на Елисейских Полях… в начале тупичка… такого же, как тот, где мы сейчас…
Моя спутница взглянула на часы на браслете.
— Я опаздываю… извините меня…
Она пошла дальше, и мне было все так же трудно поспевать за ней в этой толпе. Она молчала и выглядела озабоченной. О моем присутствии и обо всем, что касалось Ноэль Лефевр, она словно забыла.
— В общем, — прервал я молчание, — вы были с ней знакомы всего несколько месяцев?
— Примерно три месяца. Но мы по-настоящему подружились.
Голос ее вдруг стал очень серьезным. И я удивился, что она сама взяла меня под руку.
— А вы? Вы долго ее знали?
— Да. Очень долго. Мы родом из одних мест. Из окрестностей Аннеси.
Эту же фразу я сказал Мураду два года назад. И в этот вечер, когда я повторил ее, мне показалось, что это не совсем ложь.
— Я знала, что она родилась в деревне, где-то в горах, но о вас она никогда не говорила…
— Мы нечасто виделись в последние годы… Думаю, она обзавелась новыми друзьями…
Я хотел назвать имя, но оно, как назло, вылетело из головы. И вдруг, удача, я его вспомнил.
— А вы не знали ее друга, которого звали Жорж Бренос? Мужчина лет пятидесяти…
Она задумалась, продолжая держать меня под руку.
— Лет пятидесяти? Тогда это был, наверно, владелец дансинга «Марина» и другого, о котором я вам говорила, на Елисейских Полях… или, может быть, еще какого-нибудь…
Этот Бренос, похоже, не слишком ее интересовал. Она снова замолчала, а я больше не знал, о чем ее спросить. Мы подошли к Мадлен и уже стояли у входа в метро.
— У нее была еще одна подруга… Мики Дюрак… Не знаю, где она с ней познакомилась. Эта подруга познакомила ее с многими людьми… Но я предпочитала быть с Ноэль вдвоем… Вы встречали Мики Дюрак?
Она смотрела на меня подозрительно. Похоже, ей не очень нравилась эта Мики Дюрак.
— Нет, я ее никогда не встречал.
— У нас было мало времени, чтобы поговорить о Ноэль, — сказала она. — Мы могли бы еще увидеться, если хотите…
Открыв сумку, она протянула мне визитную карточку. Было неудобно стоять вдвоем у входа в метро, нас толкали. Час пик.
Она пожала мне руку. Я чувствовал, что она хочет еще что-то сказать.
— Послушайте… я пытаюсь найти объяснение… я думаю, она умерла…
И она внезапно ушла, словно подхваченная потоком людей, спускавшихся в метро.
Позже я испугался, что потерял визитную карточку. Но она была на месте, в кармане брюк. Франсуаза Стер. Адрес и номер телефона в Леваллуа-Перре. «Я думаю, она умерла». Она проговорила это глухим голосом, я едва ее расслышал.
Сколько я ни размышлял, никак не мог привыкнуть к этой мысли. Когда я вспоминаю об этом сегодня, мне кажется, что эта однозначная фраза, «Я думаю, она умерла», не вязалась с неопределенностью и расплывчатостью, окружавшими для меня Ноэль Лефевр. Если бы нужно было просто собрать кусочки пазла и получить четкую и определенную картинку, эта фраза, возможно, не шокировала бы меня так, как в тот вечер, когда я стоял с Франсуазой Стер у входа в метро. Но сколько ни всматривайтесь, вооружившись лупой, в детали чьей-то былой жизни, всегда останутся тайны и туманные перспективы, всегда. И это казалось мне противоположностью смерти.
И потом, другой аспект вопроса представляется мне сегодня более отчетливо, чем во времена моей юности: можно ли доверять свидетелям? Что такого сообщили мне о Ноэль Лефевр Жерар Мурад или Франсуаза Стер, что помогло бы мне узнать ее? Немного. Несколько разрозненных и противоречивых деталей, которые только путали картину, как помехи на радио, мешающие слушать музыку. И свидетели эти так ненадежны, что, встретив их один раз и задав вопросы, на которые они не дают ответа, вам даже не хочется впредь поддерживать с ними связь.
Так не было с Франсуазой Стер, с которой я снова виделся позже, и еще расскажу об этом, если наберусь духу. Но Жерар Мурад? Выйдя из парикмахерской на улице Матюрен со старым киношным справочником, я сообразил, что за десять прошедших лет ни разу о нем не вспомнил. А ведь будь я немного любопытнее, мог бы узнать, что он играет маленькую роль в «Конце света» в театре «Мишель», и зайти к нему в уборную. Но мне грозило разочарование: за это время он мог забыть и Ноэль Лефевр, и нашу первую встречу. Что же касается Мики Дюрак, то два года назад я понял, что не отыщу ее в бесчисленных многоквартирных домах на бульваре Брюн.
Я хотел бы соблюсти хронологический порядок и отмечать на протяжении многих лет те моменты, когда Ноэль Лефевр снова занимала мой ум, каждый раз уточняя день и час. Но невозможно на столь длинном временном отрезке составить такой календарь. Думаю, лучше дать волю моему перу. Да, с кончика пера текут воспоминания. Их надо не принуждать, вызывая, а просто записывать, по возможности ничего не вычеркивая. И в этом непрерывном потоке слов и фраз какие-то детали, которые вы забыли или, сами не зная почему, похоронили в глубинах памяти, мало-помалу всплывут на поверхность. Только не прерываться, сохраняя перед глазами образ лыжника, который вечно скользит по крутому склону, как перо по белому листу. Вычеркивать — это потом.
Вечно скользящий лыжник. Сегодня эти слова вызывают в моей памяти Верхнюю Савойю, где я провел несколько лет в отрочестве. Аннеси, Вейрье-дю-Лак, Межев, Мон-д’Арбуа…
Однажды июльским днем, в том же году, когда мне попалась в справочнике по кино фотография Мурада, я встретил на перекрестке Ришелье — Друо старого друга, как раз из Аннеси, некого Жака Б., которого все звали Маркизом. И я сразу вспомнил, что Ноэль Лефевр родилась в «деревне в окрестностях Аннеси». В свое время я не придал особого значения этой детали, упомянутой в досье Хютте. Оно было таким неполным, это досье, и в нем насчитывалось столько неточностей, что я задавался вопросом, не сам ли Хютте выбрал эту «деревню в окрестностях Аннеси» местом рождения Ноэль Лефевр, чтобы скорее сбыть с рук «дело», которое его не интересовало.
Жака Б. я не видел десять лет, как и всех моих знакомых по Верхней Савойе.
Он сказал мне, что работает в газете неподалеку, и вскоре мы вдвоем сидели за столиком в кафе «Кардинал».
Зал был пуст. Из-за присутствия Маркиза мне казалось, будто мы снова сидим под аркадами «Таверны» в Аннеси в
