Начало конца
Вполне уместным началом может послужить сообщение германского официального агентства, недавно опубликованное: «император Вильгельм, прибыв в северный городок Эльбинг, неожиданно вошел в трамвайный вагон и совершил вместе со своей свитой поездку к ближней верфи. Как кайзер, так и все лица его свиты, заплатили за проезд полагающиеся 10 пфеннигов».
Вот какое сообщение появилось в газетах. А дальше — мы уже справимся сами безо всяких газет и сообщений… Мы знаем, что было дальше.
* * *
Снисходительно улыбаясь, Вильгельм вошел в подъезд маленькой второстепенной гостиницы и спросил: — А что, голубчик, не найдется ли у вас номерок… так марки на три, на четыре?..
— О, ваше величество! — воскликнул остолбеневший портье. — Для вас у нас найдется номер в две комнаты, с ванной за двадцать марок…
— О, нет, нет — что вы. Мне именно хочется испытать что нибудь попроще. Именно так, марки на три…
— Весь в распоряжении вашего величества, — изогнулся портье. — Попрошу сюда, налево. Номерок, правда, маловат и темноват…
— Это ничего… Цена?
— Три марки, ваше величество.
— За мной.
* * *
Кайзер шагал пешком по улиц, а за ним шла восторженная толпа. Тихо шептались:
— Обратите внимание, как он просто держится… Проехался в трамвае за десять пфеннигов, а теперь нанял номер в три марки… Что за милое чудачество богатого венценосца! Интересно, куда он направляется сейчас?..
— А вот смотрите…Ну, конечно! Вошел в дешевую общественную столовую.
— Господи! Зачем это ему?
— Наверное, попробовать пищу. Хорошо ли, дескать, нас кормят?..
— Это вы называете — попробовать? Да ведь он уплетает в за обе щеки. Слышите, какой треск?
— Действительно, слышу. Что это трещит?
— У него. За ушами.
— Ну, ей Богу же — это мило! Зашел, как простой человек в столовую и ест то же, что мы едим.
— Как не любить такого короля!
— Правда — чудачество. Но какое милое, трогательное чудачество.
— Вот он… выходить. Сейчас, наверное, подадут ему карету. Любопытно, в каких это он каретах, вообще, ездит?
— Удивительно! Пешком идет… Заходит в табачную лавочку… Что это он? Покупает сигару! Да разве найдется у лавочника сигара такой цены, на которую он курит… Что? За пять пфеннигов?!! Нет — вы посмотрите, вы посмотрите на этого удивительного короля!
— Очевидно, решил за сегодняшний день испытать все.
— Тем приятнее завтра будет вернуться ему к императорской изысканности и роскоши.
* * *
Через три дня:
— Кто это проехал там в трамвае? Странно: на площадке народу битком набито, а он едет внутри совершенно один.
— А, это наш кайзер. Разве вы не узнали?
— Но ведь он уже раз проехался в трамвае. Зачем же ему еще?
— Я тоже немножко не понимаю. Третий день ездит. Заплатить кондуктору и едет.
— Странно. А публика не входит внутрь вагона — почему?
— Ну, все-таки кайзер, знаете. Неудобно стеснять.
— А куда это он едет?
— Вот уже выходит. Сейчас увидим. Гм! Опять заходит в общую столовую.
— Пищу пробует?
— Какое! ест во все лопатки. Вчера чай пил тут тоже — так два кусочка сахару осталось. В карман спрятал.
— Что вы говорите! Зачем?
— Один придворный тоже его спросил. А он отвечает: «Пригодится, говорит. Один кусочек подарю Виктории-Августе, другой кронпринцу, если ему Верденская операция удастся».
— Прямо удивительный чудачина! Я думаю, пообедав, швырнет сотенный билет и сдачу оставляет девушке?
— Нет, вы этого не скажите. Вчера наел он на четыре марки и десять пфеннигов. Дал девушке пять марок в говорит: оставьте себе двадцать пфеннигов, а семьдесят гоните сюда.
— Так и сказал: гоните сюда?
— Ну: может, выразился изысканнее, но семьдесят пфеннигов все-таки сунул в жилетный карман. Потом на них (я сам видел) купил 3 воротничка.
— Хватили, батенька! Что это за воротнички за семьдесят пфеннигов?!
— Даже за шестьдесят. Бумажные. А на оставшиеся десять пфеннигов купил сигару. Докурил до половины и спрятал.
— Какое милое чудачество!
— Ну, как вам сказать…
* * *
Через неделю.
— Виноват, позвольте мне пройти внутрь трамвая…
— Куда вы прете! Неудобно.
— Это почему же-с?
— Там кайзер сидит.
— Опять?!
— Да-с, опять.
