Пишу тебе эти общеизвестные вещи потому, что иногда с удивлением убеждаюсь, как мало у нас знают Европу и как превратно, по-детски, толкуют события. Социальная эволюция совершается здесь в формах сложнейших и всюду различно. Потому столь различны и политические движения.
Твой Мих. Осоргин
Париж, 8.8.1936
В отношении к нашей стране между нами не может быть различия. Я люблю Россию не наивной любовью человека русской культуры, созданной поколениями идеалистов и реалистов. Я прожил за границей почти четверть века. Проклинаю и благодарю за это реалистов русской политики, по праву власти калечивших мою судьбу. Я не стал европейцем, просвещенным мещанином, крохоборцем и служителем полицейского культа. Но я знаю Европу, и потому люблю Россию: ты любишь ее, потому что не знаешь Европы, но зато ты, конечно, лучше меня знаешь СССР.
Почти двадцать лет вы живете за китайской стеной, не имея представления о том, что произошло в Европе в пореволюционный период. Я читаю все советские газеты с их процеженными сквозь цензурное сито сведениями, как стыдно, что вы - малолетние! Я живу в стране, где пресса коммунистическая совершенно свободна, как и партия, как и все остальные газеты и партии. Это тем хорошо, что я могу быть беспристрастным в оценках. И потому я радуюсь, когда вижу, что жизнь нашего Союза идет к расцвету, к материальному и духовному богатству. Во всем мире нет другой такой страны, в этом не может быть сомнения. Но, при всем необычном темпе развития, наша страна еще страшно отсталая; ее прекрасный новый человек лепечет склады. Больше всего поражает научная отсталость; за немногими (прекрасными, изумительными) исключениями, русские ученые - типичные гимназисты. Я просматриваю академические издания, отчеты о лекциях, восторги "достижений" и поражаюсь их малости и их наивности. Вот маленький пример из твоего письма - о "новой" системе воспитания коллективом беспризорных и "преступников". О том же мне писал Горький. 28 лет тому назад в Риме я принимал участие в работе знаменитого по тому времени "судьи Майетти", воспитывавшего беспризорных и преступных детей тем же самым методом пробуждения в них гражданского сознания участием в жизни коллектива, - с изумительными результатами. Я писал об этом тогда в "Вестнике воспитания". Но в той системе было все, кроме принудительности: двери приюта были настежь отворены днем и ночью, уходи, куда хочешь. Вряд ли то же на Беломорском канале.
Я предугадываю и отлично знаю все "оговорки" и "поправки", которые ты держишь в уме, читая эти строки. Сам за тебя их скажу. Ничто сразу не делается, никаких абсолютных свобод не существует и они не возможны; важно не то, что уже достигнуто, а то, в каком направлении идут завоевания; когда создается счастье коллектива, личность не играет большой роли; ход прогресса зигзагообразен и прочее. Решительно то же самое говорится и здесь правителями буржуазного капиталистического государства, и они тоже правы. Я не пользуюсь здесь, как никто из граждан, такой неприкосновенностью личности, какую я проповедую; но за 25 лет никто к моей личности не прикасался, к жилищу также, к переписке также. Я говорю, пишу и печатаю решительно все, что хочу; и я, и любой француз, ругающий на чем свет стоит правительство, капитализм, буржуазию, полицию, религию, собственность. Сейчас, впрочем, правительство ругают именно буржуи и капиталисты, а защищают его коммунисты и социалисты, но это дела не меняет: свобода слова и печати остается. Вероятно, завтра все это полетит вверх тормашками, но пока существует, и уже давно. Не существует этого только в странах диктатуры: фашистских и СССР, в которых больше всего говорится о свободе и гуманизме. Оговорки везде одинаковы, слово в слово! Должны же мы иногда пытаться смотреть со стороны, с возможным бесстрастием! Вот я пытаюсь смотреть и не скрываю от тебя своих впечатлений. Они тяжки. Всякие "режимы" насильничают надо мной уже почти сорок лет - и просвета нет. И ты хочешь, чтобы я радовался и ликовал? Ты, честный труженик, которого я знал свободным мыслителем, социалистом, даже анархистом, - ты своими оговорками если не защищаешь, то извиняешь насилие, поешь в хоре рабов голосом раба, - чего мне еще ждать и на что надеяться! Стереги свою яблоню, мой старый и дорогой друг, стреляй из ружья в нарушителей твоего права частной собственности, в беспризорных, еще не перевоспитанных по новой системе, в тех, чей "гарантированный" труд не дает возможности жить без кражи. Я предпочитаю стеречь те идеалы, которым всю жизнь служил и не могу изменить просто ввиду своего характера, а не как фетишам. Я не мог бы, как многие совписатели, лицемерными холопскими голосами каяться в "уклонах" и несоответствии генеральной линии. Это так противно, что даже Горький, которого не заподозришь в несочувствии советскому строю, писал мне однажды по этому поводу: "Стыдно за людей, которых я знал и даже уважал". Правда, он писал это пять лет тому назад.
