- Да что ж это ты учинил-то, отец? Нешто я тебе лиходейка какая... Ведь для семьи стараюсь.
- Ладно уж, будет, надоело, - равнодушно произнес зять и, посмотрев на руку, с досадой заметил: - Часы вот разбил... Ишь как циферблат раскурочил. Здорово брыкался! - Он с минуту послушал часы. - Стоят. Придется в город везти в починку. Вот жалость...
9
На четвертый день после отъезда Косяка начальник проходящего поезда вручил Сане повестку на товарищеский суд. Читая ее, Саня вдруг вспомнила фразу Валерия: "Вам нужна товарищеская помощь" - и невесело усмехнулась. Оставив вместо себя, согласно распоряжению, Сергункова, она отправилась в город. На главной магистрали к ней в купе подсел начальник соседней станции Васюков.
- А, именинница! - радостно приветствовал он ее. - Что это так позеленела?
- Позеленеешь, дядя Вася.
- Не горюй, мы тебя в обиду не дадим.
Это был седоусый большеносый веселый человек; на его маленькой сухой голове просторно, как на колу, висел картуз, длинная жилистая шея вылезала из черного хомута шинели, словно картофельный росток из подполья. Было в нем что-то от балаганного Петрушки: лукавое, добродушное и очень забавное. Сане он давно уж полюбился, и она звала его запросто дядей Васей.
- Значит, вокзал у тебя сгорел?
- Сгорел, дядя Вася.
- Ну, туда ему и дорога.
- Да дело-то не в вокзале.
- А в чем же?
- Приезжал ко мне с ревизией...
- Кто ж такой? - перебил ее Васюков.
- Косяк.
- Этот вездесущий!
- Ну, и допрос учинил. А я возмутилась.
- А-я-яй! - закрутил головой и защелкал языком Васюков.
- И все обернулось, дядя Вася, против меня.
И Саня стала рассказывать ему о том, как вел расследование Косяк. Васюков очень живо реагировал: то снимал и снова надевал картуз, то хватал Саню за руку.
- Обожди-ка маленько! Значит, и женишка твоего приплел? Эх, силен бродяга!
Он настолько увлекался рассказом, с таким восторгом произносил свое: "Силен бродяга!", что Сане трудно было решить: сочувствует ей Васюков или он целиком на стороне Косяка.
- Следственный дар Косяк имеет, - заключил Васюков. - Выходит, Санька, на таких, как мы с тобой, дураках люди талант раскрывают. А то и повышение по должности получают.
- Вот и не знаю, дядя Вася, что мне теперь будет, - грустно сказала Саня.
- А ничего и не будет. Поговорят, поговорят да на том и разойдутся. Это не впервой. Всех нас в свое время судили.
- Ну уж Косяк так просто не отступит.
- Подумаешь, Косяк! - взъерошился Васюков, как кочет. - А мы-то что, лыком шиты? - И он сердито нахлобучил по самые уши картуз. - Небось без нас ни одно решение не состоится. - И, подавшись всем корпусом вперед, торжественно заявил: - Ты, Санька, положись на меня, я тебя в беде не оставлю. Я выступлю. Я ему покажу! - И Васюков потряс в воздухе своей сухой, как скалка, рукой.
Уже в сумерках они приехали в город.
- Значит, дело наше будут разбирать в восемь, - Васюков потянул за ремешок из глубокого кармана часы. - И, выходит, у нас больше часа про запас. Теперь самый раз в буфет бы зайти, пропустить горяченького.
- Пойдемте, - охотно согласилась Саня.
В буфете, усаживаясь за столик, Васюков крякнул в кулак и заметил как бы между прочим:
- Оно бы и выпить немножко не мешало.
- Я не стану, - отказалась Саня. - Может, вам заказать?
- Да, да. Мне стаканчик водочки. Норма, хе-хе! - У Васюкова весело блеснули глаза. - Я, знаешь ли, насчет деньжат просчитался, маловато прихватил! Ну да мы свои. А насчет суда ты не беспокойся, я уж постараюсь.
- Ладно об этом, дядя Вася. - Сане становилось не по себе; она уже пожалела, что так разоткровенничалась с Васюковым.
- А что же тут такого? Сказано: брат за брата, око за глаз. Или мы не люди?
Васюков долго и тяжело тянул водку, а ел быстро, тарелку за тарелкой, с большим аппетитом. Под конец, когда Саня уже рассчитывалась, он поймал за руку официантку и попросил еще стаканчик.
- Дядя Вася! - укоризненно произнесла Саня.
Он виновато улыбнулся.
- Это я на свои, для храбрости.
- Ну как хотите, я пошла.
- Я сейчас, сейчас! - крикнул ей вслед Васюков.
У входа в правое крыло вокзала, где помещалось отделение дороги, Саню встретил сам Копаев.
- А, проказница! Ну-ка, заходи в кабинет.
