— Иду, эта, я сегодня утром по двору, позади главного посольского дома, где от него переход с крылечком к шляхетской избе сделан, и вижу — вышел на крылечко набольший Сапегин холоп да руками-то знаки какие-то делает, словно бы через забор с кем разговор ведет…
— Ну! А ты что же?
— А я и притаился за углом, и вижу — он что-то из-за пазухи вынул, в снежок скомкал да тот снежок-то через забор и махнул! Я притаился, и — ни гугу! А холоп-то все на крылечке стоит, словно бы чего выжидает… И вдруг вижу — из-за ограды, с переулочка, летит снежок прямо к крылечку да под крылечко-то и угодил! Холоп только стал сходить с лестницы, а я тот снежок в шапку, да и был таков! Как пришел к себе в сторожку, вижу, в снежке-то пузырек, а в пузырьке-то том писулька вложена… Изволь сам посмотреть.
— Ай да Силантьич! Молодец! — сказал Алешенька. — Подкараулил и накрыл. Вот как приедет дьяк с Посольского приказа, так я ему писульку покажу, пусть разберет, и о службе твоей скажу… Только до поры до времени ты никому ни слова! И виду не подавай! А в этом месте, около крылечка, надо тайный дозор поставить да и присматривать за ляхами в оба…
— Слушаю, батюшка, Алексей Иванович! Будь спокоен на этот счет! — отвечал старый урядник и взялся за скобу двери.
Но в это самое время дверь распахнулась настежь, и Сенька как угорелый вбежал в избу.
— Едут! Едут! — кричал он впопыхах. — Наши с подворья к тебе в гости едут!
Несколько времени спустя Михайло Никитич Романов со своими двумя неразлучными спутниками Петром Тургеневым и Федором Калашником переступили порог избы и по-приятельски поцеловались с Алешенькой.
— Небось соскучился по нас? — спросил Шестова молодой богатырь. — Давненько ведь мы у тебя не бывали?..
— Как не соскучиться! Сижу тут как в заточенье, света Божия не вижу, вестей никаких не слышу. Хоть волком вой!
— Ну, зато на этот раз мы в твою обитель с вестями добрыми пожаловали, — весело сказал Тургенев. — Спроси-ка Михайла-то Никитича?
— Говори, говори скорее! Какие вести? — торопил Шестов Романова, крепко хватая его за руку.
— Погоди, погоди, рукав у чуги оборвешь! Все я сам расскажу! — смеясь, отговаривался Михайло Никитич.
— Смилуйся, говори! — горячо упрашивал Шестов.
— Приехала к нам на прошлой неделе сестра Иринья Никитична, что за Иваном Годуновым, да и говорит сестре твоей: «А слышала ли, боярыня, что с боярышней Ириньей сталось?»
— Что сталось? — вскрикнул Алешенька, быстро вскакивая со своего места.
— Да уймись же ты, непоседа! — крикнул Федор Калашник. — Ведь сказано, что с добрыми вестями приехали!
Алешенька опустился на лавку и впился глазами в широкое добродушное лицо Романова, который преспокойно продолжал:
— Сестра твоя и говорит моей сестре, что ничего не слышала, а та ей и рассказала: твоя-то суженая Иринья Луньева из сенных боярышень разжалована в помощницы к боярыне Хамовного двора и сослана в село Кадашево…
— Так вот они, твои добрые вести? — гневно крикнул Шестов. — Иль вы смеяться надо мной приехали?
Друзья разразились действительно самым искренним смехом.
— Да ты, по крайности, дослушай! — сказал Тургенев. — Авось и сам вести хвалить будешь?
И когда Тургенев с Федором Калашником кое-как поуломали и поуспокоили Алешеньку, Романов так же спокойно, как и прежде, продолжал:
— Сестра твоя расплакалась, сейчас послала разузнать, как там твоей боярышне в Кадашах-то живется, и скорешенько от той к нам на подворье весть пришла, что ты ей жених по сердцу…
Алешенька просиял при этих словах Романова и отвернулся в сторону, чтобы скрыть свое волнение.
— И мать-царица ее за это тотчас и с глаз долой, хоть бы в этом Романовым назло, наперекор, в обиду сделать!..
— Змея подколодная! Малютина дочь Скуратовна! — с озлоблением прошептал Алешенька.
— Да нам страшна ли ее злость? — добродушно улыбаясь, произнес Романов. — От нее нам и обида не в обиду! Бог с ней! Да погоди — ты дальше слушай! Как узнала Ксения Ивановна, что за тебя Иринья не прочь замуж выйти; она и говорит: «Не бывать в этом деле по-годуновскому! Будет по-нашему, потому это не царское дело чужому счастью завидовать да свадьбы расстраивать!» И мы втроем, я с Федором Калашником да с Петром Тургеневым, решили тебе в этом деле помочь!
— Недаром же нас «нерасстанными животами» величают! Все трое за один! — сказал Федор Калашник.
