Но больше того: здесь, сейчас, к людям вернулась привычка февральских дней: незнакомые легко разговаривали как самые знакомые, горячо друг ко другу, и как же понимая друг друга:
– Свободу слова они поняли как свободу натравливания!
– Какая-то духовная эпидемия! Самодовольные фанатики бросают в массу ядовитые семена – а ведь это пахнет междуусобицей!
– Возгласили и дали свободу каждому, и каждый упивается – и возникло равнодушие к судьбе Целого, к родине!
– Ах, господа, это всё идёт ещё от Александра Третьего, это он виновник всех наших несчастий. Он всегда всему давал задний ход, и так пошло на 35 лет. Нам никогда не давали организовать народ, и поэтому, как только рухнула полиция, – мы стоим перед анархией.
А между тем солнце, полого забирая к северу, закатывалось, кончался и долгий северный вечер, хоть весенний, но прохладный. Ветер стихал.
А министров не могли ни увидеть, ни дозваться, – где же они? Дружелюбная толпа ждала объединения, возглавления – а не было его.
Тут показалась новая манифестация, мимо Исаакия и сюда. Приблизилась, на плакатах разобрали: против Временного правительства, и мир без аннексий, и даже «через Циммервальд к социализму», – и Мариинская площадь встретила их враждебными возгласами.
Это оказались василеостровские рабочие – Симменс-Гальске, Шукерт и Кабельный. Они всё же нашли место, остановились, не опуская своих плакатов. Но с трибунки неслось:
– …хотят омрачить нашу новорожденную свободу безумным своеволием! Это стыд наш и позор – «братание»! С кем братаются? С теми, кто в концентрационных лагерях морит голодом наших солдат? Кто душит нас ядовитыми газами? Кто отрёкся от демократических идеалов? Ну пусть братаются, но помнят, что есть и суд истории!
Поняв, что это всё им не по нюху, вожаки василеостровцев повели своих по Морской к Невскому.
И снова – вся разливистая площадь была заодно! Чудо какое!
– Довольно мы праздновали, господа, довольно славословили! Два месяца! А теперь нужен переход к власти!
– И к суровой работе!
– В такие моменты достаточно одного мгновения нерешительности, чтобы власть была утеряна навсегда! И лучше – наделать ошибок в действиях, чем воздерживаться от действия!
Да, но – где же, где же были наши министры?? Вот уже и день кончился, сумерки, зажигались фонари – а правительства за весь день так и не было никого во дворце. В этом тоже рисовался грустный символ.
Но нет! – настроение толпы было: не расходиться! Шёл слух, что в 9 часов во дворце будет важное совещание: съедется всё правительство и головка Совета. И так наросло не разряженное за полдня напряженье толпы – теперь хотели дождаться министров! – и выразить им горячую поддержку!
– Если б нашу революцию побеждала бы контрреволюция – это было бы даже не так обидно: ну, не хватило сил, наше несчастье – но не позор! А вот – революция позорно погибает от собственного внутреннего разложения!
– Железную непреклонность проявляют только эти крайние левые. А мы – мы только красиво говорим об идеалах.
– В каждой стране есть граждане и есть обыватели. Но у нас вторых слишком много.
– Простите, что за ироническое отношение к обывателю? Обыватель – это учитель, врач, служащий, бухгалтер, лавочник, да и крестьянин. Это – весь народ.
За дворцом, по ту сторону Мойки, выползала луна, близкая к полной.
Пока – потянулась струя к итальянскому посольству, по соседству, приветствовать союзника. Там – посол вышел на балкон, раскланивался, благодарил.
А на площади толпа – всё росла. И уже так была вся за правительство, что едва кто высказывался против – от взрыва возмущения вблизи замолкал – и убирался вон. К ночи и солдат становилось меньше, а рабочих – просто ни одного. Толпился, волновался и господствовал тут – центральный коренной Петербург. Вся площадь, и дальше николаевского памятника, была в головах, в головах – если не 25 тысяч, то 20.
А на фасаде дворца всё висит, от 1 мая, огромное: «Да здравствует Интернационал!»
Вот – безкрайняя площадь, и всё это – мы, и мы все заодно. И в этом, как будто безплодном, стоянии час за часом, час за часом, наше тревожное сознание словно ещё проясняется: неповторимый вечер! Это, может быть, поворотный пункт революции! Или власть будет признана – или начнётся анархия по России. Может, эти часы нашего тут стояния – часы великой патриотической драмы. В ком бьётся любовь к России – не уходите! Дождёмся! Повлияем!
Ну, вот они! Вот, наконец! Подъезжают в автомобилях, по охотно освобождаемым проходам, и сами министры! Первый – Владимир Львов! Речь! Хотим речь! Взошёл на ступеньки дворца, дюжий, чернобородый:
– Заверяю вас, что члены Временного правительства, вышедшие из Государственной Думы, будут стойко исполнять волю народа.
