Антоп Чехов - Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 1-3

{02095}

бегаю, вербую для приятелей этих шлепохвостых тварей... Вот этих подлянок! А сколько у меня на них денег сходит, ежели бы ты знал! Некоторые, приятели-то, поняли мою слабость и пользуются... На мой счет пробавляются, подлецы... Ах! Семен Петрович взвизгнул и побледнел. По Невскому, мимо приятелей, прокатила коляска. В ней сидела молодая дамочка; vis-а-vis дамочки сидел мужчина. - Видишь, видишь?! Жена едет. Ну, как тут не ревновать? А? Ведь это он уж третий раз с ней катается! Недаром! Недаром, шельмец! Видал, как он на нее поглядывает? Прощай... Побегу... Так не хочешь Созю? Нет? Не хочешь! Прощай... Так я ему ее... Созю-то... Семен Петрович нахлобучил поглубже шляпу и, стуча палкой, побежал, стараясь не потерять из виду коляски. - Отец предводителем был, - вздохнул Павел Иваныч. - Матушка в уважении... И фамилия знатная, столбовая... А-а-ах! Измельчал народ!

{02096}

Особы обоего пола сидели в мягких креслах, кушали фрукты и, от нечего делать, бранили докторов. Порешили так, что если бы на этом свете вовсе не существовало докторов, то было бы прекрасно; по крайней мере люди не так бы часто болели и умирали. - Впрочем, господа, иногда... впрочем... - заговорила в конце концов маленькая, тщедушная блондиночка, кушая грушу и краснея. - Иногда доктора бывают полезны... Нельзя отрицать их пользы в некоторых случаях. В семейной жизни, например. Представьте себе, что жена... Мужа моего нет здесь? Блондинка окинула взором собеседников и, убедясь, что в гостиной нет ее мужа, продолжала: - Представьте себе, что жена, в силу каких бы там ни было причин, не желает, чтобы, положим, он... не смел и подходить к ней... Представьте, что она не может, одним словом... любить мужа, потому что... одним словом, отдалась другому... любимому существу. Ну, что ей прикажете делать? Она отправляется к доктору и просит его, чтобы он... нашел причины... Доктор идет к мужу и говорит ему, что если... одним словом, вы меня понимаете. У Писемского даже есть кое-что в этом роде... Доктор приходит к мужу и во имя здоровья жены приказывает ему отказаться от своих супружеских

{02097}

обязанностей... Vous comprenez? ( - А я ничего не имею против господ докторов, - сказал сидящий в стороне старичок, чиновник. - Милейший и, могу вас уверить, умнейший народ! Благодетели наши они, ежели вникнуть. Рассудите сами, сударыни мои... Вы вот, мадам, сейчас насчет супружеских обязанностей говорили, а я вам скажу насчет наших обязанностей. Мы тоже ведь любим спокойствие и вожделение душевное этакое, чтоб всё хорошо было. Службу свою я знаю, но ежели, ваше, положим, превосходительство, вы изволите требовать что поверх службы, то извините-с, это уж атанде. Нам наш покой тоже дорог... Вы знаете нашего генерала? Душа человек! Великодушие! Все поступки, можно сказать, душевные. И не обидит тебя, руку тебе подаст, насчет семейства расспросит... Начальник, а равного с тобой поведения. Шуточки этак, прибауточки всякие, анекдотцы... Как отец, одним словом, короче говоря. Но раза три в год в этом великом человеке переворот бывает. Меняется! Совсем другим делается и... не дай тебе господи! Любит, знаете ли, реформы вводить... Это его струна, идея, как говорят социалисты. И когда вот он - раза три в год с ним это случается - начнет реформы вводить, не подходи к нему тогда! Как тигр или лев какой-нибудь! Красный ходит такой, потный, дрожит, говорит, что у него людей нет. Ходим все мы тогда бледные и... помираем от ужаса. И держит нас на службе до поздней ночи, мы пишем, бегаем, архив роем, справки... и не дай тебе господи, и злому татарину этого не пожелаю. В аду кромешном лучше. А намедни плакал, что его не понимают, что помощников настоящих у него нет... Плакал-с! А нешто нам приятно видеть, как начальник плачет? Старичок умолк и отвернулся, чтобы не показать слез, заблестевших на его глазах. - При чем же тут доктора? - спросила блондинка. - А вот при чем-с... Постойте-с... Как только мы заприметим, стало быть, что начинается этот самый переворот, мы сейчас к доктору: "Иван Матвеич, голубчик! Благодетель, отец родной, выручи! На тебя только и надежда. Сделай божескую милость, спровадь ты его за границу! Жить нет возможности"... Ну-с... Доктор-то старичок славный такой... Известно, сам в подчинении был и всю сладость вкусил. Идет к нашему, свидетельствует... "Печенки, - говорит, - не того... Что-то в них там не того, ваше превосходительство... Вы бы, говорит, за границу, водами пользоваться..." Ну, напугает печенками, а тот, известно, человек мнительный, болезней страшится... Сейчас за границу, а реформы - тю-тю! Вот-с!