— Да как же вы можете помочь мне? — удивленно спросил Алешенька.
— А так же! — сказал Михайло Никитич. — Твою боярышню из неволи выручим, из-под руки кадашевской боярыни вызволим, ни дать ни взять как в сказках красную девицу от бабы-яги… Да на лихую тройку и под венец с тобой поставим. В наших вотчинах ростовских тебя и повенчают!
— Ох, Господи! — горячо произнес Алешенька, с умилением поглядывая на друзей своих.
— Ну, понял, чай, теперь, что мы тебе добрые вести привезли? — сказал Федор Калашник. — А ты уж тут, кажись, и колдовать начал? Это что тут у тебя за снадобье?
И он указал на пузырек с запиской, стоявший на столе перед Алешенькой.
— Ах, я было и забыл о пузырьке-то об этом! — спохватился Алешенька и рассказал приятелям о своей беседе с урядником.
— Как хочешь, друг, — сказал Петр Тургенев, — а на мой взгляд, это ты затеял не гораздо, дьяка дожидать!.. Надо тебе самому эту грамотку прочесть!
— И я так думаю, — подтвердил Романов. Шестов согласился с их мнением, и пузырек решено было взломать. Оградив себя крестным знамением от всяких зловредных чар, Шестов отбил у пузырька горлышко и вынул из него узкую полоску бумаги, на которой по-польски было написано:
«Жди меня сегодня вечером, пан Сапега! Узнаешь новое, чего тебе и во сне не грезилось».
Друзья переглянулись.
— Что же это такое? Разве змием огненным в трубу к нему прилетит? Чай, тоже смотрим мы здесь? Или между стражей есть предатели? — заговорил Алешенька. — Так я же всю ночь глаз не сомкну и выслежу, кто жаловать к послу изволит по ночам!
— Давай и мы тебе поможем! — сказали разом приятели Шестова. — На нас уж можешь положиться, не выдадим да и не выпустим!
— Спасибо вам, что посоветовали мне грамотку прочесть! Пока я ожидал бы дьяка-то из приказа, птица-то улетела бы! — суетился Алешенька, расхаживая по комнате. — Теперь же мы ей всяких ловушек наставим — авось и попадется?
И Алешенька позвал старого урядника, приказал ему везде усилить караулы, а из-под крылечка тайный дозор убрать.
— Я сам там буду сторожить вот с ними! — сказал Алешенька, указывая на своих приятелей. — Если кто из твоих стрельцов подметит, что лезет через забор иль крадется около ограды человек, сейчас окликни, и если не ответит — хватай и в избу, сюда веди, не подымай тревоги, чтоб не вступилась в дело челядь посольская…
— Как приказываешь, так и исполним! — сказал урядник и ушел, чтобы распорядиться стрелецким караулом. А между тем Алешенька стал совещаться с приятелями, как и где устроить им засаду.
— Я ухоронюсь в клетушке около заднего крылечка, а ты, Петр Михайлович с Федором, как стемнеет, засядьте за бревнами, что насупротив крыльца к ограде привалены от переулка, а ты, Михайло Никитич, ходи по ту сторону двора да посматривай, чтоб караульные-то не дремали… Да есть ли у вас у всех запас на случай?
— У нас обоих засапожники! — сказал Федор, кивая на Тургенева и вынимая напоказ из голенища рукоять ножа.
— А мне вели дать только дубинку поувесистей, — сказал Михайло Никитич.
— Ему и той не надо! — сказал Федор Калашник, смеясь. — У него каждая ручища по два пудища весит!
— Да ведь и то сказать, незнакомый гость, чай, один к нам пожалует? А одного, какой он там ни будь, мы втроем в узел завяжем! — сказал Шестов. — Только, чур, уговор такой, если пожалует, пускай сюда войдет, пусть и у Сапеги побывает, а как назад направится — тут и бери его!
Стемнело. Зги не видно на Посольском дворе. Давно погашены огни, давно улеглась шумливая и задорная посольская челядь. Потух огонек и в спальне Сапеги. Только пристально всмотревшись в темноту, можно было рассмотреть темные очертания зданий и ограды Посольского двора. Но вот за оградою, со стороны переулка, послышался легкий шорох, потом осторожный кашель. Как бы в ответ на это, кто-то громко кашлянул наверху, на заднем крылечке. Тень человека показалась над забором, потом появилась на куче бревен и осторожно спустилась во двор.
Тургенев и Федор Калашник видели из своей засады, как эта темная неопределенная тень скользнула по двору к крыльцу и исчезла.
Прошел добрый час времени. На Посольском дворе царила такая тишина, что слышны были даже и отдаленные звуки ночи над спящим городом. И вдруг Алешенька из своей засады услышал легкий скрип шагов наверху, над крыльцом, в то же время до его слуха долетели отдельные слова из разговора двух людей, говоривших вполголоса по-польски:
