Идеологическое мышление оторвалось от технологического, потому что у труда отняли право мыслить. Этим был нарушен, искажён процесс диалектического мышления трудового человечества. Были созданы идеи религиозно-моральные, цель которых — устрашение людей, подчинение людей идеям, которые не имеют почти ничего общего с трудовой жизнедеятельностью. Идеи, почвой которых оставался труд, должны были принять и приняли характер сказочный, фантастический, но всё-таки остались трудовыми, исходящими из уверенности в победоносной силе труда. Я имею в виду идеи: завоевания воздуха, превращения вещества, ускорения движения в пространстве, власти над силою течения рек, идею живой и мёртвой воды и т. д. Философия этими идеями фольклора не занималась. Я слишком часто и много писал на эту тему и считаю излишним повторять неоднократно сказанное.
Спор о формализме я, разумеется, приветствую. Со времени съезда литераторов прошло девятнадцать месяцев, и уже давно пора было о чём-нибудь поспорить. Однако мне кажется, что с формализмом покончили слишком быстро. И так как спор этот возник не внутри союза, а подсказан со стороны, — является сомнение: не покончено ли с этим делом только на словах? Мне кажется, что спор о формализме можно бы углубить и расширить, включив в него тему о формах нашего поведения, ибо в поведении нашем наблюдается кое-что загадочное.
Например, некоторая часть зарубежной интеллигенции, понимая мерзость фашизма и видя, что пролетариат Союза Советов успешно ведёт работу, имеющую неоспоримое интернациональное значение, убеждается в полезности, в неизбежности классовой борьбы и начинает сотрудничать с пролетариями своих стран, — как реагируем на это мы, литераторы Союза Советов? Какие мысли будит у нас это явление, что именно говорится нами в стихах и прозе по этому поводу?
Наша литература в некоторой, очень небольшой, её части уже превратилась в интернациональную. Нам пора понять, что это — её путь, её назначение. Наших книг ждут, и ждут книг строго реалистических, но освещённых и согретых огнём того трудового героического пафоса, которым полна действительность наша.
Отсюда совершенно ясно, что мы должны работать, не забывая об интернациональном смысле трудодеятельности нашего народа, стараясь дать пролетариям за рубежом наиболее чёткое представление о героизме нашего пролетариата.
Почему наша литература скромно или гордо молчит, когда слышит, читает о мерзостях фашизма? Почему не обнаруживаем гнева, читая о том, как итальянские лётчики забрасывают бомбами госпитали «Красного Креста», добивают раненых абиссинцев, уничтожают медиков, женщин, детей, отравляют воду, землю, скот, растительность? Ведь нельзя сказать, что наши литераторы поглощены действительностью своей страны до того, что у них уже нет времени, нет сил для внимания к жизни зарубежного мира.
Хотя книги у нас пишутся так же быстро, как и небрежно, однако за девятнадцать месяцев, истекших со времени съезда, 3000 членов Союза писателей дали удивительно мало «продукции» своего творчества. Хорошо, если эта медленность говорит о работе более тщательной.
Надо бы серьёзно поговорить о том, что и в какой форме можем и должны мы дать зарубежным читателям. Надобно так же серьёзно подумать о необходимости создания «оборонной» литературы, ибо фашизм усердно точит зубы и когти против нас и поголовное истребление абиссинцев фашистами Италии немецкие фашисты, конечно, оценивают как «пробу меча», который они, как известно, предполагают употребить именно для истребления пролетариев и колхозников Союза Советов.
Здесь уместно указать, что немецкие литераторы — Фейхтвангер, А.Деблин и многие другие — уже нашли время для того, чтобы достойно изобразить и обличить гнусности фашизма, а у нас за восемнадцать лет всё ещё не дано ни одной книги, которая изобразила бы грандиозный процесс преобразования страны с тою силой и красотой, которую этот процесс вносит в жизнь мира. От нас мир ждёт именно таких книг, и мы должны дать их, но — всё ещё не даём. Почему? Мне кажется, потому, что — как заявил один литератор на собраниях в марте — «среди нас ужасающая разобщённость, у нас процветает отчуждение друг от друга». Другой литератор указал, что «автор должен стремиться к чувству ответственности».
Воспитать в нашей среде чувство коллегиальной, коллективной ответственности пред читателем и литературой совершенно необходимо, но это чувство невозможно разжечь в условиях «разобщённости» и «отчуждения». Если писатели психологически изолируются так же, как физически изолируются «друг от друга» барсуки и осьминоги, — это, разумеется, не будет способствовать росту сознания литераторами смысла их работы и сознания коллективной ответственности их пред страной.