Но в кабинете начальник отделения дороги сразу перешел на сухой официальный тон, и у Сани тревожно заныло на душе.
- Что вы там натворили? Я читал докладную записку Косяка. Ведь это же развал! Просто не верится. - Он в упор посмотрел на Саню смоляными навыкате глазами. Тяжелый, широкоплечий, он производил внушительное впечатление; и эти черные с синевой прямые волосы, и крупный желтый, как у грача, нос, и эти глаза... они просто гипнотизировали. И Саня, сжавшись в комочек, робко молчала.
- Пожалуйста, не отмалчивайтесь, - уже мягче добавил он. - Расскажите мне все до мелочей.
И Саня стала рассказывать, сначала сбивчиво, путано, а потом разошлась; она рассказала и о стычке с кассиршей, и о том, какая неприятность из-за Сергункова вышла, и о цистерне с водой, и о незаконной постройке склада, и о том, что установку столбов под электричество приняли за сделку. Только про свою неудачную любовь она ни словом не обмолвилась.
- Это все? - строго спросил Копаев, когда она кончила рассказывать.
Саня потупила взгляд и тихо сказала:
- Все.
Копаев встал.
- Ну что ж, идите на суд. Да держитесь как следует. Я обязательно приду.
Прибывшие начальники станций, диспетчеры всех трех кустов, руководители отделения дороги - все собрались в красном уголке. На повестке дня стояло два вопроса: итоги работы за месяц и суд чести.
Производственное совещание проводил начальник службы движения. Саня забилась в самый угол и была очень довольна, что о ней не упомянули ни слова. "Вот так бы и позабыли про меня. Как хорошо было бы!" - думала она, и ей хотелось, чтобы совещание шло и шло, не прекращалось всю жизнь. Она плохо слушала выступавших; ей казалось, - где-то далеко-далеко от нее, словно в фокусе, рождался тонкий противный звон, затем он все усиливался, нарастал и горячей волной захлестывал ее. Временами Сане чудилось, что кто-то горячо дышит ей в уши, будто хочет сказать нечто важное и не решается. Она зябко вздрагивала и невольно озиралась. "Что это со мной творится?" - спрашивала себя Саня и прятала подбородок в мягкий воротник шерстяной кофточки, связанной Настасьей Павловной. И только когда по всему телу хлынула мелкая безудержная дробь, а по потолку, по стенам поплыли разноцветные светящиеся шары, Саня поняла, что у нее жар. "Этого еще не хватало!" - испугалась она и, крепко ухватившись за стул, пыталась унять дрожь. Из противоположного угла, от черной глянцевитой печки ей старательно подмигивал Васюков: мол, держись! Видно, тепло от печки окончательно укрепило его блаженное расположение духа, и в доказательство тому густо полиловел его рыхлый пористый нос.
Перед судом вошел Копаев и сел сбоку к столу. Теперь за столом остались трое выборных: судья - председатель месткома Серпокрыленко, - женщина квадратного телосложения и, несмотря на свои пятьдесят лет и тучность, очень подвижная; заседатели - начальник локомотивного отдела, подтянутый, щеголеватый, с пышными светлыми усами, и уже хорошо знакомый Сане Косяк. Пришли на суд и все члены комсомольского бюро, бывшие Санины подопечные. Они стайкой расположились вокруг нее и замерли в напряженном ожидании.
Серпокрыленко встала из-за стола, постучала рукой о графин и спросила Саню:
- Курилова, у вас есть отвод к членам суда?
- Нет, - хрипло ответила Саня.
- В таком случае товарищеский суд чести объявляется открытым. Пишите, заметила она секретарше Копаева. - Слово имеет заседатель товарищ Косяк.
Косяк заранее написал свою речь и теперь неторопливо и старательно зачитывал ее.
- Товарищи, так же, как в мире нет ничего необъяснимого, все взаимосвязано и взаимно обусловлено, так и в жизни - возникновение всяких чепе надо искать в поведении ответственных за это товарищей, в отклонениях от норм и законов социалистического общежития. - Косяк сделал короткую передышку и, мельком взглянув сначала на начальника отделения, сумрачно сидевшего у стола, потом на публику, настороженно притихшую, удовлетворенно продолжал: - Пожар произошел по неизвестным причинам и обстоятельствам, но вокзал сгорел, товарищи, по причинам вполне определенным; они слагаются из отсутствия трудовой дисциплины на станции Касаткино, а также из морального разложения Куриловой. В доказательство я приведу вам несколько фактов. Вдумайтесь в них, товарищи.
Косяк начал по пунктам перечислять все Санины нарушения, подробно останавливаясь на каждом. А пунктов этих оказалось великое множество: тут было и нарушение государственных интересов - история с Сергунковым, - и незаконные операции по выписке билетов, и ротозейство - расходование цистерны воды, а потом уход на танцы, - и даже потворство низменным интересам массы - две бочки пива.
