— Ты что-же это, любезный другъ, дѣлаешь? Сманиваешь мамку-кормилицу изъ порядочнаго дома, пока она еще, по условію, не докормила ребенка. Развѣ такъ хорошіе слуги поступаютъ! — сказалъ онъ.
— Не я ее, ваше превосходительство, сманиваю, а сама она, — отвѣчалъ швейцаръ.
— Что сама! Однако, ты, ты къ ней присватался.
— Законъ хочу принять, ваше превосходительство.
— Законъ. Ты принимай законъ тогда, когда она ребенка откормитъ, — продолжалъ Колояровъ.
— Мясоѣдъ коротокъ, ваше превосходительство. Еще недѣля — и постъ, вѣнчать не станутъ.
— Да я тебѣ даже и не о дняхъ говорю, а о четырехъ, пяти мѣсяцахъ.
— Долго ждать, ваше превосходительство. Раздуматься можно. Или она раздумается, или я, а ужъ лучше сразу… Окличка — да и становись подъ вѣнецъ.
— А отдумать придется, такъ это даже и лучше.
— Безъ бабы скучно, ваше превосходительство. Я человѣкъ вдовый, овдовѣлъ недавно… Хозяйство есть… мебель, посуда… послѣ жены покойницы бѣличій салопъ… перина, подушки… и все эдакое…
— Ты знаешь, она тебѣ даже и не пара. Ты пожилой человѣкъ, солидный, а она молодая, вертлявая…
— Учить будемъ, ваше превосходительство, а учить молодую лучше, она понятливѣе.
— А что если-бы мы тебя попросили подождать жениться на Еликанидѣ? — задалъ вопросъ Колояровъ. — Подождать, пока она ребенка грудью откормитъ.
— Долго ждать, ваше превосходительство. Тосковать будемъ, — далъ отвѣтъ швейцаръ. — У насъ ужъ сговорено.
— Удивляюсь, когда это вы могли успѣть при такомъ присмотрѣ! — пожалъ плечами Колояровъ.
Швейцаръ улыбнулся, повелъ усами, въ которыхъ ужъ проглядывала сѣдина, и сказалъ:
— Перемигнулись… перешепнулись — и готово. Мнѣ дворничиха сватала, ваше превосходительство.
„Дворничиха? Все противъ насъ. Но когда Еликанида могла видаться съ дворничихой, если дворницкая была для нея запретнымъ плодомъ?“ — подумалъ онъ и спросилъ швейцара:
— А что если я тебѣ предложу за подожданіе, пока Еликанида откормитъ ребенка, пятьдесятъ рублей?
— Невозможно этому быть, ваше превосходительство. Она-то ужъ очень извелась въ неволѣ. Тосковать будетъ. И такъ ужъ красота-то линять начала.
— Не замѣчаю… И никто не замѣчалъ, — проговорилъ Колояровъ.
— Позвольте… Вчера вдругъ такія слова: „бери говоритъ, меня скорѣй, а то мнѣ впору сбѣжать куда-нибудь“.
— Такъ какая-же это любовь, если она даже куда-нибудь сбѣжать хочетъ?
— Такъ точно, ваше превосходительство. Перевѣнчаться скорѣй надо.
— Не сбѣжитъ. Да у насъ теперь и караулъ хорошій, — уговаривалъ швейцара Колояровъ и прибавилъ:- Ну, а что если я тебѣ дамъ семьдесятъ пять рублей?
— Баба-то ужъ совсѣмъ дороже денегъ, ваше превосходительство!
Швейцаръ осклабился и тяжело вздохнулъ.
