Сент-Экс…
Через мгновенье его закрывают полосы облаков, словно стирают. Он ищет иголку в стоге сена.
Гийоме снова лезет вверх.
Карабкаясь вверх, он старается не думать об израненных руках и спрашивает себя: что заставляет нас подниматься? Откуда черпаем мы силы, чтобы не дать себя смыть, как муравья в водосток? Почему мы так боремся за жизнь, которую все равно потеряем? Он не знает.
Тяжело вздыхает. На секунду останавливается на выступе, и порыв ветра хлещет его по щекам острыми льдинками. В этот самый момент к нему приходит такое ясное понимание жизни, которое возможно исключительно на краю последней пропасти, и он улыбается улыбкой обреченного. Мы боремся против невозможного, потому что каждая минута жизни – это целая жизнь. Каждая секунда – вечность.
Вытаскивает последнюю галету. Теперь у него остаются только две маленькие баночки тушенки. На глаза наворачиваются слезы – он хочет открыть их, но пальцы распухли, и ничего не получается. Темнеет, и как при замедленной съемке он ползет в гору с фонариком в зубах. Ноги горят огнем. Болит уже все тело, но останавливаться нельзя.
Над головой Южный Крест. Луна заходит, и остается только фонарик и леденящее утешение звезд. Звезды – его друзья, знак того, что снежок прошел и туч больше нет. При ясном небе холодает сильнее, но снежная буря посреди восхождения, да еще в темноте – верная смерть. Поэтому он поднимает к небу глаза и чувствует, что звезды – его защита от снега. Но кто защитит его от опасности сорваться в пропасть, вслепую карабкаясь по горе? И он возносит молитвы Южному Кресту.
Останавливается на небольшой площадке. Ему кажется, что теряет сознание лишь на мгновенье, но тотчас же начинает светать. Черное синеет. Есть что-то грандиозное в этом встающем над Альпами рассвете. Пробуждающееся утро застает его на середине горы, вокруг островки снега, мороз пробирает до костей, но его охватывает странное умиротворение. Он ощущает себя частицей гор и пробуждающейся планеты.
Накатившая волна счастья зовет свернуться калачиком и закрыть глаза. Он прижимается спиной к стене. Пробегает дрожь, и вместе с тем возникает легкое ощущение тепла от собственных рук, обхвативших тело, а еще какое-то тяжелое спокойствие, словно голова его набита шерстью. Если это и есть смерть, то она, на его вкус, вовсе не так плоха, она похожа на сладкую вату. Похожа на сон. Это и есть сон. Он видит Ноэль: взгляд ее нежен, она рядом, и он не знает, каким образом она добралась сюда, в горы, но она добралась. А еще здесь его мать, и Мермоз, и Сент-Экс. Ноэль гладит его волосы, и он погружается в бесконечную мягкую перину. Собрав последние остатки воли, Гийоме изо всех сил прокусывает себе язык, и пронзительная боль, как удар током, заставляет его открыть глаза и вынырнуть из омута дремоты. Он пытается встать на ноги, но ничего не выходит: все в нем затекло, тело его – тело мертвеца. Весь холод гор гнездится в его костях, но внезапно его начинают сотрясать конвульсии. Это жуткое ощущение: в высшей степени неприятное, болезненное – настоящий эпилептический припадок вследствие переохлаждения, а также физического и нервного истощения. Он бьется в конвульсиях, пульс учащенный, дышит с трудом, но он превозмогает все, ведь боль, терзающая его изнутри, это не что иное, как побежавшая по артериям кровь, это жизнь, что возвращается в тело, на миг пересекшее черту. Он бросает в рот горсть снега.
И кричит.
Это даже не крик, это вопль – без слов. Ему внимают горы, эхом возвращая ему крик, как будто многие дюжины Гийоме кричат вместе с ним.
Жить! Жить! Жить!
И он двигается дальше, раскачиваясь, как двуколка уличного торговца, влекомая старой клячей. Медленно взбирается вверх.
На четвереньках карабкается по крутому склону, царапая камень – ладони разодраны в кровь. Блеклое солнце стоит уже высоко, когда гора наконец становится несколько более пологой и доступной.
Воздух разрежен, создает завихрения. Вершина. Неправильной форма площадка, с которой не видно конца этому морю каменных гребешков к северу от него, где долины между скалами прячутся в туманах. Полузамерзший ручеек бежит куда-то вниз. Вода – она знает, она течет в долину. Этой дорогой он и пойдет. Быть может, спустившись с этой горы, он встанет перед следующей. Но другого выхода нет.
Спуск тяжелее подъема. Поскальзывается и разбивает локоть. Снова поскальзывается и катится кувырком несколько метров, пока не натыкается на острый камень, который ранит ему бедро.
Добирается до ущелья, сквозь которое течет река. Расщелина в скале узкая – это естественный туннель, где от поверхности воды до потолка всего несколько сантиметров. Единственная возможность там пройти – стать рекой. И он входит в ледяной поток воды высотой выше колена. Садится на корточки и двигается вперед, теперь уже в воде по шею. Это не вода, а жидкий лед, кусает она больно. Дышать трудно. Он неудачно ставит ногу и чуть не падает. Рук и ног не чувствует.
Так он и движется по центру туннеля, почти полностью погрузившись в воду, пока не попадает в более широкое место. Когда он наконец может встать на ноги, в них как будто вонзается миллион иголок. Нужно просушить одежду – если этого не сделать, она замерзнет прямо на нем, и он умрет. Раздевается догола. Обнаженное бледное тело как нельзя лучше демонстрирует всю его уязвимость в суровых декорациях Анд. Здесь голый человек – беззащитный кутенок. Первые же кусты между скал, увиденные за несколько дней пути, служат ему в качестве бельевой веревки для куртки, свитера, брюк и белья. Сам он делает физические упражнения, чтобы не окоченеть. Решает, что нужно поесть, чтобы согреться, и достает спиртовку, но она промокла и не работает. Так что хочешь – не хочешь, а приходится есть тушенку прямо из консервной банки, есть холодное, как лед, мясо. Достает нож, им удается отковырять несколько замороженных кусков. Ковыряя тушенку, задевает локтем сохнущую на
