каждый день у него болит голова, особенно досаждает звон в ушах – то гул, как из морской раковины, а то колокольчики звенят и звенят, мелодия хорошая, но из-за нее он всё забывает.
Он и в самом деле часто сбивался: то через слово себе противоречил, то, наоборот, как сломанная игрушка, раз за разом повторял одно и то же. Изредка он вдруг начинал богохульствовать, кричал, что Бог вор, что Он у него всё украл; не Господь, а он, Федоров, придумал, что смерти нет и люди воскреснут, и праведные, и грешные, все-все воскреснут, а Бог это присвоил себе. Но вспышки редко продолжались долго, и гасли сами собой. Снова, пока опиум не брал свое, он занудливо перечислял обиды; все ему казались жуликами и проходимцами, он жаловался, плакал, и она была счастлива, когда он наконец засыпал. Ночи с ним доставляли ей еще меньше радости, чем лежание на кушетке. Их свидания продолжались по инерции, и она знала, что была бы рада, если бы он больше вообще не приходил. Про себя же она вдруг поняла, что так к нему привыкла, что сама на разрыв не решится.
Впрочем, не принося никакой радости, встречи с ним время от времени ее забавляли. Иногда, например, он неожиданно вспоминал, из-за чего всё пошло под откос, и видя, что не знает, как воскресить людей без Бога, начинал метаться, бросался из крайности в крайность, какие-то совершенно второстепенные вещи вдруг представлялись ему едва ли не решающими, и он почти что с прежним пылом принимался их изничтожать.
Он помнил, что сначала ему надо победить неродственность и небратство народов, соединить их в одно целое, – лишь тогда, позабыв распри и войны, человечество сможет взяться за дело воскрешения, – и тут он открывал, что корень и первопричина зла – в жадной и мерзкой Англии (ненависть к Англии была ее, де Сталь), которая испокон века стравливает между собой разные народы, чтобы нажиться на крови. Сила же Англии – в ее индийских владениях, и, значит, России, которая отвечает за всех, надо будет послать к берегам Индии свой флот. Как мирная страна, Россия не может первая напасть даже на Англию. Но тут Федоров находил изящный ход. Русским кораблям, говорил он, придется крейсировать бок о бок с английскими и ждать месяц за месяцем, пока нервы у британцев в конце концов не выдержат и они не откроют огонь. Теперь агрессор – Англия, закон на стороне русских, они легко захватят английские суда, потому что русские солдаты лучшие в мире и дело их правое, после чего трофеи будут проданы, поделены честно между народами мира, Индия же присоединится к Общему Делу.
Покончив с Англией, он длинно и зло принимался ругать всё прочее, что мешало народам соединиться: по очереди, одно за другим, он высмеивал мусульманство, католичество, иудаизм, протестантизм, которые тоже разделяли людей, были врагами истинной веры – православия; говорил он неумело, многое было притянуто за уши, однако подчас у него получалось очень лихо, почти как с Англией. В сущности, она уже смирилась с его бредом и слушала, что он говорил, с жалостью и без надежды.
Всё это продолжалось довольно долго, если считать и время, когда она уезжала в Петербург, – почти год, терпеть его ей с каждым днем становилось труднее, она удвоила, потом утроила количество свечей, чтобы он скорее засыпал, но совсем с ним расстаться не могла. А потом в одну из ночей она отвлеклась от мыслей о ребенке – единственная отдушина и отрада с тех пор, как она вернулась в имение, – и ей вдруг опять стало с Федоровым хорошо. Она уже забыла, когда последний раз хотела его, и теперь, почувствовав, что снова вся его, что в ней не должно быть и не осталось ничего, что было бы от него скрыто, и у них как раньше не только тела – всё сделалось одним целым, она поняла, что сегодня он очнется и пойдет дальше.
Сначала Федоров вспомнил, почему восстал против Бога. Он вспомнил, что поднялся против Господа из-за нее, де Сталь; Господь две жизни искушал ее властью, источник власти был в ней самой, но она никогда ее не имела, и всё это, как она и он, сошлось в Федорове с убеждением русских, что Господь так же всю жизнь искушал Россию и так же потом обманул ее. Он сделал русскую землю новой Святой землей, а русский народ вместо евреев – новым избранным народом Божьим, поручил ему хранить истинную веру и ждать Второго пришествия Христа и торжества праведных. Россия приняла крест. Девять веков немыслимых страданий и немыслимого терпения, девять веков веры и готовности принять Христа, готовности на любые жертвы ради спасения народов земли – и всё оказалось невостребованным, никому не нужным; получалось, что Он не истинный Бог, не Всеблагой Господь, а простой искуситель.
Едва Федоров вспомнил про крест, он сразу же увидел и тот путь воскрешения, которым должен будет повести за собой человеческий род; в сущности, всё было мгновенно: год душевной болезни, сумасшествия, ничтожности, бреда и вдруг из этого как чудо – свой путь спасения, совсем другой, нежели путь церкви.
“Истинно говорю тебе, – слышала она через стекло, он стоял над ней, и голос его почти гремел, – спасения достойны все; даже самый последний грешник, узря свои преступления, ужаснувшись им, пройдет через такие муки, через такие страдания, что искупит зло и очистится”.
В Федорове теперь было очень много милости, благородства, и ему надо было и в ее, и в своих глазах оправдать Бога. Он говорил: «Все люди – дети Божьи, все они созданы по Его образу и подобию, и, значит, они не могут пасть так, чтобы их уже нельзя было спасти. Человек, весь род человеческий будет спасен, каждая его часть будет спасена, ни один не будет забыт, не станет изгоем». Он вообще, уходя дальше и дальше от Бога, всё настойчивее пытался Его простить и оправдать; так, в другой раз он убеждал ее, что Апокалипсис, гибель рода человеческого и венчающий гибель Страшный Суд, и по Господу, вовсе не обязательно должны предшествовать воскрешению праведных, это лишь предупреждение человеку. Стоит ему исправиться, отказаться от греха, – и Господь с радостью и любовью освободит его от страданий, пощадит, как раньше Ниневию.
Он даже, чтобы она не подумала, что в нем, прощающем Господа, говорит гордыня, однажды сказал ей, что в Евангелиях всё это уже есть – дело спасения человека завещано Господом самому человеку; Христос дал нам лишь начатки учения, только семя его,