В прошлом литератор возглашал как лозунг свой, как «правило жизни»: «Ты — царь, живи один!» Он должен был делать это, ибо он жил в среде, враждебной ему, в классовом обществе, которое не терпело правды о своей бессмысленной, паразитивной жизни. Но даже Александр Пушкин — гений, который не имел и не имеет равных ему, — пытался создать вокруг себя коллектив, опираясь на чувство личной дружбы.
Девятнадцать месяцев тому назад страна в лице её молодёжи — комсомола, рабочих, колхозников — показала писателям Европы, что в мире никогда и нигде ещё литература не ценилась так высоко, как ценят её в Союзе Советов, никогда ещё историческая, культурная роль искусства не понималась так ясно.
Казалось бы, что такое прекрасное отношение трудового народа к литературе должно объединить литераторов, возбудив в них именно чувство ответственности пред страной, должно бы заставить их позаботиться о самообразовании, о развитии персональной их культурности. Но, читая стенограммы мартовских разговоров в Москве, с глубокой печалью видишь, как беден советский литератор знанием своего дела, как плохо знает он историю литературных «течений», мод, увлечений и прочих фокусов, в основе коих прячется или сознание бессилия отразить в образах драмы и трагикомедии действительности, или маниакальная игра словами, или же — мимикрия, уменье окрашивать шкуру свою в цвета окружающей действительности. Историко-культурная малограмотность наших писателей в связи с малограмотностью технической в наших условиях становится грозной для них. Уже многие из книг, прославленных несколько лет тому назад, не читаются новым читателем, как свидетельствуют отчёты библиотек. И будет вполне естественно, если сами авторы, слишком уверенные в своей гениальности, скоро будут возбуждать искренний смех молодёжи. Недавно один из таких авторов дал интервью, в котором сказано следующее: «Меня интересует вопрос об античных апокрифах. Перечитал Эсхила, Софокла, Эврипида, Плавта. Думаю, что всё это написано в значительно более позднее время, чем обычно считают. Возьмите, например, Аристотеля. В нём выражена вся средневековая схоластика…»
Писатель почерпнул эту премудрость из смехотворной болтовни одного маньяка и уже почти графомана. В общем всё интервью — образец безответственной и хвастливой чепухи. Хорошо ещё, что интервью напечатано в журнале, которого, вероятно, никто не читает.
Но слишком охотно и болтливо высказываясь о своих намерениях, писатели наши часто печатают такую стыдную чепуху, что она вполне может скомпрометировать литературу нашу в глазах писателей Запада, людей исторически грамотных и технически искусных.
Коллективные работы над большим материалом могли бы послужить для писателей наших семинариумами, которые отлично помогли бы им обогатиться знанием прошлого и настоящего. Но работа над книгами «Две пятилетки» — над художественным отчётом о двадцатилетнем подвиге страны, в которой строится новая жизнь, — эта работа не улыбнулась литераторам. У нас нет истории литературы, нет истории городской культуры, и нам вообще очень многого не хватает.
На днях открыт будет съезд комсомола — резерва партии. Смелая, дерзновенная, героическая молодёжь наша, вероятно, не забудет сказать своё слово о современной литературе. Если это слово напомнит литераторам о том, кто они и чего от них ждут, — это будет вполне уместное слово, и оно, мне кажется, может исполнить роль возбудителя иного, более активного настроения в литературе нашей.
Непоколебимо верю в победу вашу, дорогие товарищи
[Приветствие X съезду ВЛКСМ]
Восемнадцать лет работы партии Ленина предоставили миллионам пионеров и комсомольцев широчайшую возможность быть людьми, каких ещё не было на земле. С пути развития молодёжи сброшено, выметено всё, что уродует её в государствах классовой, иерархической системы: в Союзе Советов нет семьи, которая учила жульничеству словом и делом, нет школы, которая заботилась об ограничении развития индивидуальных способностей юношества, нет церкви, которая внушала идеи терпения, кротости, учила примиряться с неизбежностью страдания, действительно неизбежного в обществе мещан-индивидуалистов, отравленных веками зависти, жадности, страсти к наживе. Зверская конкуренция, непрерывная, гнусненькая борьба за жирный кусок, за рубль в Союзе Советов заменена свободным героическим соревнованием в труде всех на благо каждого, в труде на благо отечества, в стремлении сделать Союз Социалистических Советов образцовым государством для пролетариев всех стран.