И знаешь в чем дело? Дело в том, что вы нашли истину, ту самую, которую много тысяч лет ищут мыслители и художественные творцы. Вы ее нашли, записали, выучили наизусть, возвели в догму и воспретили кому-либо в ней сомневаться. Она удобная, тепленькая, годная для мещанского благополучия и выхода в новые дворяне. Нечто вроде христианства и православной церкви: оправдывает и человеколюбие и смертную казнь. Рай с оговорочками, впуск по билетам, на воротах икона чудотворца с усами. С теми счастливцами, которые нашли истину, тщетно говорить языком ищущих, да и опасно, потому что реалист строго охраняет свою яблоню. Но я боюсь (или радуюсь), что идущая за нами молодежь слишком много слышала пышных слов, чтобы не уверовать хотя бы в часть их. И она доищется до подлинного и безоговорочного смысла таких слов, как "свобода", как "гуманизм", как "человек не должен быть средством". Я не меньше тебя верую в советскую молодежь и многого от нее жду, вот только распахнутся двери в иной мир и потянет свежим воздухом. Если Европа сумеет победить фашизм, на что надежды пока не много, она вряд ли удовольствуется вашим православием. Пока же - я охотно соглашаюсь - СССР - единственная страна великих возможностей. И мне больно и горько, что ты, законодатель и хозяин своей страны, не пускаешь меня туда и затыкаешь мне рот. Нечего делать - умру здесь.
Твой Мих. Осоргин
ПИСЬМА К ДРУЗЬЯМ В ГОДЫ ОККУПАЦИИ
А. В. БАХРАХУ *
25.2.1940
Ничего вы не потеряли, дорогой Александр Васильевич, оттого, что не читаете газет; за последние сто годов ничего не случилось замечательного, если не считать некоторых событий человеческой жизни; но людей на земле не так много, и они первой роли не играют. И вряд ли стоит говорить о таких путаниках. Я, к сожалению, вынужден читать газеты, в которых вынужден писать о "текущих событиях", а не о том, что больше меня интересует, например о прорастающих цветочных луковицах. Живу сейчас в Париже, но в апреле уеду снова в деревню.
* Бахрах А. В. - эмигрант с 1920 года. Заметный в эмиграции литературный критик. Во время войны был мобилизован во французскую армию.
Даже если ваше удовлетворение маршировкой уступит место другим незнакомым до сих пор наслаждениям, - сама перемена образов мира должна освежить и проветрить мозговые закоулки. Вы, собственно, на деле испытываете то, о чем должен мечтать всякий. Два выхода: или пересоздать жизнь личную, или коренным образом перекроить свое старое миропонимание, по крайней мере перестроить все методы и восприятий и оценок. Стало совершенно невозможным мерять мир прежним аршином и взвешивать на привычных весах. Так все спуталось и так заросло бурьяном, что успокоительной большой дороги больше не видно, а и было бы видно - она никуда не ведет; нужно протаптывать новые тропинки...
Кончится ваша солдатчина, и вы вернетесь в некий обывательский мир, новый, уже не тот, что был, если даже и похожий. И увидите так называемое будущее. Ради этого стоит продышаться! Вообще изумительная вещь это "ничего не известно". На наших глазах произошли такие перевороты в человеческой психике, что и землетрясение кажется пустяком...
У меня немало молодых друзей и призваны, и ушли добровольцами. Уже из "солдат" переименовываются в "капралов" и сержантствуют; некоторые в офицерских школах. Удивительно, что все пишут очень бодро: и не бодрятся, а по-настоящему довольны и сводят итоги протекших месяцев с духовной прибылью. Еще не призванные куда печальнее! Утомлены работой или безработицей, а главное, ответственностью, семейной и прочей. Очевидно, не мешает иногда не зависеть от себя и не быть ни в чем виноватым!
Буду ждать продолжения первой главы нового романа вашей жизни. И еще напишите, в чем нуждаетесь? Без малейшего труда устрою вам хотя бы небольшие посылки от одного из комитетов помощи. Во всяком случае ваш адрес туда передам.
Крепко вас обнимаю, дорогой, желаю здоровья, выдержки и доброй судьбы.
Мих. Осоргин
