Чем больше зал и чем многолюдней аудитория, тем всегда только больше разрабатывался могучий родзянковский голос. Речь была не подготовлена и обдумать некогда, но сердце подсказывало, как правильно:
– Прежде всего, православные воины, – густо закатил он, однако и напоминая, – позвольте мне как старому военному поздороваться с вами. – И с новой энергией, новой силой и чёткостью: – Здорово, молодцы!
– Здравия! желаем! ваш! псходительство! – неплохо ответили высокоростные преображенцы.
Первое сближение было сразу найдено, хорошо. Родзянко заговорил отечески:
– Позвольте мне сказать вам спасибо за то, что вы пришли сюда. Пришли, чтобы помочь членам Государственной Думы водворить порядок!
Оглядывал ряды. Возражающих не было.
– И обезпечить славу! И честь нашей родины! Ваши братья сражаются там, в далёких окопах, за величие России, и я горд, что мой сын с самого начала войны находится в славных Преображенских рядах. – Ещё одна связь между ними. А теперь и поворачивать и зануздывать: – Но чтобы вы могли помочь делу водворения порядка, за что взялась Государственная Дума, вы не должны быть толпой! Вы не хуже меня знаете, что без офицеров солдаты не могут существовать. И теперь я прошу вас: подчиниться и верить вашим офицерам, как мы верим им. Возвращайтесь же спокойно в ваши казармы, – уже ощутил он, что пребывание этой поддержки в Таврическом может стать весьма тягостным, – чтобы по первому требованию явиться туда, где вы будете нужны.
Ловкач, удобно всё повернул! – из мятежников обратил их в патриотов. Но определённей, что делать, – ничего сказать не мог. И не закончил никаким командным словом. Оттого раздался разброд солдатских голосов: одни кричали, что много довольны, другие – что согласны, третьи просили указать.
А что же указать? Родзянко с трудностью дояснял:
– Старая власть не может вывести Россию на нужный путь. Первая наша задача – устроить новую власть, которой бы все доверяли и которая сумела бы возвеличить нашу матушку-Русь.
С этим тоже были охотно согласны.
А ведь он под «старой властью» имел только правительство, отнюдь не Государя, – а могли понять про Государя? И он не помешал.
– Так не будем же тратить время на долгие разговоры. Сейчас надо вам найти своих офицеров. Собрать разбредшихся по городу ваших товарищей. Сплотиться. Выполнять строго требования воинской дисциплины. И ждать приказаний Временного Комитета Государственной Думы. Это – единственный способ победить.
И горячей:
– Если мы не сделаем этого сегодня, то завтра, может быть, будет поздно. Только полное единение армии, народа и Государственной Думы обезпечит нашу мощь!
И покрыл всё гулкой чугунной крышей:
– Ура-а-а-а!!!
И глоток тысячи две отгаркнули «ура» действительно громовым, неуместным даже в этом зале, как его колонны не покачнулись!
Всё сошло отлично.
Однако загадка: что же случилось с офицерами?
В Петрограде утром (фрагменты).* * *
После ночного ухода из Ораниенбаума главных сил пулемётных полков – там начался погром винных погребов, магазинов, лавок и безпорядочная стрельба, – на двое суток.
А пулемётные полки всю ночь пешком двигались на Петроград, прихватывая ещё и попутные гарнизоны.
* * *
В конце ночи и ещё рано утром всё громили гостиницу «Астория», осталось там и выпить, и вещами поживиться.
Итальянцы, чтоб уйти из громимой гостиницы к себе в посольство, через площадь, собрались кучкой и на палке несли большой итальянский флаг.
В отпуску в Петрограде жил в «Астории» и генерал-лейтенант Маннергейм, начальник 12-й кавалерийской дивизии. Переоделся в штатское пальто, меховую шапку, снял шпоры с сапог – и безпрепятственно вышел из гостиницы. Перешёл к промышленнику Нобелю, который его и спрятал.
В гостинице многие стёкла выбили, а отопление прекратилось.
* * *
Ещё до света у пекарен опять стали жаться хлебные хвосты.
* * *
Ночную телеграмму царя, что отставка правительства не принята, так и некому было вручить: министры не дождались, разбежались. Только утром позвонили с телеграфа Покровскому домой и ему передали.
* * *
Всю ночь и утром ещё горел Окружной суд. Проваливались потолки, с треском взбивались столбы искр. В свете зарева ярко были освещены склады Главного Артиллерийского Управления. Любители поживиться не дремали, таскали оттуда ящики, разбивали топорами. Вот ящик солдатских перчаток. Хватают их. Не лезут на руку – выбрасывают на панель.
