ПЕЧКА-РОБОТ
- Была бы печка-робот, поехал бы ты, Джон, на ней путешествовать, как Емеля... - фантазирует Митя, прикрыв глаза, давая им отдых от печного жара. Он и себе положил немного каши в фаянсовую тарелку с отбитым краем.
- Тусепествовать... - эхом отзывается дурак, уминающий вторую порцию.
Дурак боится ехать. Никуда не хочет. Ездил с бабкой на комиссию в Елец, дети в вагоне показывали пальцем, смеялись: дурак! Швырялись в него комочками жвачки. Комиссия в Ельце смотрела, щупала, била мягким черным молоточком. Джон хныкал, бабка радовалась: пензию прибавили!
Вот опять уставился на дверь, ждет, что бабка принесет "капусьтю".
- Я самогонкой не торгую! - визгливо выкрикивает дядя Игнат.
- А за зерно? Это как? - ехидно таращится на него Фекла, тоже слегка запьяневшая.
- Зерно не деньги, его куры клюют, - ворчит старик.
Захмелевший Батрак чувствует себя в полной безопасности и улыбается своим мечтам о будущей партийной карьере.
- Дуралей наш живет как робот, зато нюх у него собачий! - Профессор уже в который раз припоминает, как Джон минувшей осенью спас его от неминуемой смерти.
Ночью по пьянке Профессор забурился на своем тракторе в овраг на границе двух районов - такой крутой и глухой овражище, что у него до сей поры никакого прозванья нет. Овраг, одним словом, - что твоя скала, только глиняная, склоны лозинками да орешником поросли. В этом овраге самолет можно схоронить - никто не найдет. Вот и в Профессоровом тракторе кабина в плюшку, а самого зажало так, что ни рукой, ни ногой не шевельнуть.
В бригаде и в самом колхозе Профессора тоже не сразу хватились: парень-то со странностями! То в районную библиотеку на гусеничном ДТ поедет за каким-то Ницше, то с попутной машиной в Металлоград укатит - к очередной "невесте"...
В течение двух суток организм медленно остывал, хотя осень на редкость теплая стояла, по ночам заморозков не было. К утру лицо Профессора, прижатое к холодному, пахнущему мазутом железу, покрывалось липкой, как клей, росой. Тонюсенькие ручейки стекали к уху и за шиворот. С полей доносился запах раскиданного навоза. Чем-то сладким припахивала поднявшаяся неподалеку озимь, которую Профессор сеял еще в августе. Иногда доносилось взмыкивание коров, которых пасли в соседней пологой балке. Но как Профессор ни кричал, никто ему не отзывался.
Лежит тракторист, сам себя не чует. Под свитер залезли букашки-таракашки, кусаются, щекочут самым отчаянным способом - поневоле от них завоешь. Терпит механизатор, кусает губы, ругает колхоз, забывший его в трудную минуту. И себя, конечно, упрекает: недооценил могучий материалистический эффект алкоголя, который любого мыслителя может сковырнуть в бездну физического недумания. Слышно, как разные невидимые твари и зверюшки царапают в металлические стенки кабины, роют под ними норки, осторожно, с хрустом пожирают зерна пшеницы, высыпавшейся из-за голенищ сапог.
"Почему меня не ищут? - недоумевал Профессор. - Хоть бы матушка моя прошла по этим местам, как ходила когда-то по ягоды. Неужто сердце не подскажет ей, где меня искать?.. Умираю, братцы, час за часом, минута за минутой. Чувствую, входит Она в меня - белолицая, улыбчивая, красивая! Такая, что не вмещается ни в какие философские определения, зато глаз от Нее отвести невозможно..."
"Нет! - крикнул Профессор ей, очнувшись. - Погоди... Объясни сначала, зачем вообще была нужна моя жизнь с ее каждодневным трудом от темна до темна, с редкими выходными, когда я наконец мог заглянуть в книги великих мыслителей и ученых? Зачем пахал огороды старикам и старухам, пил их бедные магарычи? Зачем выступал с трибуны Всесоюзного съезда молодежи? Кто меня услышал? Кто понял, что я - особенный человек? Пройдет еще день, и ночь наступит, и меня заживо будут грызть осмелевшие лисы и еноты..."
Через сплющенное окошко кабины Профессору был виден кусок сияющего утреннего неба, разжегшего свет истины над миром, в котором очень много людей и машин и где ты, настоящий, в сущности, никому не нужен. Таково уже предназначенье индивидуальной личности, ее судьба, кем бы она ни была, эта личность...
На третье утро Профессор неожиданно услышал шорох веток. Решил, что волк ломится через кусты или медведь. Раздалось близкое сопенье звериных ноздрей. А это Джон, оказывается, собственной персоной спускается по глиняному откосу, чтобы набрать горсть боярышника. В тот день Джона попросили подменить запившего второго пастуха. Увидев знакомый трактор, лежащий вверх гусеницами, Джон затрясся от страха, хотел убежать, но человек застонал, и голос человека был очень знакомый.