— Ну, сто? — возвысилъ голосъ Колояровъ и поднялся въ волненіи со стула. — Сообрази. Вѣдь это для васъ капиталъ. А ждать всего только четыре мѣсяца. Я всего за четыре мѣсяца теперь прошу. Кромѣ того, ты долженъ принять въ разсчетъ то, что она, откормивши ребенка, получитъ все то, что теперь сдѣлано ей по части нарядовъ. Бѣлье, кровать, тюфякъ, подушки. А покинетъ ребенка не докормивши, мы ей ничего не отдадимъ, кромѣ зажитаго ею жалованья по разсчету. Подумай…
Швейцаръ задумался и вопросительно смотрѣлъ въ темный уголъ. Колояровъ молча дымилъ сигарой, пристально смотря на него. Наконецъ, швейцаръ произнесъ:
— Конечно, разсчетъ большой… А съ другой стороны и ждать тяжко… Души этой самой въ ней, ваше превосходительство, и красоты до безконечности…
— Что? — спросилъ Колояровъ, не понявъ.
— Аховая уже очень изъ лица, — пояснилъ швейцаръ. — Опять-же и тѣлесность… А я человѣкъ вдовый… Впрочемъ, дозвольте, ваше превосходительство, съ ней пошептаться.
— Нѣтъ, нѣтъ! Пока она у насъ — вы разъединены! — воскликнулъ Колояровъ. — Рѣшай одинъ.
Швейцаръ сдѣлалъ паузу. Онъ соображалъ, переминался съ ноги на ногу и, наконецъ, произнесъ:
— Да вѣдь вамъ, ваше превосходительство, только-бы докормить ребенка?
— Конечно! Всего четыре мѣсяца… — радостно сказалъ Колояровъ, думая, что уже швейцаръ соглашается.
— Такъ вотъ, извольте видѣть, это можно такъ сдѣлать.
— Ну?!
— Вѣдь перевѣнчавшись-то она со мной жить будетъ внизу, у меня въ каморкѣ. Я про Еликаниду. Такъ когда требуется ребеночка покормить, она къ вамъ наверхъ прибѣгать будетъ, — предложилъ швейцаръ, — А при ребеночкѣ нянька взамѣсто ея.
Колояровъ побагровѣлъ.
— Да ты никакъ съ ума сошелъ! Съ ума сошелъ или дурака строишь! — закричалъ онъ. — Какое-же это будетъ молоко у ней, если она съ тобой жить будетъ? Уморить ты ребенка хочешь? Уморить? Пошелъ вонъ! Я съ тобой, какъ съ хорошимъ честнымъ человѣкомъ разговариваю, а ты эдакія слова… вонъ!
Швейцаръ опѣшилъ.
— Виноватъ, ваше превосходительство… Что-же я сказалъ?.. Я отъ чистаго сердца… — проговорилъ онъ.
— Дуракъ… совсѣмъ дуракъ… Неотесъ… А еще въ гвардіи служилъ, — продолжалъ Колояровъ. — Уходи, уходи… Я вижу, съ тобой нельзя разговаривать, какъ съ порядочнымъ человѣкомъ.
— Виноватъ, ваше превосходительство, простите… Но я не зналъ… — бормоталъ швейцаръ.
Швейцаръ обернулся по военному и вышелъ изъ кабинета.
Колояровъ перешелъ изъ кабинета къ женѣ въ спальню. Тамъ уже сидѣли двѣ бабушки и наперерывъ передавали ей все, что слышали онѣ, подслушивая у двери кабинета. Жена была въ ужасѣ.
— Никакія увѣщанія не подѣйствовали, — сообщилъ онъ женѣ о швейцарѣ. — Я сулилъ ему сто рублей — онъ остался непреклоненъ. И представь себѣ, что онъ мнѣ предложилъ!
— Я все слышала около двери, все ужъ передала твоей женѣ,- перебила Колоярова мать его.
— И я слышала. Я чуть въ обморокъ не упала при его словахъ, — заявила мать Колояровой. — Онъ будетъ отпускать Еликаниду кормить ребенка, когда ужъ она будетъ жить у него въ швейцарской! Вы не можете его привлечь за эти слова къ суду по какой-нибудь статьѣ? — спросила она зятя. — Вы юристъ.
— Да, но къ сожалѣнію такой статьи нѣтъ.
— Что-же намъ дѣлать теперь, Базиль? — воскликнула почти въ отчаяніи Екатерина Васильевна.
— Послать за докторомъ Федоромъ Богданычемъ и просить подыскать намъ новую мамку, мамку съ молокомъ, соотвѣтственнымъ возрасту Мурочки. А Еликаниду выгнать вонъ, выгнать съ позоромъ.
— Непремѣнно съ позоромъ! — подхватила бабушка Александра Ивановна. — Надо сдѣлать такъ, чтобы она чувствовала. Прогнать въ примѣръ прочимъ.
— Но, Бога ради, говорите тише! — перебила ихъ Екатерина Васильевна. — Нельзя раздражать Еликаниду. Иначе она, узнавъ объ этомъ, Богъ знаетъ, что можетъ сдѣлать ребенку. И наконецъ, мнѣ кажется, надо теперь попробовать еще разъ уговорить Еликаниду остаться.
— Да вѣдь ужъ пробовали. Она-то тутъ главнымъ образомъ и егозитъ, — сказалъ Колояровъ.
— Ты ей еще не предлагалъ, Базиль, сто рублей. Предложи ей больше.
— Безполезно. А впрочемъ, чтобы тебя утѣшить — изволь.
Вся компанія тотчасъ-же отправилась въ дѣтскую.
Еликанида сидѣла у себя на постели и кормила ребенка грудью. Она виновато потупилась при входѣ въ дѣтскую четырехъ лицъ. Она ужъ ждала нагоняя. Супруги Колояровы и бабушки важно разсѣлись на стульяхъ. Екатерина Васильевна дернула мужа за рукавъ и шепнула ему:
— Ты помягче. Ты не раздражай ее. Она грудью кормитъ.
Колояровъ началъ:
— Мы пришли сюда съ послѣднимъ увѣщаніемъ къ тебѣ, Еликанида. Прямо съ родительскимъ увѣщаніемъ… Ты молода, не опытна и, прости меня, глупа…
— Я дура, баринъ, совсѣмъ дура, я это знаю, но что подѣлаешь, коли ужъ такая судьба пришла, — проговорила Еликанида, не поднимая глазъ.
— А дура, такъ должна слушаться старшихъ и умныхъ людей. Здѣсь есть лица, которыя могутъ годиться тебѣ въ матери — вотъ, напримѣръ, моя мать и мать жены моей…
— На этомъ очень мы вами, баринъ, благодарны, даже очень благодарны, но ужъ свадьба…
Колояровъ переглянулся съ женой и подмигнулъ ей: дескать — видишь? и продолжалъ:
— Ты когда хочешь уходить отъ насъ?
— Ахъ, баринъ, чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Вѣдь вѣнчаться надо. Мясоѣдъ нониче короткій.
— Но, однако, черезъ сколько дней?
— Да денька черезъ три ужъ извольте. Я за это, баринъ, вамъ въ ножки поклонюсь. Очень ужъ нудно мнѣ жить у васъ, коли такое я дѣло задумала. Сама-то я здѣсь, у васъ, а сердце-то мое тамъ, внизу у Киндея Захарыча.
— Послушай… Вѣдь это-же не любовь… Онъ тебѣ не пара. Онъ въ отцы тебѣ годится.
— Законъ, баринъ, законъ. Говорила-же я вамъ, что вѣнчаться будемъ.
— Но чтобы тебѣ отложить вѣнчанье мѣсяца на четыре, пока не откормишь Мурочку?
Еликанида подняла глаза.
— Охъ, нѣтъ, баринъ! Я зачахну… Гдѣ тутъ четыре мѣсяца! Ужъ задумали, такъ окрутиться надо, — сказала она. — Окрутиться и за хозяйство приняться.
