я теперь чувствую это, я — знаю.
Послушник. Что придет?
Липа. Жизнь, Вася, настоящая придет. Господи, мне все плакать хочется, Вася, — от радости, не бойтесь!
Подходят Сперанский и Тюха. Последний очень мрачен, смотрит исподлобья, вздыхает. Минутами манерой ходить и смотреть он странно напоминает Савву.
Сперанский. Здравствуйте, Олимпиада Егоровна. Здравствуйте, Вася. Какое чрезвычайное событие, если только верить слухам.
Липа. Верьте, Григорий Петрович, верьте.
Сперанский. Вы рассуждаете по простоте, Олимпиада Егоровна. А если подумать, что все это и мы сами, весьма возможно, не существуем…
Тюха. Молчи!
Сперанский. Отчего же? Для меня, Олимпиада Егоровна, чуда не существует. Если сейчас, скажем, сразу все повиснет в воздухе, так и это не будет чудо.
Липа. А что же? Какой вы чудак!
Сперанский. Просто перемена, Олимпиада Егоровна. Было одно, а стало другое, больше ничего. Если хотите, для меня уже то чудо, что оно так стоит. Все радуются, а я сижу и думаю: вот моргнет время глазами, будет перемена: эти все уже умерли, а на их место какие-то новые. И тоже, вероятно, радуются.
Тюха. Савка где?
Липа. На что он тебе?
Сперанский. Они все время Савву Егоровича ищут. Везде обошли: нету.
Послушник. Он сейчас здесь был.
Тюха. Куда пошел?
Послушник. В монастырь, кажется.
Тюха (тащит Сперанского). Пойдем.
Сперанский. До приятного свидания, Олимпиада Егоровна. Как они там кричат! А будет время, все замолчат. (Уходят.)
Послушник (беспокойно). Зачем они ищут Савву Егоровича?
Липа. Не знаю.
Послушник. Я не люблю этого семинариста, всегда он около покойников… и чего ему надо? Такой противный. Как ни похороны, так он уж тут как тут. Он носом мертвечину чует.
Липа. Он несчастный.
Послушник. Какой он несчастный! Его собаки на селе боятся. Не верите? Ей-Богу. Полает-полает, да и в подворотню.
Липа. Это все пустяки, Вася. Вот послушайте: сегодня петь будут: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ». Понимаете: «смертию смерть поправ»?..
Послушник. Понимаю, понимаю, но только зачем он говорит: все замолчат. И все это так… Не люблю я этого, не люблю. Вот бабу эту задавили, может быть, еще кого-нибудь. (Мотает головой.) Не люблю. В лесу у меня тихо, хорошо, а тут… Лучше бы чуда этого не было, только бы хорошо было. Зачем это? Чудо. Не надо чуда!
Липа. Что вы говорите, Вася!
Послушник. Савва Егорович… Не надо было этого, не надо! Говорил — в лес пойдем, а он… Прежде я его любил, знаете, а теперь… я его боюсь. Зачем это он? Ну зачем? Господи, какие они все… Вот еще калек везут. Вот тоже калеки… зачем они?
Липа. Да что с вами, Вася? Что вы мечетесь?
Послушник. Так было все хорошо, Господи! Да идите же вы домой, Олимпиада Егоровна. Посмотрели, ну и довольно, чего вам тут сидеть? Идите-ка, и я пойду… Ох, батюшки, опять Савва Егорович идет!
Липа. Где?
Послушник. Вон он… Эх!
