М а р и н а. Здесь?
С е р г е й. Почему бы нет? Тебя что-то смущает? Посмотри вокруг. Здесь можно устроить хорошую оргию. Ты любишь оргии?
М а р и н а. Обожаю!
Они занимаются любовью. После того, как все кончилось, она немного отстраняется от него и поправляет помятую одежду.
С е р г е й. Мне начинает нравиться этот спектакль.
М а р и н а. Мне тоже. Здесь немного пыльно.
С е р г е й. Не беда. Я, кажется, начинаю понимать, зачем он затеял всю эту комедию.
М а р и н а. Зачем же?
С е р г е й. А зачем обычно затевают комедии? Чтобы посмеяться.
М а р и н а. Над нами?
С е р г е й. И над нами тоже. Мы играем без зрителей, в пустом зале. Это хорошо. Это значит, что мы не хотим аплодисментов, мы не паясничаем, мы не работаем на публику, мы работаем только на себя, мы забыли собственные имена, все, что вокруг, мы живем только придуманными образами. Чистое искусство, какое оно есть. Это он хорошо придумал. Только он хотел слюнявых разговоров, а я хочу действия.
М а р и н а. Ты сказал, что у тебя есть план.
С е р г е й. Ты -- мой план, дьяволица моя.
М а р и н а. Я серьезно.
С е р г е й. Я тоже. Вся интрига крутится вокруг тебя. Мы же актеры. Мы изображаем чувства. Ты можешь сейчас заплакать?
М а р и н а. Могу.
С е р г е й. А тебе хочется?
М а р и н а. Нет. Сейчас мне хорошо. Но если нужно...
С е р г е й. Вот! Мы знаем, что такое человеческие эмоции, потому что умеем вызывать их по желанию. По желанию мы можем радоваться или грустить, страдать или быть счастливыми. Это всего лишь игра, и я просто хочу довести ее до логического конца. Я хочу вызвать сильные эмоции, я хочу познать крайности, любовь и ненависть, добро и зло.
М а р и н а. "И вы будете как боги, знающие добро и зло."
С е р г е й. Нет, боги ничего не знают, они бестелесны, холодны, слишком абстрактны. Мы будем круче, мы будем как человеки! Земные, страстные, любящие, ненавидящие. Мы покажем человеческое, истинно человеческое! Ты не против?
Сергей хватает ее за одежду и притягивает к себе.
22.
Ничего необычного -- сначала чиркаешь спичкой, вспыхивает сера, маленький взрыв, треск, пламя во все стороны, затем горит дерево -- медленно и скучно, оранжевым, с синевой по краям огнем, ты подносишь спичку к конфорке, наклоняя головкой вниз, чтобы она не погасла, затем пускаешь газ. Ставишь чайник. Достаешь чашки. Завариваешь чай. Ничего необычного. Все как всегда.
Погода, кажется, безнадежно испортилась, хотя еще только начало августа. Небо заволокли серые тучи, пришедшие c юго-запада, все утро нудно и мелко лил холодный дождь, к обеду он прекратился, но сейчас, вроде бы, готов был пойти снова. На улице было тихо -- редкие прохожие проскальзывали неуловимо по тротуару под окном его кухни, да пара легковых машин, может быть, прошелестят шинами за всю субботу, и все. Ни бегающих, орущих детей, ни шумных компаний, пенсионерка из квартиры снизу выгуливала своего похожего на крысу маленького старого, но порой очень голосистого пса неопределенной, какой-то комнатной породы, отпускала его, а когда оно исчезало в ближайших кустах, звала тоненьким голоском: "Ке-е-е-ша! Ке-е-е-ша!". Этот зовущий голос раздавался и сейчас. Миша налил себе чаю и прошел по короткому коридору в комнату. В печатную машинку, как всегда, был заправлен чистый лист -- нужно было начинать новую сцену, а на это не было сейчас ни сил, ни вдохновения. Он поставил чашку на стол, прошелся по комнате несколько раз, пытаясь зацепиться за ускользающие мысли, поймать что-то цельное, что можно было развить и продолжить, но безуспешно. Она ушла, растворилась, исчезла, как и подобает нимфе, приворожив и бесследно, без объяснений, без записок, без видимых причин растаяв в воздухе, что дальше? Что? Сергей должен был, по сюжету, придумать что-то яркое, необычное, нечто, что вписывалось бы в общую идею, но что именно -- Миша терялся уже не первый день, он просто не мог сосредоточиться и поймать образ, тему очередного диалога -- то, что раньше у него всегда хорошо получалось. Что это за странная игра, и какова ее цель? Чем все должно закончиться? Все меньше он находил в себе желание и силу воли искать ответы на эти вопросы. Он прошелся по комнате еще раз, от угла до угла было ровно семь шагов, затем подошел к окну, но ничего нового там не увидел -- все то же серое небо, больные тополиные ветви, палисадник, белая трансформаторная будка и красная стена новостройки чуть дальше.
