три месяца Саша работала моим пресс-секретарём.
А еще через год между нами произошло то, чего я желал, чего жаждал с тех пор, как посидел рядом с нею в телестудии. Год – это очень много, когда ты каждый день видишь и обоняешь женщину своей мечты. Ты словно тот солдат из анекдота, которого спрашивают: о чем ты думаешь? О бабе, отвечает солдат. А почему? А потому что я завсегда о ней думаю.
Вот я и думал о ней всегда, но – не спешил. Я понимал, что её нельзя заставить, принудить, просто воспользоваться служебным положением.
Шанс был только – завоевать её, очаровать. Как, чем? Она же рядом, видит каждый мой шаг, слышит каждое моё слово.
Чутье, желание, любовь подсказали: всё в повседневной деятельности мэра, что красит и возвышает его как мужчину, – должно происходить у Саши на глазах. Всё остальное, теневая сторона – не для неё.
Сказано – сделано.
С приходом Саши активность мэрии по связям с общественностью возросла многократно. Конечно, мэр райцентра – не ахти какая власть, не ахти какая высота. Но всё же – мэр старинного русского города, да ещё с тремя предприятиями всероссийского масштаба, да ещё на перекрестке торговых путей. Ездишь в область, иногда – в Москву. Приезжают – из области, из Москвы, инвесторы со всего света. Ну не обойтись прогрессивному мэру без обаятельной помощницы по связям с общественностью!
Так и выпало мне счастье, в командировке, в люксе областной гостиницы. Субботний вечер, проводили москвичей, возвращаемся в гостиничный холл, стоим у лифта, ждём. Гляжу, а у Саши глаза бедовые, какой-то поволокой затянуты. Помню, меня всего прямо в жар бросило. Ну и в лифте я её схватил, прижал, дал себе полную волю… И вот лифт ползёт наверх, я обнимаю Сашу, не могу надышаться-нацеловаться, и краем глаза вижу в зеркальной стенке лифта свои руки, сжимающие её спину, её плечи…
В сущности, это был мой самый счастливый день.
Да, когда-то была молодость, влюбленность, жизнь в семье, дети. Всё это на мне, при мне, во мне. Но самые счастливые часы, яркие, острые, переполненные каким-то распирающим торжеством души и тела, – я пережил тогда, в ту летнюю ночь, которую мы провели с Сашей в люксе областной гостиницы.
Я помню все наши встречи. Да и было-то их – полтора десятка. Трудно мэру и его пресс-секретарю найти несколько часов уединенья. Иногда не встречались по месяцу. То есть на работе – каждый день, иной раз – целый день, а наедине – не выходит, не получается. Работа, суета, одна семья, другая, болезни, месячные – в общем, мука. Теперь, когда я живу совсем другой, спокойной жизнью, я даже не понимаю, как удалось сохранить нашу связь в тайне. О ней знает только один человек – полковник, да и то я ничего ему не говорил, он сам – догадался.
И вот сидит передо мной эта худая особа, полковничья дочь, те же слова, что и у Саши, а я не чувствую ничего – ни тепла, ни света, и терпение, главное свойство градоначальника, изменяет мне, потому что – нет сил терпеть.
Познавший свет – не смирится тьмою.
В общем, я ей выдал по первое число.
На каждый городской роток, сказал я тихим, сдавленным от злости голосом, – не накинешь платок.
Отвечать каждому вздорному обвинению, – значит, оправдываться. Оправдываться, значит, – уходить в оборону.
Вам ясно?
Ясно, – кивает она не столько испуганная, сколько удивленная.
Чего он взъелся? – так и читается на её наштукатуренном челе.
Но ведь надо как-то выходить из положения? – осторожно уточняет она.
Из плохих положений не бывает хорошего выхода, – швыряю я блокнот-ежедневник на стол. – Следует просто не попадать в такие положения.
Вам ясно?
Ясно, – кивает она, уже совершенно сбитая с толку.
Ну да ничего, пусть помучится на отдыхе. А то ведь за порогом мэрии все мысли о работе улетучатся из её накрученной головы.
Пресс-секретарь откланивается.
Я киваю ей. Снова – шаги в приемной, в коридоре. Сейчас она позвонит отцу, будет на слезе выяснять, почему мэр наехал, как это всё понимать.
Я надеваю плащ. Интересно, когда позвонит полковник: через тридцать минут или – спустя час?
Когда выхожу на площадь, часы извещают о наступлении семи часов пополудни.
Я с удовольствием смотрю на часы. Это я их придумал, такие вот, башней на площади. Помру – а часы останутся. Много чего здесь останется после меня.
Охранник запирает за мной дверь мэрии. Он озабочен тем, что моя машина ещё не подъехала.
Прогуляться решил, – объясняю я. И это правда, вернее – её половина. Я осчастливил своего водителя, отпустив его ещё с полудня.
Я поднимаю воротник плаща, надвигаю кепку глубже на голову. Сейчас мне предстоит пешая прогулка, и при этом я хочу остаться незамеченным.
А это непросто в городе, где твое лицо знакомо едва ли каждому жителю, – хотя бы по телевизору видели. Популярность – как положительная, так и отрицательная – ещё одна оборотная сторона власти. (Выходит, сторон у власти – гораздо больше двух? Получается, в политике, как и в жизни, дважды два – не четыре).
Конечно, можно подъехать на служебной машине и отослать водителя.
Но я уже делал это, и не один раз, не стоит накапливать вероятность.
Можно подъехать самому, но мою машину знают сотни людей, и где бы она ни стояла час-другой, возле того или иного дома, – этот факт вызовет интерес и будет рано или поздно кем-то зафиксирован. Хотя бы моим другом-полковником или его людьми.
Так что – хочешь быть спокоен, не доверяйся никому.
Вот и приходится изображать прогулку.
Хорошо хоть, на дворе – темно, сыро, ветер нижет, – в такую погоду обыватели сидят по своим углам, поневоле не суют нос в чужие дела.
Но расслабляться нельзя.
Вот обгоняет машина, обдаёт брызгами. В машине – жёнина сестра. К счастью, она так занята борьбой с рулем и коробкой передач, что ей не до прохожего.
Вот навстречу – депутат нашего горсовета.
Узнал. Холодный поклон.
Этот деятель в прошлом году назвал мэрию коррумпированной структурой.
Я передал ему через посредников, что если он ещё раз повторит эту чушь, окажется в суде. А суд проиграет – и со всеми вытекающими последствиями.
Теперь он помалкивает. Публично. А за глаза болтает про мафию. Между тем мне доподлинно известно, что этот субъект у себя в конторе обкладывал подчинённых налогом на зарплату. Налогом – себе в карман.
Поразительное явление – наши борцы за правду. Кричат о ворах, а на лбу написано, что желают власти, сами хотят вместо тебя володеть и княжить.
Дурачье.
Они не понимают, что такое – власть. И кому она дается. И у кого в руках – держится-сохраняется.
Вот для чего власть этому хмырю-депутату?
Конкретно: ему нужны деньги, много и быстро. А вообще: ему