— Господи, что это он каждый день разъездился. Торчи тут вечно на площадке!..
— Ничего не поделаешь. Все одинаково страдаем. Раньше хоть свита его ездила, а теперь и те перестали.
— Собственно, почему?
— Собственно из-за сигары. Такие он сигары стал курить, что даже Гельфериха, друга его, извините, стошнило. С тех пор стараются с ним в закрытые помещения не попадать.
— Гм!.. Большое это для нас неудобство.
— И не говорите! Занимаю я номер в гостинице «Розовый Медведь», как раз рядом с ним… И что же!
— Разве он до сих пор в этом «Медведе» живет?!
— Представьте! Отвратительнейший номеришко в три марки, и так он туда представьте вгвоздился, что штопором его не вытянешь. Ну, вот. Так придешь домой — портье жить не дает: сапогами не стучи, умываться или что другое делать (перегородка-то в палец) не смей — чистое наказание! Будто не может человек себе дворца выстроить.
— Да-с. Оно и с обедами не совсем удобно. Приходит — все должны вставать и стоять, пока он не съест обеда, А ест он долго. Да еще кусок останется, так он норовит его в карман сунуть или в другое какое место. Верите — вчера полтарелки макарон за голенищем унес.
— Что за милое чудачество!
— Чудачество? Вот что, мой дорогой — если вы тихий идиот, то и должны жить в убежище для идиотов, а не толпиться зря на трамвайной площадке!..
* * *
Через месяц.
— Ездит?
— Ездит. Раза четыре в день: и все норовит до конца доехать за свои десять пфеннигов. Опять же вагон так прокурил своими сигарами, что войти нельзя. По полтора пфеннига за штуку сигары курит — поверите ли?!!
— Как не стыдно, право. Ведь мы к нему в его дворцы не лезем, так почему ж он к нам лезет. Кайзер ты, — так и поступай по-кайзерячьи, а не веди себя, как мелкие комми из базарной гостиницы.
— Вот вы говорите — дворцы… Какие там дворцы, когда, говорят, все заложено и перезаложено. Верите ли — исподнее солдатское под видом шутки якобы — под штаны надел, да так и ходить. Стыдобушка!
— Слушайте… А нельзя его не пускать в трамвай?
— Попробуй, не пусти. Я, говорит, такой же пассажир, как другие! В столовой тоже: я, говорить, такой же обедающий, как другие… А какое там — такой! Все-таки кайзер — жалко — ну, лишний кусок и ввернут или полтарелочки супу подбросят.
— А в «Розовом Медведе» все еще живет?
— Живет. За последние полмесяца не заплатил. Портье жаловался мне.
Напомнить, говорит неудобно, а хозяин ругается.
— Положеньице! А кайзер так и молчит?
— Не молчит, положим, да что толку… Вот, говорит, выпущу военный заем — тогда и отдам. Что ж военный заем, военный заем. Военный заем еще продать нужно.
— Некрасиво, некрасиво. Лучше бы, чем сигары раскуривать — за номер заплатил.
— А вы думаете, он свои курит? У него теперь такая манера завелась: высмотрит кого поприличнее и сейчас с разговорчиком: «Далеко изволите ехать?» — «До Пупхен-штрассе, ваше величество». — «А, это хорошо. Кстати: нет ли у вас сигарки. Представьте, свои дома забыл». Жалко, конечно, — дают. Но, однако — сегодня забыл, завтра забыл — но нельзя же каждый день! Мы тоже не миллионеры.
— И не говорите!.. С займом тоже: подписался только он сам на полмиллиарда, да дети по сто тысяч. Больше никто. Однако, подписаться подписались, а взноса ни одного еще не сделали. Сухие орехи. Даже задатку не дали.
* * *
Через два месяца, в общественной столовой:
— Послушайте, вы там! Бросьте есть свою гороховую сосиску. Кайзер пришел. Спрячьте ее.
— А что, разве неудобно при нем есть?
— Не то. А увидит еще да попросить кусочек — вам же хуже будет.
— И Боже ж ты мой! Кайзер, кажется, как кайзер, а совсем не по кайзериному поступает.
— Довоевались.
Это был обыкновенный замухрышка начальник станции. Ничего в нем не было замечательного: ни звезда во лбу не горела, ни генеральским чином не был он отличен, ни талантами, ни умом не блистал.
И однако же, когда я пришел к нему и сказал: «Прошу пропустить мои вагоны через вашу станцию» — он ответил:
— Не пропущу.
— То есть, почему это не пропустите?
— Не пропущу.
— Однако, по закону вы должны пропустить!
— Не пропущу.
— А что нужно сделать, чтобы вагон был пропущен?
— Смазать.
— Вас или вагон?
— Меня.
