на уроки плавания и виолончели, хотя позже выяснилось, что он делал это чересчур дисциплинированно. Нет, это была гордость без оснований. Он просто гордился.
Он решил выпить кофе с коньяком в баре. Зал ресторана почти опустел, за исключением нескольких столиков. Тут явно было принято рано ложиться спать. В окно далеко внизу были видны огни Виндхука. В вечерних сумерках он казался довольно большим городом.
Он медленно направился к бару. За ним шел официант.
— Господин, — позвал он. — Вы забыли.
В руках у него были носки и ботинки Хофмейстера. Хофмейстер посмотрел себе на ноги. Он был босой.
Стыд — настолько всепоглощающее чувство, намного сильнее привязанности.
Официант протянул Хофмейстеру его носки и ботинки.
— Благодарю, — сказал Хофмейстер. — Покорнейше вас благодарю. Я совершенно о них позабыл. Как мило с вашей стороны. — И отправился в бар.
Он не решился надеть носки и ботинки, настолько ему было неловко. Стыд исчезает медленно, но никогда не исчезает бесследно. Хофмейстер сосредоточенно помешивал в чашке ложечкой, как будто ничего не случилось.
Теперь фотография лежала на барной стойке. Как доказательство. Как объяснение.
Бармену пришлось на нее посмотреть. У него не было выбора. Больше за стойкой никто не сидел. На кого же ему было смотреть и кого слушать?
— Моя дочь, — сказал ему Хофмейстер. — Тирза. Восемнадцать лет.
— Чем она занимается? — спросил бармен.
Хофмейстер пожал плечами.
— Собирается учиться, — ответил он. — Но пока не знает, какой факультет. Сегодня говорит — музыкознание, завтра — уже психология. Послезавтра — классические языки. Но у нее еще есть время выбрать.
Он взял зубочистку и незаметно вытащил что-то изо рта. Он заметил, что привирает.
— А где она сейчас?
Отец Тирзы посмотрел на снимок, как будто там и был спрятан ответ.
— Здесь, — сказал он и огляделся по сторонам. — Здесь. Она где-то здесь. В Намибии.
Он сказал это шепотом, как будто это была тайна.
Он позволил подлить себе коньяка. Последние гости ушли из ресторана. Остался только персонал. Бармен с улыбкой смотрел на Хофмейстера.
— Вы тут один? — спросил он.
Отец Тирзы кивнул.
— Я тут один, — подтвердил он. — Но не совсем один. Я приехал, чтобы сделать дочери сюрприз. Так что, вообще-то, мы тут вместе. Я хотел оставить моим детям в наследство много денег. Много. Значительную сумму. Чтобы для них открылись все те двери, которые для меня остались закрытыми. Но они исчезли. Деньги. Их сожрали. Знаете, кто их сожрал?
Он легонько махнул бармену, потом стал сильно махать ему обеими руками, чтобы бармен подвинулся ближе.
— Всемирная экономика, — сказал он едва слышным шепотом. — После одиннадцатого сентября две тысячи первого, когда рухнули все биржи, а они уже рухнули до этого, но тогда они рухнули совсем, так вот тогда испарился мой хедж-фонд. Просто прекратил существовать. Вот так, в один день взял и прекратил. Нету хедж-фонда. Был — и нет. Как будто никогда и не было. Мохаммед Атта сожрал мои деньги. Знаете, кто такой Мохаммед Атта?
Бармен покачал головой.
— Да и неважно, — сказал Хофмейстер. — А важно то, что люди думают: Мохаммед Атта умер. Мохаммеда Атты больше нет. Так они говорят. Но на свете еще тысячи Мохаммедов Атта, десятки тысяч, миллионы Мохаммедов Атта. Миллионы. Мировой экономике ни за что не справиться с таким количеством Мохаммедов Атта. Он был даже у меня дома. Мохаммед Атта.
Хофмейстер убрал снимок своей дочери во внутренний карман, поправил пиджак. Медленно нагнулся, чтобы надеть носки и ботинки. В спине у него что-то хрустнуло.
— Вы придете к нам завтра? — спросил бармен.
Хофмейстер кивнул и босиком отправился к себе в номер. Жужжали насекомые. Эта ночь жужжала и гудела, как голова Хофмейстера. Да, Мохаммед Атта был у него дома, людей это будет удивлять. Они еще долго будут задавать ему вопросы об этом.
Ему нужно было обойти здание, чтобы попасть в номер. При каждом шаге ему казалось, что он на что-то наступил, но он не мог понять, что это было. Возможно, какие-то мелкие животные. Муравьи. Листья. Мох.
В комнате он встал на колени перед мини-баром. Достал банку колы и маленькую бутылку белого вина. Банку приложил ко лбу, а вино открыл. Завтра, решил он, завтра он купит новую обувь. Завтра он возьмется за дело.
Прежде чем раздеться, он встал перед зеркалом. Поднял обе руки. Опустил. Снова поднял. И опять опустил. Нет, с ним все было в порядке.
Фотографию он положил на тумбочку рядом с часами. На ней уже появились пятна от жирных пальцев.
В эту ночь он просыпался четыре раза. В первый раз встал, чтобы попить воды. В ванной ему в голову вдруг пришло, что воду из-под крана тут вряд ли можно пить, что от этого можно заболеть, и он снова лег в постель. Он начал что-то понимать. Он понял, что, возможно, случилось что-то ужасное, что-то непоправимое. Что момент, когда вы снова увидитесь, никогда не наступит. Но он понял все это уже во сне.
В последующие дни Хофмейстер приобрел пару сандалий, посетил нидерландское посольство, спокойно и целенаправленно ходил по городу и зашел в несколько дешевых отелей. Где-то он показывал фотографию Тирзы. Где-то начинал разговор о ней. Но никто ее не видел и не мог ему помочь.
Пару раз он заходил в интернет-кафе, но от Тирзы до сих пор не было ни одного сообщения, все только от его супруги.
В одном из отелей кто-то узнал Тирзу на фотографии, но его уверяли, что эта девочка была из группы швейцарских туристов.
— Тогда это не она, — ответил Хофмейстер. — Тогда это был кто-то другой.
В отеле «Хайницбург» тем временем все уже знали, что Хофмейстер ищет свою дочь. За завтраком и ужином его старались подбодрить. Однажды кто-то из персонала предположил, что она могла поехать на север, а в другой раз они решили, что она наверняка отправилась в пустыню на плато Соссусфлей. А на следующее утро кто-то сказал, что она, наверное, поехала автостопом в Кейптаун. Это было очень популярно у туристов.
Хофмейстер все записывал в блокнот, который когда-то принадлежал Тирзе. Но его подробные старательные записи никак не помогали ему удержать исчезающую надежду. Он не знал, что еще ему сделать, не знал, куда еще ему идти, он понятия не имел, где ему искать. Он часами ходил по городу с фотографией в кармане, в шляпе и с портфелем под мышкой. Сотрудница посольства сказала ему: «Тут нужно горы свернуть. И здесь вы ничего не сможете сделать. Возвращайтесь в Нидерланды и спокойно ждите там».
Сворачивать
