Он выпрямляется, смотрит на меня и спрашивает, улыбаясь:
- Ну как ты, Олька, жива?
Я молча вытаскиваю руку из-под одеяла и протягиваю к нему.
Воскресенье.
Мы лежим, просто лежим,- моя голова упирается в его подбородок, его рука обнимает меня за плечи. Мы лежим и разговариваем о всякой всячине: о Новом годе и елке, о том, что сегодня надо съездить за овощами, что Котьке не хочется ходить в садик...
- Дим, как ты думаешь, любовь между мужем и женой может быть вечной?
- Мы ведь не вечны...
- Ну само собой, может быть долгой?
- А ты уже начинаешь сомневаться?
- Нет, ты мне скажи, что, по-твоему, такое эта любовь?
- Ну, когда хорошо друг с другом, как нам с тобой.
- И когда рождаются дети...
- Да, конечно, рождаются дети.
- И когда надо, чтобы они больше не рождались.
- Ну что ж. Такова жизнь. Любовь - часть жизни. Давай-ка вставать.
- И когда поговорить некогда.
- Ну, говорить - это не самое главное.
- Да, наверное, далекие наши предки в этом не нуждались.
- Что ж, давай поговорим... О чем ты хотела?
Я молчу. Я не знаю, о чем я хотела. Просто хотела говорить. Не об овощах. О другом. О чем-то очень важном и нужном, но я не могу сразу начать... Может быть, о душе?
- У нас в коробке последняя пятерка,- говорю я.
Дима смеется: вот так разговор.
- Что ты смеешься? Вот так всегда - говорим только о деньгах, о продуктах, ну о детях, конечно.
- Не выдумывай, мы говорим о многом другом.
- Не знаю, не помню...
- Ладно, давай лучше вставать.
- Нет, о чем "о другом"? Например?
Мне кажется, что Дима не отвечает очень долго. "Ага, не знаешь",думаю я злорадно. Но Дима вспоминает:
- Разве мы не говорили о Роберте Кеннеди? О космосе - много раз?.. О фигуристах - обсуждали, спорт это или искусство... О войне во Вьетнаме, о Чехословакии... Еще говорили о новом телевизоре и четвертой программе,продолжает добросовестно вспоминать Дима темы наших разговоров.- Кстати, когда ж мы купим новый телевизор?
- Так вот я и говорю: в коробке у нас пятерка...
- Есть же фонд...
Мы начали откладывать "фонд приобретений". Он хранится в моей старой сумке, а в коробке лежат деньги на текущие расходы.
Нам много чего надо. Диме плащ, мне туфли, обязательно платье, ребятам летние вещи. А телевизор у нас есть - старый "КВН-49", брошенный тетей Соней.
- До телевизора еще далеко, фонд растет у нас плохо,- говорю я.
- Мы же решили не проедать все деньги, что же ты? - укоряет меня Дима.
- Не знаю, вроде бы все как обычно, а вот не хватает.
Дима говорит, что так у нас никогда ничего не будет. А я отвечаю ему, что трачу только на еду.
- Значит, тратишь много.
- Значит, ешь много.
- Я много ем?! - Дима обижен.- Еще новости, давай начнем считать, кто сколько ест!
Мы уже не лежим, а сидим друг против друга.
- Прости, я говорю: мы много едим.
- Что ж я могу с этим поделать?
- А я что?
- Ты все-таки хозяйка.
- Скажи, чего не покупать, я не буду. Давай молоко не будем брать.
- Давай лучше прекратим этот глупый разговор. Если ты не способна соображать в этом деле, так и скажи.
- Да, да, да, я не способна соображать. Я глупа, и все, что я говорю, глупо...- Я вскакиваю и ухожу в ванную.
Там я открываю кран и умываю лицо холодной водой. "Перестань, сейчас же прекрати",- говорю я себе. Сейчас я влезу под душ, сейчас приведу себя в норму. Отчего я злюсь? Не знаю.
Может, оттого, что я вечно боюсь забеременеть. Может, от таблеток, которые я глотаю. Кто знает?
А может, она вообще не нужна мне больше, эта любовь?
От этой мысли мне становится грустно, жаль себя, жаль Диму. Жалость и теплая вода делают свое дело - из-под душа я выхожу подобревшая и освеженная.
Ребята визжат и хохочут - расшалились с отцом. Достаю им все чистое, мы их одеваем.
- Вот какие у нас красивые дети,- говорю я и зову на кухню накрывать вместе на стол, "пока папа умывается".
Во время завтрака проходит короткая планерка. Что сегодня надо сделать: съездить в овощной, постирать детское, все перегладить...
- Бросай все, пойдем гулять! - заключает Дима.- Смотрите, какое солнышко!
- Мама, мамочка, пойдем вместе с нами,- упрашивает Котька,- посмотрим солнышко!
Я сдаюсь - отодвину свои дела на после обеда.
Снаряжаемся, берем санки и отправляемся на канал кататься с гор. Съезжаем все по очереди, а Гулька то с Димой, то со мной. Горка крутая, накатанная, санки летят, из-под ног брызжет снежная пыль, переливается радужно, а кругом сияет и слепит снег. Иногда санки переворачива-ются, ребята пищат, мы все смеемся. Хорошо!
