как обычно, невозмутимо.
— Моя супруга беспокоится, она считает, что нам следует пойти в полицию.
Хофмейстер поднялся и вместе с девочкой пошел к шведскому столу. У буфета ребенок сжал его руку. Она показала пальчиком на круассан. Он положил круассан на тарелку.
— Йогурт? — спросил он. — Йогурт с фруктами?
Когда они вернулись за стол и девочке принесли какао, он сказал:
— Я должен кое-что тебе рассказать, Каиса. Это, в общем-то, даже забавно.
Кофейной ложечкой он попробовал ее йогурт.
Он нагнулся к ней ближе, все еще с ложечкой в руках.
— Моя жизнь подходит к концу, — сказал он. — Мне некуда деваться.
В его голосе был какой-то триумф, он сам это услышал. Как будто это было большим достижением — когда тебе некуда деться. И никуда не сбежать.
Она кивнула. Наверное, его голос заставил ее улыбнуться. Голос, который от души шутит, которым говорят взрослые, когда собираются пощекотать ребенка.
— Люди, — сказал он, — хотят сделать из своей жизни историю. Так они создают порядок. Вот что такое их истории. Создавать порядок. А история, которую создал я… — Он сделал большой глоток кофе. — Она вышла из-под контроля.
Он вдруг почувствовал спокойную печаль, которую помнил по холмам Южной Германии, когда он бродил там, пока его дочь была в клинике.
— Когда тебе некуда больше деться, — сказал он, — игра заканчивается, и ты оказываешься в реальности. Моя супруга и я, мы с ней часто играли. Раньше. Мы притворялись, как будто я был насильник с ножом, а она — девушка на велосипеде. В парке Вондела. В Амстердаме. Ночью. Мы играли, мы с моей супругой, все, что мы делали друг с другом, это все была игра.
Он пожал плечами. Он не знал, что еще сказать.
Когда девушка подлила ему кофе, он понял по ее лицу, что больше не может оставаться в этом отеле. Он увидел отвращение, которое почти не отличалось от злости. Люди не жалуют путешественников, которые ищут особые утехи, и хотя он очень хотел объяснить, что не искал никаких особых утех и даже обычных утех, он понимал, что все объяснения тут бесполезны.
Он поднялся, помог ребенку слезть со стула и пошел к своему номеру. Пока они шли, девочка не отпускала его руку. Он уже не удивлялся, когда она так делала. Как будто так и было надо.
У двери они остановились. Он наклонился.
— Тебе нужно домой, — сказал он. — Где ты живешь, Каиса?
Она не ответила и посмотрела куда-то мимо него.
Он снова повторил свой вопрос. Опять никакого ответа.
— Я должен искать свою дочь, Каиса, — сказал он. — Она пропала. Мы волнуемся. Мы все ужасно волнуемся. Где ты живешь?
Он взял ее за обе руки и легонько их сжал.
— Где ты живешь? — спросил он.
Ее ответ не был неожиданным, но его все равно затошнило от этой фразы:
— Вы хотите компанию, сэр?
Он всегда считал, что это чушь, когда люди говорили, что их тошнит от страха. Он никогда в это не верил. А теперь он сам это почувствовал. Его тошнило от страха, хоть он и не знал, чего именно он так боится и было ли в его жизни еще хоть что-то, чего он мог бы бояться.
Хофмейстер открыл дверь, девочка быстро проскользнула мимо него и села на стул, который уже явно воспринимала как свою собственность.
— Ну хорошо, — сказал он и подошел к мини-бару. — Можешь остаться еще на один день. Мне это нравится, потому что мы с тобой можем так хорошо поговорить. Мы понимаем друг друга, Каиса. А знаешь почему? Потому что мы не отвергаем друг друга.
Он надел на голову шляпу, снова сунул под мышку портфель и взял девочку за руку. У зеркала он на минуту остановился.
— От меня ожидали, что в перспективе я стану издателем, — сказал он Каисе в зеркало. — Но знаешь, что произошло на самом деле? Я не стал издателем. Я растерял свои амбиции, я растерял веру. Мои амбиции были моей верой. А что такое человек без веры? Не много, скажу я тебе. Может, он становится закаленным, это да, у него появляется броня. Как у танка. Посмотри на нас, Каиса. Кто мы такие? Люди без веры. Хотя мы есть друг у друга. Я парю в пространстве, я ни к кому не привязан. Пока ты не взяла меня за руку там, у светофора. Так я оказался привязан к тебе. Вот такие дела. Ты ведь могла взять за руку кого угодно, но взяла меня. О чем ты тогда подумала, Каиса? Что ты увидела, когда я проходил мимо? Ты в тот день говорила со многими людьми?
Он отправился в город вместе с ней. Она босиком, он в сандалиях. Время от времени он останавливался на перекрестке и спрашивал:
— Куда мы пойдем, Каиса?
И она тянула его в сторону, которая казалась ей правильным направлением. Они пообедали на заправочной станции, а часа в четыре выпили колы в бильярдном клубе. Время от времени Хофмейстер рассказывал что-то о своей дочери, своей работе, об Африке. Каиса слушала и ничего не говорила в ответ. Иногда она просила шепотом: «Деньги, сэр, деньги», и он давал ей пару намибийских долларов, но ей некуда было их прятать. У нее было только платьице. В лавке у одного уличного торговца он купил ей яркую сумочку. Он показал ей, как положить туда намибийские доллары.
— Смотри, — сказал он. — Вот так можно открыть, а так закрыть.
Она очень ей шла, эта сумочка, очень ее оживляла. Она тащила ее с собой, как куклу.
В парке в центре города Хофмейстер присел на скамейку у детской площадки. Тут были качели и две горки, одна высокая, другая пониже. Хофмейстер был тут единственным белым. Сначала Каиса вскарабкалась на маленькую горку, но потом, скатившись пару раз, осмелела и забралась на большую. Хофмейстер пошел к ней по песку, он забивался ему между пальцами и царапал ранки.
— Давай, — подбодрил он ее снизу. — Это не страшно.
Он поймал ее внизу и вспомнил, как ловил так когда-то своих детей.
В пять часов он стоял у интернет-кафе на проспекте Независимости. Сначала он сомневался, но потом все-таки спустился по лесенке, которая вела к входной двери. Он сел за свой привычный компьютер и посадил девочку на колени.
— Сюда я прихожу почти каждый день, — сказал он тихо. — Проверяю, не прислала ли она мне письмо.
Он открыл свою почту, но там были сообщения только от его супруги и какой-то спам. Он не стал
