– Нравится. Но ведь это не настоящее имя.
– Како моё имя. Акакий.
– Акакий – Како – Каки, – сказал я про себя.
– Что?
– Ничего. А почему – Лимон?
– В детстве меня звали Макакой. А Лимоном прозвали позже, на втором сроке… Желчь у меня разлилась, понимаешь? Пожелтел, как лимон.
– Ну, знаешь… Дыня тоже желтая!
– Да и характер у меня немного того… кислый.
– А-а…
– Успокоился теперь?
– Нет.
– Не вздумай только говорить, что желтым и кислым бывает огурец! предупредил Лимон.
Наступила долгая пауза.
– Лимон! – снова начал я.
– Ну, что ещё?
– Ты влюбился? – спросил я, и сердце моё затрепыхалось в ожидании ответа.
– Что-о-о?!
– Влюбился, говорю, в неё?
– В кого?
– Будто не знаешь!
– В кого же?
– В Нуну!
Лимон долго не отвечал.
– Ты, дорогой мой, – наконец заговорил он, – мало того, что зеленый, простофиля, да к тому же, оказывается, ещё и балбес!
– Ладно, ладно, поглядел бы ты на себя, когда ты её подхватил… А как стихи читал…
– Глупости!
– А плакал почему?!
– Ну, знаешь, у заключенного глаза на мокром месте…
– А я? Почему я заплакал?
– А ты разве не заключенный?
– Хорошо. Но ведь Нуну тоже плакала?
– Она всех нас жалеет одинаково…
– Лимон, ты любил когда-нибудь?
– Любил. С первого до третьего класса любил одну девочку. Нелли её звали… Когда учительница выстраивала нас парами, чтобы перейти улицу, мы всегда оказывались рядом…
– Потом?
– Потом ничего… Больше никого не любил. Не успеваю влюбляться часто меня сажают! – вздохнул Лимон.
– Значит, не любишь Нуну? – пристал я.
– Люблю! Ещё как! Только не Нуну. У моей возлюбленной нет имени! Нуну, Манану, Кетино, Жозефину, Тамар – всех я люблю, понимаешь? Я женщину люблю, понимаешь? Женщину и красоту!
У меня отлегло от сердца.
– А Нуну очень красивая, правда, Лимон?
– Нет.
– Как это нет?!
– А вот так. Я и ты – заключенные, узники. И мы изголодались по женщине. Поэтому эта фельдшерица и кажется нам красавицей. А на воле она казалась бы самой обыкновенной девушкой.
– Что ты, Лимон! Такой красивой девушки я ещё не встречал!
– Слушай, ты что, правда влюбился в неё?
– Ещё как! – выпалил я и почувствовал, что краска залила моё лицо.
– Ва-а-а, значит, любит! – проговорил про себя Лимон.
– Люблю, Лимон, люблю! – подтвердил я.
– Снится?
– Как же она приснится, если я не сплю ночи напролет!
– Значит, не снится?
– Я видения вижу… Когда вы спите, я вижу, как она входит в камеру… То появится, то исчезнет…
Девдариани громко рассмеялся.
– Ты что? – удивился я.
– Вот теперь я верю, что ты не убийца.
– Почему?
– Потому что убийцы ночью видят мертвецов, а не женщин!
– А ты почем знаешь?
– Знаю…
– Откуда?
– Утром спроси у Тиграна. Он объяснит… А теперь – спать! – Лимон отвернулся к стене.
Прошло немало времени, а я так и не смог уснуть.
– Лимон! – позвал я.
– Ты что, ещё не спишь, парень? Все носишься со своей Нуну?
– Да, Лимон, все с ней!
– Счастливый ты человек!
– Лимон, знаешь, по-моему, самое великое из всего, что создано на свете, – женщина!
– Может быть! – ответил Лимон после длительного раздумья.
– Самое великое из всего, что создано, – это азбука, знамя и гимн, ибо в них истоки свободы! – услышали мы вдруг голос Исидора.
Я вздрогнул.
– Вы тоже не спите, дядя Исидор? – спросил Девдариани.
– Нет.
– Почему?
– Убитый мерещится…
– Шутите, дядя Исидор!
– Нет, не шучу… Ещё несколько ночей, и я, наверное, не выдержу, умру!
– Что вы, дядя Исидор, до смерти ещё долгий путь! – успокоил его Лимон.
– Самый долгий путь тот, по которому идут и не возвращаются. Понял?
– Не понял…
– Жаль…
Исидор умолк. Молчали и мы. Тишина воцарилась в камере…
…Потом вновь явилось Солнце. Сегодня Светило было столь велико, что не смогло протиснуться сквозь решетку нашего окна. Оно, словно руку, протянуло свой луч, обняло меня, приподняло с нар и увело с собой…
Нуну лежала на кровати навзничь, подложив под голову руки. Она смотрела на меня полуприкрытыми глазами, видя и не видя, как бы блуждая в смутных, далеких сновидениях. Я сидел на краю кровати и терпеливо ждал, когда она проснется окончательно, удивленная, присядет на постели, обнимет меня и скажет своим мягким грудным голосом: "Заза, мой Заза!.."