"Пляфессаль! - завопил идиот, карабкаясь вверх и царапая глину ногтями. Убильси, пляцить! Пляфессалю бо-бо!.."
Первый пастух, грозно матерясь, подошел к обрыву: куда тебя, глупого, занесло? Заворачивай коров, мать твою распротак... Но, заметив в кустах на дне оврага покореженный трактор, выронил кнут: вот он, Профессор, которого все обыскались...
- И вот я, братцы, опять живу, размышляю о мироздании, и та красавица Смерть с белым лицом не тревожит меня даже во сне... - Профессор взволнованно потрясал ладонью в жарком воздухе. Наполнил щедрой рукой полчашки самогона, протянул дураку: - На, Джон, дружище, спаситель мой нечаянный, выпей за поддержание живого, бессмертного в определенной системе координат человеческого духа. Пусть твоя душевная болезнь диалектически перетекает в духовное здоровье грядущих поколений!
- Вы не знаете... - икнул запьяневший Батрак. - Темные люди, вы не знаете, что политик обязан уметь ненавидеть, иначе он не политик.
- Вот! - удивился Митин отец. - Один ахинею нес про смерть и бессмертие, теперь другой хрен про политику чушь несет.
- А я вот его сегодня пришибу, - засмеялась Фекла. И тут же заплакала, зашмыгала носом, вытирая лицо серой тряпицей, извлеченной из кармана жакетки. Когда она пьяная, ей всех жалко.
НЫРЯЛЬЩИК
Профессор припомнил еще один, забавный на его взгляд, случай, приключившийся опять-таки в том же декабре, через неделю после сражения отца с быком Андрюшей.
- Влекущая сила эпохи не позволяет мне, сидящему за рычагами трактора, задумываться о второстепенных предметах. Поэтому и решил поехать прямиком через пруд. Лед вроде бы ничего, прочно встал. Уверенности придали следы от колесного трактора - кто-то здесь прежде меня проезжал...
Он изумлялся своей мгновенной реакции, проявившейся в тот миг, когда на середине пруда под гусеницами трактора послышался едва различимый треск. Прыгнул на лед, глянул, а в полынье черная вода пенится...
Народ тут же стал собираться на берегу. Пальцами привычно указывают: опять этот Профессор!.. Как легко народ забывает заслуги своих кормильцев и всегда готов над ними посмеяться!
Как на грех, вывернулся откуда-то на своем потрепанном "уазике" председатель, Тарас Перфилыч. Старик, почти под семьдесят, орденоносец прежних времен. Вышел из вездехода, хотел врезать Профессору по морде, но рука после недавнего инсульта ослабла и потеряла всю свою воспитательную силу. Сунул трактористу под нос багровый, в крупных веснушках кулак, сам весь трясется: ныряй, черт задумчивый, в пруд и доставай трактор как хочешь! В колхозе нет лишних денег, чтобы из-за тебя, балбеса, каждый год трактора новые покупать.
Бредет Профессор по деревне сам не свой, пригорюнился. Ведь только что восстановил за свой счет смятую тракторную кабину, а теперь вот надо ныряльщика-добровольца искать, чтобы утонувшую машину тросом подцепить. Идти больше некуда - к Митиному отцу: выручай, Петрович! Сам нырять не могу остудился, лежа в овраге, хроническую пневмонию заработал. Если я сам в ледяную воду нырну, тогда крест надо ставить не только на материалистической картине мира, но и на всей моей не такой уж бессмысленной жизни.
"А я три с половиной года в тюрьме откантовался!.. - вскинулся на него Митин отец. - Она мне что - здоровья прибавила?"
Профессор слезу пустил, на колени хотел становиться, и сжалился Митин отец над Профессором: безвредный парень, а что с завихрениями, так ведь кто из нас без маленькой хотя бы бусыри? Велел сразу идти к Игнату Иванычу, брать в долг, объяснив ситуацию, литр первача. Да такого, чтоб дух забирал и назад не отдавал!
Профессор побежал к старику, и тот, повздыхав, достал из кладовки запыленную бутыль: для своих похорон берег...
На берегу пруда зевак к тому времени прибавилось. Смотрели, как Митин отец раздевается. Сам Митя с ранцем за спиной как раз возвращался в это время из школы по тропинке, ведущей мимо пруда. Отец, прилюдно выпив наполненный доверху стакан самогона, снимал уже майку, оставаясь в новых трусах в горошек.
Поодаль от толпы стоял председатель в облезлой норковой шапке, которую носил, наверное, пятую уже зиму. Лицо Тараса Перфилыча было перечеркнуто сеткой проступивших фиолетовых сосудов, и каждый сосудик своим хитрым извивом словно бы пытался рассказать о совершенно открытой для всех и в то же время загадочной жизни этого человека.