* * *
За ночь выспались и с утра опять вываливали на улицы, собирались вооружёнными отрядами на поиски врагов революции. И освобождённые вчера уголовные – кто уже переоделся солдатом, кто обзавёлся винтовкой, – и с каждым часом всё смелей. На всём раскиде города не было им никакой преграды. Все власти сметены, все связи порваны, все законы потеряли силу. И во всём городе каждый может охранить только сам себя и ожидать нападения от каждого.
Охотников грабить – и в населении оказалось много. Но после вчерашних погромов двери и окна многих магазинов наглухо забиты досками. А в зеркальных стёклах витрин, там и здесь, – пулевые лучистые дырочки.
* * *
На Неве у Франко-Русского общества чинился крейсер «Аврора». Утром рабочие ворвались в него – и крейсер присоединился. Захватывали ружья, револьверы, пулемёты. Командир крейсера капитан 1 ранга Никольский и два старших офицера были выволочены на берег и убиты. Старшего лейтенанта Аграновича ранили штыком в шею.
* * *
С утра возобновились поиски городовых. Врывались в дома, в квартиры, искали по доносам и без них. Убегающие по улицам ломились в запертые ворота. Ведут арестованных городовых, околоточных, переодевшихся в штатское, – кто в извозчичьем армяке, кто в каракулевом жилете, кто и вовсе не переодевался, а в чёрной шинели своей, с оранжевым жгутом. Кого привыкли видеть важными, строгими – идут растерянные, испуганные, с кровоподтёками, в царапинах, побитые.
Вот – старый, широкошеий, шинели надеть не дали. Баба кричит: «Нассать ему в глаза!»
Ведут с избытком радостного конвоя, человек по пять на одного, винтовку кто на ремне, кто на плечо, кто на изготовку, а ещё кто-нибудь самый ярый – впереди с обнажённой шашкой, и отводит прохожих. И мальчишки с палками.
Из толпы – враждебные крики.
Волокли за ноги по снегу связанного городового. Кто-то подскочил и выстрелом кончил его.
* * *
Какие полицейские участки ещё не были сожжены вчера – те горели теперь. В костре перед участком горят стулья, горят бумаги, пламя подхватывает их вверх. Через разбитые окна выбрасывают ещё новые бумаги, а кто-то длинной палкой размешивает их в огне. Из толпы кто глазеет, кто греется, приплясывают мальчишки, хлопая на себе пустыми рукавами материных куртеек, весёлая возня.
Из домов, соседних с пожарами, невольные беженцы с пожитками кочуют в другие дома. Только у таких и беда.
* * *
Ещё костры – около квартир полицейских приставов сжигают выброшенную утварь, мебель.
На Моховой из окна пристава грохнули на мостовую рояль, а тут доколачивали прикладами.
Оратор, стоя на ящике, просит товарищей военных не бросать в костёр патроны, они ещё понадобятся в борьбе с контрреволюцией. Но уж как начали забаву – оторваться нельзя, и все бросают. Патроны взрываются с треском и заглушают оратора.
* * *
Что пошло в красное: и большие полотнища, и разорванные полоски. И комические носовые красные платки с белыми каёмками. Цепляют красное на шапки (тогда кокарда), на грудь, на рукав, на штык, на саблю, на палку (тогда флаг), вяжут на шею, на плечо. Банты, бутоньерки, репейники, ленты.
Штатский – ещё может пробираться без красного, и то стыдят, но военный, похожий на офицера, – никак. Офицеру вообще опасно появляться на улице.
* * *
Везде – весёлое гулянье. Какие только есть в Петрограде солдаты, 160 тысяч, – кажется, все здесь. И обыватель весь! Солдаты целуются с народом – публика плачет. И никто не молчит – но все говорят, но кричат, но беснуются радостно!
А восполняя медленность человеческих тел – во все стороны бешено носятся грузовики и легковые автомобили. Грузовики переполнены вооружёнными: рабочие, солдаты, матросы, студент в экстазе, а то и барышня, а то и офицер с крупным красным. Человек по тридцать впритиску, и ото всех торчат штыки – через борта и вверх, и ещё на подножках стоят с винтовками. И ещё торчат из кузовов кровяные флаги, по три и по четыре. А на некоторых – пулемёты. А то, опершись на кабину, какой-то дурак целится вперёд из револьвера.
Носятся и носятся гигантские ежи из штыков, фыркая и визжа, обгоняя друг друга и разминаясь при встречах, и нагуживая тревогу, и заворачивая, и заворачивая со скрежетом, – вакханалия больших ежей! Невиданные моторные силы вырвались из подземного рабства – и резвятся, и неистовствуют, обещая ещё многое, многое показать.