Долго сидел я затаив дыхание, а потом понял, что Нуну давно уже не спит, уже смотрит на меня своими большими черными глазами и вовсе не удивляется, что кто-то сидит на её кровати и пожирает глазами её красивую, обнажившуюся во сне грудь и что этот кто-то я, Заза Накашидзе.
– Ты пришел с солнечным лучом, да? – спросила она.
– Да.
– Но почему ты сперва не пошел к матери?
– Мать подождет… Куда мать денется?
– Бедные матери!.. Когда я стану матерью, а мой сын убийцей, мне тоже придется ждать… Куда я денусь? Верно? – Нуну рассмеялась странным, грустным смехом.
– Ты сомневаешься в моей невиновности? – спросил я с болью в сердце.
– Прошло два месяца – долгих, страшных два месяца ожидания. Два месяца могут превратиться в два года, в шесть, десять, пятнадцать лет…
– Я прошу тебя лишь об одном годе! Жди меня всего один год!
– Почему?
– За год все прояснится…
– А если не прояснится?
– Тогда ты свободна.
– А почему я не свободна сейчас?
– Сейчас ты обязана ждать!
– Я к этому делу непричастна! Я не несу никакой ответственности! И никто не вынудит меня ждать!
– Я также непричастен к этому делу, но меня заставляют ждать.
– Ты – заключенный, ты – в тюрьме.
– Ты тоже в тюрьме!
– Каким образом?
– Я – твои камера, замок и тюрьма.
– Ты обвиняемый, а я невиновна.
– С сегодняшнего дня ты также обвиняемая!
– В чем я обвиняюсь? Быть может, в том, что я каждый день прихожу сюда и даю тебе люминал? Но ведь таких, как ты, у меня сотни! Или в том, что я не отказала твоей матери, которая пришла ко мне ночью и коленопреклоненно умоляла меня передать тебе письмо? Но я сделала это не ради тебя, а ради твоей матери, которая в тот миг мне напомнила мою покойную мать… Я и не знаю, о чем говорилось в том письме…
– В том письме мать просила меня говорить правду и только правду.
– Почему?
– Потому что правда – источник свободы!
– А если ты – убийца? Я ничего не знаю о тебе. Кто ты? Откуда и зачем ты пришел в мою жизнь?
– Я – Заза Накашидзе, сын Ноя. Я и мой отец дали начало роду человеческому, и с тех пор ты – жена моя. Я люблю тебя миллион лет, и теперь я обвиняю тебя.
– В чем обвиняешь меня?
– В убийстве, воровстве, взяточничестве, измене Родине, прелюбодеянии.
– В чем ещё?
– Во всех смертных грехах… Тебя вместе со мной поставят у стенки. Тебя расстреляют.
– А что будет потом?
– Потом? Ты умрешь, и никто не поинтересуется – кто ты, была ли ты виновна.
– Потом?
– Никто тебя не оплачет, никто не придет на твою могилу.
– Дальше?
– Ты превратишься в землю, и все, посеянное в тебе, прорастет лебедой и сорняком.
– Потом?
– Потом тебя, как непригодную землю, начнут обжигать. Ты станешь кирпичом.
– Дальше?
– Из тебя сложат дом. И дом рухнет, и люди, много безвинных людей погибнет под твоими развалинами.
– Дальше?
– Твои развалины обнесут колючей проволокой.
– Почему?
– Потому что они долго ещё будут угрожать людям гибелью.
– Хватит! Кто мне предъявит столь жалкое обвинение?
– Я!
– Кто ты?
– Я – обвиняемый без вины человек.
– И ты, безвинный, можешь обвинить меня, безвинную? Тебе не жаль меня?
– Нет!
– Почему?
– Потому что никто…
– И тебе не стыдно?
– Нет!
– Почему?
– Потому что многие вокруг меня не стыдятся ничего.
– И вы так живете?
– Мы не живем. Мы влачим жалкое существование.
– Вы от сотворения мира были такими эгоистами или стали потом?
– Одни были, другие стали.
– А ты? Что же стало с тобой?
– Не знаю! Ничего я не знаю, Нуну! Спаси меня, иначе я погибну!
Я опустился перед Нуну на колени, приник головой к её груди и заплакал, я почувствовал нежное прикосновение её ласковых, теплых рук, и шелковые её волосы закрыли моё лицо. Потом я услышал горячий шепот Нуну:
– Заза, бедный мой Заза! Что с тобой, дорогой мальчик? Не бойся! Я буду ждать тебя тысячу лет! Если возможно ожидание после жизни, я буду ждать тебя и после жизни. Я люблю тебя, Заза! О, как я тебя люблю! Люблю таким, какой ты есть, – виновным и безвинным, убийцей и убитым… Люблю, люблю, люблю тебя, мой Заза!..
Долго шептала Нуну, и горячие её слезы капали мне на лицо.
– А теперь встань и уходи! – сказала потом она. – Опусти только занавеску – солнце режет глаза…
Я опустил занавеску.
Нуну закрыла глаза.
Нуну заснула.
Утром нас разбудил надзиратель.