Возвращаемся домой заснеженные, голодные, веселые. Пусть уж Дима сначала поест, потом пойдет в магазин. Варю макароны, подогреваю суп и котлеты. Ребята сразу же уселись за стол и смотрят на огонь под кастрюлями.
После прогулки я очень повеселела. Уложив детей и отправив Диму в овощной рейс, я берусь сразу за все - бросаю в таз детское белье, мою посуду, стелю на стол одеяло, достаю утюг. И вдруг решаю: подкорочу-ка я юбку. Что я хожу, как старуха, с почти закрытыми коленками! Я быстро отпарываю подпушку, прикидываю, сколько загнуть, остальное отрезаю. За этим делом и застает меня Дима, притащивший полный рюкзак.
- Видишь, Олька, как тебе полезно гулять.
Конечно, полезно. И, кончив приметку, я надеваю юбку. Дима хмыкает, оглядев меня, и смеется:
- Завтра будет минус двадцать, будешь обратно пришивать. А в общем, ножки у тебя славные.
Я включаю утюг - загладить подол. Потом подошью, и готово!
- Погладь мне заодно брюки,- просит Дима.
- Дим, ну пожалуйста, погладь сам, я хочу кончить юбку.
- Ты же все равно гладишь.
- Дим, совсем это не "все равно", я тебя прошу, дай мне кончить. Мне еще ребячье стирать, вчерашнее гладить.
- Так зачем же ты занимаешься ерундой?
- Дим, давай не будем обсуждать эта, прошу тебя, погладь сегодня свои брюки сам, мне надо дошить.
- А куда ты завтра собираешься? - спрашивает он с подозрением.
- Ну куда?! На бал!
- Понятно. Просто я подумал, что у вас там что-нибудь такое.
- Может быть, и "такое",- напускаю я туману (надо же мне спокойно подшить юбку и как-то отделаться от брюк).- Ты помнишь, я тебе говорила про анкету. Сегодня я должна ее заполниъ: завтра придут демографы - анкеты собирать, с нами беседовать...
- А! (О господи, он, кажется, думает, что ради этой встречи я решила укоротить юбку!)
Я шью и рассказываю Диме, что попечители наши дни "по болезни", что у меня семьдесят восемь дней - почти целый квартал.
- А что, Олька, может, тебе лучше не работать? Подумай, ведь почти половину годаа ты сидишь дома.
- А ты хочешь засадить меня на весь год? И разве мы можем прожить на твою зарплату?
- Если меня освободить от всех этих дел,- Дима повел глазами по кухне, утюгу, рюкзаку,- мог бы зарабатывать побольше. Уж двести - двести двадцать я бы наверняка обеспечил. Ведь фактически, если вычесть все неоплачиваемые дни, ты зарабатываешь рублей шестьдесят в месяц. Нерентабельно!
- Фигушки,- говорю я,- фигушки! Мы на это несогласные! Значит, всю эту скукотиищу,- я тоже оглянула кухню,- на меня одну, а себе только интересное. Подумаешь, "нерентабельно"... Капиталист!
- Действительно, капиталист,- Дима усмехается,- не в деньгах только дело. Дети бы от этого выиграли. Детский сад - еще ничего, а вот ясли... Гулька же зимой почти не гуляет. А эта бесконечная простуда?!
- Дима, неужели ты думаешь, что я не хотела бы сделать так, как лучше детям? Очень хотела бы! Но то, что предлагаешь ты, это просто... меня уничтожить. А моя учеба пять лет? Мой диплом? Мой стаж? Моя тема? Как тебе легко все это выбросить - швырк, и готово! И какая я буду, сидя дома? Злая, как черт: буду на вас ворчать все время. Да вообще о чем мы говорим? На твою зарплату мы не проживем, ничего другого, реального, тебе пока не предлагают...
- Не обижайся, Оля, ты, вероятно, права. Не стоит об этом говорить. Зря я начал. Просто мне примерещилась какая-то такая... разумно устроенная жизнь. И то, что я, если не буду спешить за ребятами, смогу работать иначе, не ограничивать себя... Может быть, это эгоизм, не знаю. Кончим об этом, ладно.
Он уходит из кухни, я гляжу ему вслед, и вдруг мне хочется окликнуть его и сказать: "Прости меня, Дима". Но я этого не делаю.
- Э-э, хали-гали, пора вставать! - кричит Дима из передней.
Это наши "позывные". Он поднимает Котю и Гулю, ребята пьют молоко, две минуты мы решаем, идти ли еще гулять, и - отказываемся. Если гулять, значит, от вечера ничего не останется. Дима находился, а у меня еще много дел.
Котька усаживается на полу с кубиками. Он любит строить, и у него получаются дома, мосты, улицы и еще какие-то нагромождения, которые он называет "высотный дворец". Но беда с Гулькой - она лезет к брату, хочет разрушать, хватает кубики, уносит и прячет.
- Мама, скажи ей! Папа, скажи ей! - то и дело взывает к нам Котя.
Никакие слова на Гульку не действуют - она смотрит ясно и прямо говорит:
