У нее было много платьев - в сундуке лежали, в омшанике. Принарядится, соображаю я, в самый раз будет.
Так и есть. Обрадовалась она... Медовухи нам поставила, а сама то в одно платье оденется, то в другое. Выйдет перед нами - прямо краля бубен! То шеей лебедя выгнет, то ручкой... Ну, меня и разожгло:
- Давай, Катюша, изобразим картину у шатра!
У нас в омшанике ковер висел, масляными красками писанный: в красный шатер несет персидскую царевну Стенька Разин. На ней ночная рубашка с кружевами, так что грудь голая видна, а на Стеньке алые шаровары и пояс голубой. Ковер этот я ей преподнес, - на мед выменял, в Пугасове на базаре.
Она тоже запьянела... Вынесли мы полог из омшаника, растянули его на лугу, полу одну приподняли, так чтобы постель там была видна. Разделась она до рубашки - груди, как у той царевны персидской, в стороны торчат. И я все с себя снял. В одних подштанниках остался. А шарфом газовым пупок повязал. Чем не Стенька Разин?
Поднял я ее на руки, она меня за шею обняла, и говорим:
- Таперика фотографируй!
Он нас по-всякому сфотографировал: и перед шатром, и в шатре, якобы она лежит на подушках и руки ко мне протягивает, а я вроде бы наклоняюсь над ней. И как она платье снимала, и как мы на постели лежим... Ну, так и далее. Хорошо время провели, весело.
Тут как раз прислали нам новую автомашину. Повез я молоко в район и заехал в редакцию к тому другу-корреспонденту. Он мне дал целую пачку этих фотографий под названием "Стенька Разин и персидская царевна". Я сунул их в карман, и на радостях мы во всех ларьках заправлялись. Домой приехал, еще стакан тяпнул и уснул.
А у меня мужики собрались, новую машину обмывали. Яков Иванович, бухгалтер, хватился - папиросы кончились. Он, чудак, и полез ко мне в карман за куревом. Я дрых на кровати. Ну и вытащил он всю эту пачку фотографий. Маруська увидела - и на него:
- Ты куда полез? Чего вытащил? А ну-ка, дай сюда!
Как увидела она это изображение, и тут же при всех устроила мне представление из татарского побоища. Мои мужики от страха поразбежались...
Утром проснулся я - что такое? Не могу шею повернуть, и шабаш! Правый глаз затек, и губа выше носа вздулась...
- Вставай, Степан Разин, атаман донской!
Маруська сидит за столом в новом платье, платочек на плечи накинула газовый. Дурная примета - ежели она с утра принарядилась, значит, быть скандалу. Силюсь вспомнить: что я вчера натворил по пьянке? Или стекла побил, или на столб наехали? Чую что-то неладное, но вида не подаю. Спрашиваю:
- Ты чего вырядилась? По какому такому празднику?
- Решила верующей стать, - говорит. - Вот к исповеданию приготовилась.
И голосок у нее такой вкрадчивый, и губы поджимает. А это уж бывает перед тем, как тарелки в ход пустить. Да что ж я такое натворил?
- Садись, Петя, садись. Может, и ты причаститься хочешь?
Сажусь да поглядываю: чем ты меня только причащать будешь? А она все тянет:
- Может, опохмелиться хочешь?
Стопку поднесла, выпил...
- Ты, случаем, не заезжал вчера к Дроздовым на машине?
- К каким Дроздовым?
- На пасеку, в Корабишино?
- С какой стати?
- Будто ты у них прихватил что-то.
Ну, думаю, начинается моя личная жизнь. Уж не потому ли пострадала моя физиономия? Но чтобы там ни было, а личную жизнь сперва-наперво надо отрицать. Я изобразил обиженный вид.
- Ты меня, - говорю, - за вора выдаешь. Я чужих вещей не беру.
- Да не вор, Петя, а разбойник... Стенька Разин!
- Мне твоя игра в казаки-разбойники вовсе не понятна.
- Неужели? Ну-ка вспомни, зачем туда ездил?
- Я там быть не бывал... Ну, может, до войны еще. По совести говоря, я и дорогу позабыл туда.
- Вот оно что! Значит, ты еще в довоенную пору фотографировался.
Тут она вынула из кармана мои фотокарточки, где я в подштанниках Стеньку Разина изображал, и спрашивает:
- Узнаешь?
- В первый раз вижу, - и даже физиономию отвернул, будто меня это вовсе не касается.
Тут я допустил грубую тактическую ошибку, - потерял противника из поля обзора. У нее под столом была заготовлена тяжелая глиняная миска. Вот этой миской она меня и накрыла с левого фланга, прямо по уху...
Очнулся я на полу. Лежу весь мокрый - водой меня окатила, холодной, прямо из колодца. Приподнял я голову - у меня под носом догорает вся эта знаменитая история про Стеньку Разина и персидскую царевну. Кучка пепла ото всех моих фотографий.
Но Катин муж, Дергун, поступил коварнее. Налил он лагун меду и заявился в райцентр к фотографу-корреспонденту. "Вот вам Петр Афанасиевич медку прислал. Очень ему ваши фотокарточки понравились. Он просил еще прислать, если можете". - "Да поищите вон в куче на столе". Дергун сам выбрал, какие поинтереснее. И отнес их в райком вместе с заявлением: "О том, как председатель сожительствует с моей женой, а меня сослал на лесозаготовки..."
И вызвал Семен Мотяков меня на бюро. А у меня еще не зажили на лице следы домашнего разногласия. Явился я, а Семен Мотяков говорит:
- Вот он, Стенька Разин без порток... Его и спрашивать нечего. Вся личная жизнь у него на физиономии отпечатана.
Начальство не жена. Здесь тактика огульного отрицания успеха не приносит. То есть тебя просто не слушают. Поэтому я все перевел на производственные отношения.
- Какая там личная жизнь! Это я с лучшим пчеловодом общался без задней мысли.
- Поговори у меня! Не то я из тебя вышибу и задние и передние мысли. Пригласите потерпевшую, - приказал Мотяков.
И вошла она... Платье розовое, туфли на каблучках, и даже этот самый радикуль в руке, наподобие сумки портмане, то есть большой кошелек с шишечками. Стоит и покачивает радикулем.
- Я вас, - говорит, - слушаю, Семен Иванович.
Мотяков даже крякнул от такого обхождения:
- У вас никаких притензиев нет к этому гражданину? - и указывает на меня.
- Какие могут быть претензии! - Катюша так и заулыбалась. - Мы с ним просто представления разыгрывали... Как на сцене.
- Это вы правильно, - сказал Мотяков вроде бы тоже с улыбкой. - А насчет производства зайдите ко мне в кабинет, после бюро.
- С большим даже удовольствием...
Мне дали строгача, а Катюшу перевели через неделю в райцентр, продавцом поставили. Дергуна же ее послали в Пугасово, экспедитором на базу. Встретил я его как-то потом в Пугасове, в столовой. Он пьян в дымину.
- Вот ты и донес на меня, - говорю. - Но что ты выгадал? То был на лесозаготовках за пятнадцать верст, а теперь тебя за сорок пять километров отправили.
- Не в том, - говорит, - беда, Петр Афанасиевич. Просто меня чужая личная жизнь заела.
КТО ТАКИЕ ОППОРТУНИСТЫ?
Сидим мы как-то вечером на бревнах - я, Филипп Самоченков и Петя Долгий - все три председателя. Решили Самоченкову дом новый построить, всем колхозом. Ну, и пригласил он выпить. Отказываться неудобно. Выпили, разговорились.
- Когда человек стареет, мозги у него разжижаются, - сказал Филипп.
Петя Долгий засмеялся, а я спросил:
- Ты кого это имеешь в виду?
- Так, к слову пришлось. Старость моя, и больше ничего. Я крепкий на слезу был человек. А вот когда постановление вышло - дом мне построить, не вытерпел. Потекло у меня из обоих глаз... Семена Мотякова вспомнил.
- Где он теперь? - спросил Петя Долгий.
- В Касимове, на речной пристани грузчиком работает, - ответил Филипп.
- Да он вроде бы кадрами заведовал?
- Сняли за пьянку, - сказал я. - Намедни в Касимов приехал. Сошел с пристани. Глядь - Мотяков! Лошадь его с повозкой завязла. Он орет на всю набережную и лупит ее чем ни попади. И вот ведь какой дьявол - все промеж ушей норовит ударить.
- Самая притчина, - сказал Филипп. - Он и раньше в точку метил. Сколько лет я при нем отработал! Семен Иванович, говорю, мне бы дом построить. А он: "Тебе казенный обеспечен на старости лет. Все равно проворуешься". Да разве ж я с целью обогащения работал? Я, бывалочи, только и смотрел за тем, как бы линию держать.
- А как ты ее понимаешь, эту линию? - спросил Петя Долгий.
- Да когда мне было понимать ее? - Филипп даже удивился. - Жизнь не на понятии строилась. И занят был я по горло. Ты вот с утра выехал в район, а в обед глядишь - дома. После обеда спрашиваешь: "Где Петр Ермолаевич?" Говорят - в район уехал. А к вечеру опять по колхозу бегаешь. Я ж, бывало, поеду с утра, отзаседаю там, возвращаюсь на другой день, а тут уж телефонограмма - обратно вызывают. "Сашка, перепрягай лошадей! Поехали..." Один вопрос заострили, второй ставят. И ты, бывало, идешь от вопроса к вопросу, как по столбовой дороге. Тут и понимать нечего. Только линию держи. Когда меня поставили председателем, я испугался: "Что я буду делать? Я же малограмотный!" - "Не бойся, за тебя все решат". И верно, сообща решалось. Ты как ноне премиальные выдаешь? Кто перевыполнит норму на косьбе, к примеру, или на пахоте - получай три рубля. Кто на согребании - два рубля. "Сашка, расплатись!" Сашка вынет ведомость и тут же, опираясь на "Волгу", запишет и деньги выдаст. А раньше? Хочешь премию выдать проведи сначала через правление, потом на исполком вынеси, потом в райкоме утверди. А потом уж акт вручения - соберут весь колхоз, представитель приедет и вручит Почетную грамоту.