На следующий день, в воскресенье, он пошел к Андрею. Оли не было, она нашла себе работу на выходные, и они сидели вдвоем в гостиной, в которой по обыкновению царил художественный, творческий беспорядок, множество вещей было разбросано везде, на них просто не обращали внимания. Андрей достал где-то кассету с последним фильмом Антониони, и они посмотрели ее -- пять любовных истории, облака и тишина.
-- М-да... -- вздохнул Андрей, -- Хорошее кино. Ну что, как у тебя?
-- Никак.
-- Затык?
-- Вроде того.
-- Ну ничего, бывает, -- в голосе Андрея сквозила добродушная покровительность, --А ты думал, это будет легко? Не все так просто в датском королевстве. Если ты хочешь написать что-то стоящее, тебе нужно научиться видеть все целиком, как бы со стороны. Поднимаешься в воздух и видишь все события с высоты птичьего полета, везде и во все времена. И тогда понимаешь, что, как и почему, и главное, что дальше. Только это не просто. Мне тоже это не всегда удается.
-- Дело не в этом, -- замялся Миша, -- Мне просто не нравится то, что выходит. Все зашло куда-то не туда. Не так, как я хотел. Я понимаю, что надо что-то переделать, изменить, а возвращаться назад не хочется. Не могу. Все заново... Нет. И потом... Тут личное.
-- Ясно, -- кивнул Андрей, -- Не хочешь, не говори.
-- Ты помнишь Лену? Она уехала к родителям. Уехала, ничего не сказав, даже записки не оставив, тетка ее сказала, что на неделю, уже две прошло, больше даже, а ее до сих пор нет.
-- Задержалась?
-- Возможно, кончено, но мне кажется, тут другое. Я думаю, она прочитала мой сценарий.
-- И что ж ты там про нее написал?
Миша пожал плечами.
-- Про нее -- ничего. Написал то, что чувствовал. Она могла неправильно понять... некоторые вещи.
-- Может быть... -- Андрей задумался, -- А... Не бери в голову. Здесь больше твоих домыслов, чем реальности. Знаешь что... Не бросай это дело. Иначе не стоило начинать. Допиши до конца. Пусть получится плохо, но, по крайней мере, это будет что-то законченное. Иначе ты так и будешь двигаться по кругу.
-- Хорошо, я подумаю.
Он думал. Он сел на троллейбус и доехал до конечной, до площади Минина -- где стоит главная башня Кремля, где всегда продают цветы, а по праздникам устраивают шествия, концерты и салюты. Фонтан не работал, сквер был пуст, лишь на остановке стояло с десяток человек. Он пошел поначалу к откосу, к памятнику Чкалову и закрытому сейчас, должно быть, из-за возможного дождя, кафе, в котором они когда-то, уже бог знает как давно, в июнь, в самую жару сидели и слушали чаек, но передумал, развернулся и пошел к Большой Покровке, вдоль кремлевской стены, по мосту через Зеленский съезд, мимо стройплощадки новой гостиницы, к Драматическому театру. Покровка по воскресеньям -- всегда самая шумная и праздничная улица, здесь постоянно что-то происходит, кто-то собирает подписи против чего-то, девушки в фирменных куртках раздают сигареты, кто-то гадает по руке, кто-то взвешивает или фотографирует, кто-то вербует в какие-то религиозные секты, торговцы что-то продают, художники рисуют, все остальные пьют пиво или лимонад, или ничего не пьют, а просто гуляют. Но сегодня народу было мало, а палаток с торговцами уже не было вовсе. Миша прошел несколько метров в сторону трамвайной остановки и остановился около уличного музыканта, которого раньше здесь ни разу не видел -- худощавый молодой парень в черном плаще, с саксофоном в руках. Они посмотрели в глаза друг другу, парень едва заметно дернул плечом, поднес инструмент к губам и заиграл -- медленный, пьяный, вечерний, уплывающий куда-то блюз. Что он еще мог заиграть здесь, на саксофоне, в это время суток, в такую погоду? Низко, раскатисто, сочно, дождливо, он играл, а Миша стоял рядом, слушал и смотрел на проходящих мимо людей -- подошла мама лет тридцати с дочкой в белой курточке, потом -- пожилая пара, молодой человек с бутылкой пива, еще один молодой человек в обнимку с девушкой, семья -родители с двумя детьми, тот парень, который был с девушкой, небрежно, на ходу бросил в футляр саксофониста пятирублевую купюру, а пожилая пара остановилась ненадолго, перешептываясь, но не положила ничего. Потом были еще люди, музыкант заиграл другой блюз, и Миша пошел дальше, оставив в футляре рублей десять.
У остановки трамвая стояла урна. Самая обычная, красная, металлическая, с написанным на боку через трафарет названием района. Он извлек из пакета папку, раскрыл ее, вынул листы, сложил их пополам и запихал в мусорный ящик, потом, не долго думая, отправил туда и картонку. Все. Было и нет. Как просто! Через пять минут подошел трамвай.