{02098}

- А вот ежели присяжным заседателем, положим... - начал купец. - К кому идти, ежели... После купца стала говорить одна пожилая дама, сын которой недавно чуть было не пошел на военную службу. И докторов стали хвалить; говорили, что без них никак нельзя, что если бы на этом свете не было докторов, то было бы ужасно. И решили в конце концов так, что если бы не было докторов, то люди болели бы и умирали гораздо чаще.

{02099}

На станции "Разбейся" в апартаментах г. начальника станции заседало большое общество. Тут были начальники станций, начальники дистанций, магазинов, депо и проч., отставные и неотставные, старые и молодые. Между форменными путейскими сюртуками виднелись цвета женских modes et robes, попадались и детские мордочки... Компания пила чай, играла в карты, музицировала и услаждала себя беседою. Говорили о случаях, случайно случившихся на той или другой линии. Рассказано было много, не написать всего. Один г. Укусилов говорил два часа... Извольте-ка написать! Буду по обычаю краток. - Три вагона разбило! - кончил свою двухчасовую речь г. Укусилов. - Двое убитых, пять раненых, а что паче сего, то от лукавого; неофициально, то есть... Хе-хе-хмы... Из одной артели было шесть раненых... Призываю их... "Ежели!.. Да кто-нибудь! Да кому-нибудь!.. Говори, что ушибся!" Двум солдатикам по трешке дадено было для успокоения: молчи и не распространяйся! Предостережений много принято было, а между тем не обошлось без худа. С места меня пугнули и судом пригрозили. Ты-де, мол, спал и телеграммы не дал. Начальнику станции, выходит, и спать нельзя... Народ бессовестный... Из-за пустяков семейного человека места лишили. В одном из вагонов начальнику движения из его усадьбы свежих раков везли, да при суматохе растеряли. Начальник мечтал в тот вечер раки а ла бордалез кушать. Воспитания нежного... И не будь этих самых раков подлых, не прилетело бы ко мне на станцию следствие и не потерял бы я места... - Вы и теперь без места? - спросила поповна из соседнего села. (Она приехала на станцию попросить "по

{02100}

знакомству" для мамаши бесплатного проезда к тете.) - Какое! Через неделю я служил уж на другой дороге, хоть и под судом числился. - А вот-с... тоже случай, - начал г. Гарцунов, наливая себе водки. - Вы, конечно, знаете Ивана Михайлыча, что обер-кондуктором ездил. Бестия, я вам скажу! Честнейший человек, благороднейший, но мерзавец в своем роде, архаровец... То есть, не мерзавец, а так себе... гений в своем роде, коршун... Приходит он однажды на "Живодерово" с поездом... С товарным он ездил. В пассажирские его не производили, потому что женщин он не мог видеть равнодушно: припадок с ним делался. Приходит он с поездом... А на ту пору на платформе человек тридцать косарей стояло. Время рабочее, знаете ли, летнее... "Куда идете, косарики? - спрашивает. - Давайте, говорит, я вас в товарном поезде до следующей станции довезу. По гривеннику, говорит, возьму с человека, только..." - Тем это на руку, разумеется, того только и нужно. Получил с них Иван Михайлыч по гривеннику и засадил всех в служебный вагон. Поехали наши косари... От восторга песню запели. Па-атеха! На ту пору я в вагоне ехал, поспеть на крестины хотел, к Илье, вот, Петровичу... Олечку ихнюю крестили... "Зачем вы, говорю, Иван Михайлыч, их насажали? Ведь на станции контролер!" - "Нуте?" - "Сейчас помереть..." - Иван Михайлыч задумался... Известно, не хотелось оконфузиться. Оно-то ничего, знаете, все даром возят, и всем это великолепно известно, но неловко как-то, знаете... Да и контролеры разные бывают... Иной чёрт такой попадется, что жизни не рад будешь... Бывает! По злобе больше доносят или отличиться перед начальством хочет... "Поезд не остановишь, - говорит Иван Михайлыч, - а ссадить их, чертей, надо... Как быть?" - А тут еще поезд нам встретился, с тремя фонарями на служебном вагоне. У них, у кондукторов, знак такой: ежели на служебном вагоне три фонаря, положим, два флага или что-нибудь другое условное, то на станции, значит, контролер. Мои слова

{02101}

подтвердились. Иван Михайлыч думал и надумал. Па-атеха! Отворяет в вагоне дверь, берет господ косарей за шиворот и на всем ходу - марш! Прыгай! Запрыгали косари... Хе-хе-хе... Как снопы повалились. "Прыгай! - кричит. - Прыгай наперед, и ничего тебе не будет! Прыгай, такой-сякой! Чёрт, дьявол!" - Мы глядим и со смеху помираем... Все соскочили. Один только ногу себе сломал, а остальные все благополучно. Так и пропали ихние гривенники... Хе-хе-хе... Через неделю как-то узнали об этом скандале, выцарапали откуда-то косаря со сломанной ногой... Донес кто-то, шут возьми... Злоба людская... Косарю дали пять рублей, а Ивана Михайлыча с места долой... Хе-хе... - И он без места теперь? - В оперу, слышал, поступает. Баритон у него славный. Едет, бывало, в поезде, напьется и давай петь. Звери заслушивались, птицы плакали! Талантливый человек, и говорить нечего...