Толпа уже накалена, ей только искорку! Хоть и здорового детину – подхватили Львова на руки и с криками «ура» внесли в вестибюль дворца.
Новый рожок через толпу – а это кто? Мотор взъезжает на пандус – из дверцы выскакивает быстрый Некрасов (у него появились приёмы Керенского) – и властно, на много рядов слышно:
– Мы пережили сегодня тяжёлый день. Мы слышали призывы к миру «во что бы то ни стало», и это нас больно поразило. Заветная цель Временного правительства именно дать стране мир. Но мир – после победы, а не какой иной. Позвольте нам надеяться, что страна поймёт и поддержит нас. – (Ну конечно! Ну для этого же мы и здесь. «Ура-а-а!») – Временное правительство будет свято исполнять свои обязанности до конца и передаст власть лишь в руки тех, кто будет выражать волю всего народа.
Намекнул! Намекнул, что Совету – не уступят! Ах, молодец!
– Ура-а-а-а! – И его тоже подхватили на руки с подъезда в вестибюль.
И тут едва не пропустили на ступеньках Шингарёва, перешедшего через толпу пешком от своего министерства. Потребовали речи и от него. Он выглядел совсем не вдохновлённо, и голос его не был слышен далеко:
– Мы клялись сохранить власть, лишь доведя страну до Учредительного Собрания. Мы присягали охранить народ от внутренних и внешних врагов – и мы не желаем хоть на один час дольше сохранять власть, чем этого хочет народ.
А в этом – уже не было ли ноты слабости? Неужели они могут уступить?
– Граждане! Если вы поддержите Временное правительство – оно исполнит свой долг до конца.
Браво! Мы конечно поддержим! Да здесь вся безкрайняя Россия перед вами, неужели вы не видите? (Потерялась ещё какая-то его странная фраза – «но делать то, что правительство не вправе, – оно не станет».) «Ура-а-а!» Подхватили, понесли и Шингарёва.
Нет! Отечество ещё не на краю гибели!
Тут – с мощным рожком, в крупном открытом автомобиле подъехал от Морской сам гигант Родзянко. Рёв восторга встретил его ещё прежде, чем он выбрался через дверцу.
Но – и неузнаваем же был гигант: уже не высилась так его голова, и плечи не те, и ростом, кажется, уменьшился. И начал почти кряхтя:
– Граждане! Я чувствую всю тяжесть ответственности за создавшееся положение, из которого мы, русские люди, должны найти достойный выход.
Ox, значит, плохо дело?..
– Скажите мне прямо: вы – хотите сепаратного мира?
– Нет! Нет! Да нет же! – понеслись неукротимые крики.
Подбодрился Родзянко.
– Хотите ли вы, чтобы союзники отвернулись от нас? Чтобы малые угнетённые народы проклинали нас?.. Ведь враг попирает нашу священную землю – так почему ж вы хотите, чтобы тыл диктовал свою волю народу!
О Боже, да не мы! – не они и не здесь были те, кто этого хотел! И не о «тыле» шла речь, то был лишь окольный псевдоним Совета, тут так и поняли! И Родзянко увлекался, громчел и даже всё колокольней:
– Ведь мы обязаны быть честными, чтобы быть свободными! Неужели русский народ, освободясь от гнёта, под которым нас всех держал царизм, – думает сохранить свою свободу тем, что нарушит слово чести перед союзниками? Граждане! Я заклинаю вас верить тому правительству, которое поставила Государственная Дума…
Мы и верим! Это – одна наша надежда!
– …Это – честное правительство. И оно исполнит свой долг до конца. И – да здравствует могучий! свободный!! русский народ!!!
– Ура-а-а-а-а! – перекатывалось по площади. Но более всего порадовал Родзянку офицер, подскочивший на ступеньки рядом с ним:
– Да здравствует Отец Русской Революции! – звонко вскрикнул. И это был сигнал: подхватывать в двадцать рук и тяжеловесного Отца и нести его в вестибюль.
Да и пора: уже вот подкатывал и мотор с самим наконец Милюковым! – со славным и одиозным героем сегодняшнего дня. Его кинулись нести даже из автомобиля на ступеньки, но он не то чтобы не дался, а так наёжен был – пошёл сам. Он был в фетровой шляпе и позабыл снять её для речи. Он – диковато смотрел, так напряжённо смотрел, как будто и здесь ждал увидеть не сторонников, а врагов. И начал с трудом, как пересохшим горлом:
– Я – видел плакаты. Но я – защищаю интересы народа. И не уйду, пока не выполню долга. Или – погибну.
